Лаура Паркер - Отвергнутая

Сеньор Эдуардо Ксавьер Таварес приехал, чтобы полюбоваться результатами своей мести. Здесь, под позолоченным в стиле рококо потолком гостиной особняка Ханта, собрались сливки чикагского общества, чтобы принять участие в аукционе по распродаже имущества обанкротившегося покойного Уэнделла Ханта. Теперь, когда Эдуардо Таварес увидел, как покаран его враг, он мог уйти и никогда сюда не возвращаться. Однако он задержался.

Он жаждал этой победы над своим давним врагом и хотел, чтобы справедливость восторжествовала, но так, как ни один суд не мог бы осуществить ее. Эдуардо хотел покончить с годами планирования, маневрирования, заговоров. Три недели назад, когда он увидел на первой странице газеты сообщение о крахе «Ферст бэнк оф Чикаго», его желание исполнилось. Однако он не рассчитывал на одно последствие, которого не мог ни предвидеть, ни предотвратить. Через неделю Уэнделл Флетчер Хант, основатель и президент «Ферст бэнк оф Чикаго», покончил жизнь самоубийством.

Эдуардо был удивлен, когда понял, что его рассердил этот ненужный уход из жизни. Он-то хотел, чтобы Хант жил так, как жил в свое время он, в унижении и неуверенности, когда человек оказывается совершенно беззащитным. Но у Ханта не хватило мужества увидеть перед собой такое будущее, и он избрал самоубийство. Вот это единственное обстоятельство вызывало у Эдуардо чувство сожаления.

Он знал, что Тайрон, его партнер по мести, будет смеяться над его угрызениями. Тайрон презирал слабость, в какой бы форме она ни проявлялась. Тайрон был человек немногословный, с острым темпераментом и способностью опасно рисковать. Он привлекал врагов так же, как женщин. И те и другие с готовностью тянулись к нему, желая испытать его силу. Эдуардо и Тайрон познакомились случайно, и единственная причина, почему Тайрон стал с ним сотрудничать, заключалась в том, что те три человека, за которыми охотился Эдуардо, были и его врагами.

Он выругался про себя, зная, как Тайрон расправляется со своими врагами. Однако за все эти долгие семь лет не могло быть союзника, на которого можно было бы вот так полностью положиться, или более безжалостного соперника. Предпочитая оставаться в тени, Тайрон появлялся как некий таинственный мститель только тогда, когда это было необходимо. Не раз они спасали друг другу жизнь, и их взаимное уважение переросло в дружбу, если вообще кто-нибудь мог считать Тайрона другом. И если страсть к отмщению толкала Эдуардо на неожиданные ходы, то скрытая ярость убила в Тайроне всякое сострадание задолго до того, как они встретились.

Эдуардо передергивало при воспоминании о том, как Тайрон допрашивал наемного убийцу, нанятого, чтобы убить их. В отличие от Тайрона он не был так жесток, никогда не был. Эдуардо не свойственна была роль мстителя, но она была предназначена ему за много лет самыми сильными узами, какие только знает человек, — узами крови. Он не был хищником, ему не требовались кости врага для того, чтобы испытать удовлетворение. По характеру своему он был человеком веселым, любил красоту, покой и гармонию. Так почему же он оказался здесь?

Эдуардо глянул на застекленные створчатые двери гостиной, открытые навстречу дневному теплу. За дверями виднелся замечательный сад, где цвели розы, гладиолусы, анютины глазки. Он не обращал внимания на ропот толпы; ему хотелось выйти в сад и закурить там сигару. Однако ропот становился все громче и в конце концов заставил его прислушаться. И тогда он увидел ее.

Она стояла в дверях — высокая и стройная. Ему не надо было, чтобы кто-то объяснил ему, кто она. Еще не видя ее, он знал, что это она причина того, что он пришел сюда.

Хотя лицо ее было скрыто вуалью, она все равно выглядела более трепетной, более живой, чем кто-либо, кого он когда-либо встречал. В ее фигуре ощущался гнев, гордость патрицианки в том, какая была у нее посадка головы. Он поразился тому, как ощутил силу ее эмоций. Когда она вошла в залу, он чуть было не шагнул, чтобы перехватить ее. Потом он услышал, как один из аукционеров назвал ее по имени, и реальность смяла это наваждение. Мисс Филадельфия Хант. Конечно, это она!

Заинтригованный, он отошел к дальней стене, чтобы лучше видеть всю эту сцену. Он не слышал ее слов, но, когда она повернулась и пошла по проходу, чтобы занять место в последнем ряду, он вновь испытал возбуждение. Он понимал, что должен уйти, но испытывал такое чувство, как у театрала перед тем, как поднимется занавес. Что-то должно было произойти, и ничто на свете не могло помешать ему стать тому свидетелем.

Филадельфия остановилась в дверях гостиной своего бывшего дома, когда до нее донеслись реплики собравшихся.

— Не могу поверить, что она явилась сюда.

— После всего, что случилось…

— Самоубийство! Самое противоестественное дело…

— Она может помешать нам…

— А чего еще можно ожидать, когда ее отец…

— Лишенный всего имущества, как мне сказали. И вот она здесь, бесстыжая…

Эти реплики хлестали ее, как удары холодного ветра, но вряд ли она замечала их. Беспрерывные потрясения и ужас последних недель вызвали в ней полное эмоциональное отчуждение. Одетая в траур, символизирующий ее глубочайшие чувства, она ощущала себя недоступной для их взглядов. Была только одна причина, почему она появилась здесь. Еще неделю назад этот особняк был ее домом. Теперь она потеряла его так же, как навсегда утратила ощущение безопасности и душевного покоя. Так что пусть глазеют и знают, что она, дочь Уэнделла Флетчера Ханта, присутствует здесь.

Несмотря на ее решимость, злость начала просачиваться сквозь ледяное спокойствие, когда она шла по паркетному полу под их недружелюбными взглядами. Когда-то эти люди числили себя среди друзей ее отца и были этим счастливы. Теперь же они всего лишь стервятники, слетевшиеся сюда, чтобы поживиться.

Сжав в кулаки свои затянутые в перчатки руки, она не смотрела ни направо, ни налево, проходя мимо знакомых лиц и продемонстрировав им свое презрение за то, что они трусливо предали ее отца в час беды. Она была Хант, представляющая три поколения чикагских Хантов. Пусть смотрят и шушукаются. Пусть издеваются, если им так нравится. Она знает кое-что, им недоступное. Кто-то из присутствующих в этой зале несет ответственность за гибель отца. А может быть, кто-то из них убийца.

— Мисс Хант!

Филадельфия остановилась, увидев высокого худого мужчину, торопившегося ей навстречу. Он был во всем черном, как и она. Если бы не рубиновая булавка в его галстуке и крохотные пурпурные пуговицы на его жилете цвета серебра, его можно было бы принять за похоронного агента, но он им не был. Он представлял собой еще одно неизбежное зло, с которым она должна иметь дело.

— Мистер Гувер.

Он неопределенно улыбнулся, но его седые брови неодобрительно нахмурились.

— Мисс Хант, вы не должны были… мы не ожидали вас.

— Я сама удивлена, мистер Гувер, но поскольку уж я здесь, может, мы начнем?

Прежде чем Гувер успел ответить, подбежал его партнер с выпученными глазами.

— Конечно, мисс Хант, такое неожиданное удовольствие.

Его улыбка слиняла, когда он обменялся взглядом со своим партнером. Потом жестом, который должен был изображать отеческое участие, он взял Филадельфию под локоть, но она решительно отошла.

Он смущенно кашлянул, опустив руку.

— Мисс Хант, мы, конечно, рады видеть вас. Однако я должен предупредить, что вас может расстроить то, что здесь будет происходить. Может, вам будет разумнее подождать в соседней комнате. А еще лучше, если мой экипаж отвезет вас туда, куда вы скажете. Я обещаю немедленно сообщить вам все, что будет на…

— Аукционе, мистер Синклер. Я могу выговорить это слово. В конце концов, это ваша работа и единственная причина, почему мы сегодня сотрудничаем. Мой дом сегодня идет с торгов. Все! Начиная с кастрюль на кухне и кончая моими шелковыми панталонами.

Она обнаружила, что ей нравится то состояние, в которое впал Синклер. Она должна запомнить это на будущее — это может пригодиться в дальнейшем.

Филадельфия намеренно повысила голос, чтобы ее услышали все, стоящие поблизости.

— Я останусь, мистер Синклер, потому что хочу быть уверена, что вы с наибольшей выгодой продадите все, что я предоставила вам. По выражению вашего лица я вижу, вы не одобряете, что я упомянула деньги. К сожалению, я не могу больше следовать правилам светского общества, в котором я росла, поскольку я лишена всех средств к существованию и вся в долгах. Быть может, это дурной тон говорить о долгах, но у меня и так уже дурная репутация, не так ли?

Не ожидая ответа, она повернулась и пошла между рядами позолоченных стульев, стоящих в зале. Ей была так знакома эта обивка из королевского синего бархата. Они обычно стояли в зале для танцев. До конца дня они перейдут в собственность кого-то, кто сидит сейчас на них.

Она сознательно выбрала для аукциона именно эту комнату из-за того, что окна ее выходят на запад. При дневном свете хрусталь, картины, шелк, серебро, драгоценности будут выглядеть наилучшим образом. Ее отец всегда очень тщательно выбирал места для своих коллекций. Он был страстным собирателем красивых вещей и антиквариата. Он передал эту любовь к прекрасному своей дочери, единственному его ребенку, оставшемуся без матери, которая умерла при родах. Ее самые дорогие воспоминания об отце, часто уезжавшем, были связаны с теми вечерами, когда он, вернувшись из очередного путешествия, показывал ей свои последние приобретения. Как зажигались его глаза, предвкушая ее реакцию. А она, понимая, что это доставляет ему удовольствие, с самых ранних лет начала запоминать историю каждого предмета его коллекции.

Филадельфия глубоко вздохнула, глаза ее затуманились слезами. Она не должна сейчас думать об отце. У нее от этих мыслей начинает болеть голова и теснит грудь. Она здесь среди врагов. Это они погубили ее отца, испоганили его репутацию. Филадельфия не доставит им удовольствия увидеть на ее глазах хоть одну слезинку. Она села на стул в последнем ряду. Только в этот момент она ощутила, что у нее подгибаются колени, и, если бы не стул, она бы упала.

Она быстро взяла себя в руки, и, когда мистер Гувер объявил об открытии аукциона, она уже сидела выпрямившись, совершенно спокойная. Она знала, какая вещь будет выставлена на продажу первой. Это была наименее любимая вещь из огромной коллекции ее отца — средневековый канделябр из Германии из оленьих рогов, увенчанных посеребренным бюстом сирены. Отец говорил, что купил этот канделябр только потому, что не мог поверить, что столь мастерски сделанная вещь может быть такой уродливой. Филадельфия подавила улыбку, когда аукционер выставил этот канделябр. Вещь была отвратительной, и Филадельфия надеялась, что ее купят за большие деньги.

Однако когда аукционер назвал первоначальную цену, не последовало никаких предложений. Он во второй раз отважно назвал начальную цену в пятьдесят долларов, но все собравшиеся молчали.

— Леди и джентльмены, — начал Гувер с бодрой улыбкой, — мы собрались здесь на аукцион. Может быть, вы, сэр, будете так добры и поддержите цену в пятьдесят долларов? — обратился он к джентльмену, сидящему в первом ряду.

— Я не дам за это страшилище и пятидесяти центов! — объявил тот.

— Пятьдесят центов! — закричал мужчина из второго ряда.

— Пятьдесят один цент! — раздался крик из задних рядов.

— Джентльмены! — с упреком в голосе обратился к ним Гувер. — Одно только серебро здесь стоит больше сотни долларов.

— Два доллара! — предложил мужчина в первом ряду. — Вычтите это из тех ста долларов, которые остался мне должен банк Ханта!

Эта реплика вызвала смех у нескольких наиболее развязных джентльменов, хотя других сдерживало присутствие Филадельфии.

— Могу я все-таки считать исходной ценой пятьдесят долларов? — вновь, занервничав, спросил Гувер.

— Вы их не получите, — отозвался джентльмен, предлагавший два доллара, и встал. — Вы устраиваете этот аукцион, чтобы уладить дела с долгами Ханта. Вы не должны ожидать, что его жертвы будут помогать вам в этом! Уэнделл Хант обокрал нас! Не думайте, что мы еще что-то дадим ему!

Буян показал аукционеру кулак, его крики поддержали еще несколько вскочивших мужчин.

Филадельфия слушала, не веря своим ушам. Она знала большинство этих людей всю свою жизнь. Это были банкиры, коммерсанты, люди бизнеса, люди богатые, обладавшие в Чикаго весом и требовавшие к себе уважения. Теперь же они грозили превратиться в неуправляемую толпу.

Аукционер стучал молотком, призывая к порядку. Жены постарались утихомирить своих разбушевавшихся мужей, и в зале стало тише.

— Могу я услышать дальнейшую цену за этот предмет? — хрипло спросил Гувер.