Даниэла Стил - Отзвуки эха

— Вы были так добры ко мне, — растроганно сказала она, когда они втроем сидели в сочельник на кухне за рождественским гусем. Ковыряя вилкой ломтик сочного мяса, Амадея гадала, живы ли ее мать и сестра. Она так и не получила от них ни одной весточки. Будь они живы, Беата непременно воспользовалась бы разрешением послать открытку. Значит…

На следующий после Рождества день Жерар пришел в чуланчик в неурочное время и, не скрывая тревоги, сообщил, что накануне комендант объявил, что желает провести утром полный осмотр замка.

Правда, Жерар был уверен, что никто ничего не заподозрил, но утром гестаповцы начнут открывать все двери, от подвала до башен. Комендант уже успел присвоить с дюжину ящиков вина и два бочонка коньяка.

Жерару удалось узнать точное место расположения фермы, где был вырыт подземный тоннель, и он сообщил, что Амадею уже ждут. Он вручил ей маленькую карту и объяснил маршрут.

— Но как я ее найду? — встревожилась девушка. Что же, рано или поздно все кончается, и теперь ей придется положиться на удачу.

Ферма находилась в пятнадцати милях от замка, но проселочной дороги туда не было. Амадея должна была пробираться по пересеченной местности, стараясь при этом не заблудиться. Прежде всего ей нужно было незаметно пробраться мимо расположившихся в конюшнях солдат. Жерар сказал, что везти ее на машине слишком опасно: они могут привлечь нежелательное внимание к ферме и подвести тем самым ее хозяев.

— Я поставил для тебя лошадь в загон, — тихо объяснял Жерар. — Поезжай на север и никуда не сворачивай. Все приметы обозначены на карте. Тебя будут ждать. Потом отпустишь коня, он вернется сам.

Жерар хотел, чтобы она отправлялась прямо сейчас.

Они сидели в темноте, тихо переговариваясь. Света не зажигали из опасения, что его заметят солдаты.

Через полчаса Жерар и Вероника проводили Амадею вниз и обняли на прощание. Вероника закутала ее потеплее и поцеловала, нежно, как собственную дочь.

— Спасибо за все, — прошептала Амадея, в последний раз обнявшись с Вероникой и Жераром.

— Постарайся добраться туда побыстрее. Я оставил тебе надежного жеребца.

И одного из самых резвых.

Они открыли дверь, и девушка ступила в темноту. Ее тут же обдало холодом. Она не выходила из дома восемь месяцев, и ледяной воздух обжег ей легкие. Задохнувшись, Амадея быстро зашагала к загону, открыла дверь, погладила жеребца по теплому крупу и в темноте поправила седло. Карту она сунула в карман. Потом вывела коня во двор. Дыхание вырывалось из его ноздрей белым паром. Часовых солдаты не выставили и, по-видимому, мирно спали. Амадея легко вскочила в седло, вспомнив уроки отца, и словно слилась с конем. Медленным галопом покидая двор, она услышала, как завозились лошади в конюшнях. Значит, почуяли ее. Но никого из людей это, похоже, не насторожило.

Амадея пустила лошадь рысью, наслаждаясь забытым ощущением свободы. Лунный свет был достаточно ярким, и, проехав несколько миль, она заметила первую из меток. Небо стало светлеть, но Амадея надеялась попасть на ферму еще до восхода.

До фермы оставалось около мили, когда она вдруг заметила огни слева и поняла, что в кустах спрятана машина. Раздался выстрел. В первый момент Амадея растерялась, не зная, что делать. Повернуть назад или продолжать путь?

Но тут же пришпорила коня и рванулась вперед. Мотор взревел, и машина на полной скорости помчалась за ней. Она была почти у цели, когда вдруг поняла, 210 что ведет гестаповцев прямо на ферму.

Неожиданно перед ней оказался грузовик. Легковая машина подперла ее сзади. Амадея оказалась в ловушке.

— Стой! — закричали мужчины, когда лошадь нервно загарцевала, выдувая пар из ноздрей. Последние полчаса Амадея немилосердно ее подгоняла. — Кто здесь?

Амадея упрямо молчала.

На нее направили луч фонарика. Увидеть женщину преследователи не ожидали. Она скакала по-мужски, умело направляя лошадь по бездорожью.

Один из мужчин подошел к ней. Амадея хотела было спрыгнуть с лошади и бежать, но решила, что тогда пристрелят либо ее, либо ни в чем не повинное животное. Значит, на ферму ей попасть не суждено, и утром Жерар узнает об этом. Но что всего хуже, ее преследователи определят по клейму, из чьей конюшни эта лошадь. Что бы с ней ни случилось, она не имеет права подставлять людей, которые стольким ради нее жертвовали. Нужно было срочно что-то придумать.

— Документы! — рявкнул солдат, протягивая руку. Другой прицелился в нее из автомата. — Документы!

— У меня ничего нет.

В монастыре документы не требовались, и у Амадеи действительно не было паспорта.

— Кто вы?

Она сначала хотела назваться вымышленным именем. Но какой в этом смысл? Оттого, что она скажет правду, ничего не изменится.

— Амадея де Валлеран, — отчетливо произнесла она.

— Чья это лошадь? — продолжал допрашивать гестаповец, тоже целясь в нее из автомата, на случай если она попытается бежать. Несмотря на то что лошадь продолжала пятиться и брыкаться, мужчины видели, что перед ними искусная наездница. Даже несмотря на отсутствие тренировок, Амадея легко справлялась с одним из лучших жеребцов Жерара. Отец был прекрасным учителем.

— Я украла ее, — спокойно ответила девушка, внутренне содрогаясь. Кто знает, что им взбредет в голову. — Мой отец когда-то работал в конюшне. Я сумела туда пробраться.

Нужно любой ценой защитить Жерара и Веронику. Гестаповцы не должны понять, что Добиньи сами дали ей коня.

— Куда едете?

— Навестить друзей.

Очевидно, ей не верили, но Амадея была к этому готова. Она только молилась, чтобы ее преследователи не нашли у нее карту. Это был всего лишь маленький клочок бумаги, и она надеялась, что он не привлечет их внимания.

— Слезайте, — приказали ей, и Амадея легко спрыгнула на землю. Один из солдат взял у нее поводья и увел жеребца. Другой снова прицелился в нее. Неужели все-таки собирается пристрелить?

К собственному удивлению, девушка совершенно не ощущала страха. Да и что ей терять? Только жизнь, которая принадлежала Богу. И если Он пожелает призвать ее к себе, так тому и быть.

Ее грубо втолкнули на заднее сиденье машины, и Амадея еще успела увидеть, как солдат вскочил на жеребца и помчался в том направлении, откуда она приехала.

— Скольких лошадей вы украли? — спросил водитель.

Один солдат сел рядом с Амадеей.

— Только эту, — коротко обронила она. Больше вопросов ей не задавали. Девушка не была похожа на воровку. Кроме того она была необычайно красива и прекрасно держалась в седле.

Амадею отвезли в какой-то дом и заперли в маленькой комнате. Оставшись одна, она изорвала карту в мелкие клочья и рассыпала их в углах и под ковром.

Часа через два за ней пришли. Снова спросили, как ее зовут, и позвонили в Кельн. Там хранились досье не только на нее, но и, что важнее, на мать. С того случая в банке о семье де Валлеранов было известно все.

— Твоя мать еврейка, — процедил сквозь зубы гестаповец. Амадея не ответила. — Они с твоей сестрой были арестованы в апреле.

Амадея кивнула. Она держалась с хладнокровием и безмятежностью женщины, знающей, что находится под защитой. И в ответ на слова гестаповца только выпрямилась, твердя себе, что на ней монашеское платье. Было в ней нечто неземное, что чувствовали даже допрашивавшие ее звери.

Днем Амадею отвезли в Кельн и бросили в здание склада, где собирали подлежащих высылке евреев.

Ей и в голову не могло прийти, что существует нечто подобное. Здесь теснились сотни людей, согнанных сюда подобно животным. И эти люди плакали, вопили, перекликались, толкали друг друга. Некоторые теряли сознание, но им даже упасть было некуда, и они так и оставались стоять. Все еще одетую в старые сапожки для верховой езды и амазонку, принадлежавшие Веронике, Амадею пинком вбросили в огромное помещение. Так вот что пришлось пережить матери и Дафне, когда их отправили в пересыльный лагерь, а оттуда в Равенсбрюк!

Амадея стала молиться, но в голове настойчиво вертелась неотвязная мысль: куда ее отправят?

Ей ничего не сказали: здесь, на складе, она была всего лишь еще одной жалкой еврейкой, недостойной жить в приличном обществе.

На складе их продержали двое суток. Холод стоял ужасающий. Вонь немытых тел была невыносима. Смердело рвотой, мочой, потом и экскрементами. Но Амадея продолжала молиться.

Наконец всех погрузили в поезд, так и не назвав места назначения. Но это уже было не важно. Они представляли собой всего лишь тела. Здесь собрали евреев со всего города, чтобы разом избавиться от них. Потерявшие голову люди плакали, умоляли, задавали ненужные вопросы. Одна Амадея молчала. И молилась. Она пыталась помочь женщине с грудным ребенком на руках. И очень больному, еле передвигавшемуся мужчине.

Теперь она знала: Господь не зря послал ее сюда. Он хотел, чтобы она разделила с этими людьми все их горести и помогла чем может, даже если это всего лишь молитва.

Амадея твердо помнила слова, сказанные матерью-настоятельницей в день ее прихода в монастырь: когда будут даны последние обеты, она станет невестой Христа распятого. Сейчас она должна нести свой крест и подставлять плечо под крест этих людей.

Она едва не падала от голода и усталости. Но в ушах звучал голос матери, повторявшей, как она любит свою дочь. Эти же слова сказала ей на прощание мать-настоятельница.

Больной мужчина умер на третий день, а вскоре за ним последовал и малыш. Среди пассажиров поезда смерти было много стариков, женщин и детей, и мертвые сидели рядом с живыми. Иногда поезд останавливался, солдаты открывали двери и вталкивали новых узников. Амадея старалась ни о чем не думать. Не спрашивать себя, куда их везут.

Поезд медленно полз через всю Германию на восток.

Обезумевшие люди постепенно превращались в животных, лишенных всякого понятия о человечности. Тех, кем они были раньше, больше не существовало. Поезд вез их прямиком в ад.

Через пять дней после отъезда из Кельна, третьего января сорок второго года, поезд остановился в тридцати шести милях к северу от Праги. Амадея не знала, сколько людей было в поезде. Но когда им приказали выйти на улицу, несчастные стали буквально вываливаться на землю: ходить они не могли. Амадее, правда, удалось оказаться в углу, где она могла время от времени хотя бы пошевелиться.

Выйдя из поезда, она едва передвигала ноги, но все же оглянулась и увидела сваленные на перроне тела стариков и детей. Одна из женщин два дня продержала на руках мертвого младенца. Когда кто-то из пожилых людей отставал, конвоиры подгоняли их криками и пинками. Амадея заметила, что все указатели были на чешском, и только потому поняла, в какой стране они находятся.

Люди выстроились длинной вереницей и вскоре тронулись в путь. Кое-кто так и не смог расстаться со своими пожитками и тащил их из последних сил. Строй растянулся на несколько миль: видимо, в поезде было несколько тысяч пассажиров.

Амадея оказалась рядом с двумя женщинами и молодым человеком. Они молча переглянулись. Амадея снова стала молиться. Если мать и сестра вынесли это, значит, сможет и она.

Она думала о Христе распятом, о своих сестрах в монастыре, не позволяя себе размышлять о том, что ждет ее и этих людей. Пока они еще живы и, добравшись до неизвестного места назначения, должны будут разделить общую судьбу.

Амадея молила Бога, чтобы жестокость нацистов миновала Жерара и Веронику. Никто не знал, что Добиньи ее прятали, и девушка надеялась, что у них все хорошо.

Между совсем недавним прошлым и настоящим была пропасть.

— Отдай мне это! — приказал молодой солдат бредущему за Амадеей мужчине, срывая с его запястья золотые часы, очевидно, не замеченные гестаповцами в Кельне. Амадея обменялась взглядом с соседом, и оба тут же опустили глаза.

Амадея благодарила судьбу за то, что Вероника перед отъездом дала ей свои сапожки для верховой езды. Крепкие и удобные, они очень выручили ее. Некоторые женщины потеряли туфли еще в поезде и теперь были вынуждены идти босиком по замерзшей земле. Израненные ноги болели и кровоточили. Несчастные плакали от боли.

— Вам повезло, — заявил один из охранников старушке, спотыкавшейся на каждом шагу. — Будете жить в образцовом городе. Это больше, чем вы заслужили!

Старушка снова споткнулась, и шагавший рядом с ней человек поддержал ее под локоть. Старушка пробормотала слова благодарности, и Амадея помолилась за нее. Помолилась за всех. И за себя тоже.

Примерно через час они увидели ее. Древнюю крепость, выстроенную австрийцами два века назад. Выцветшие буквы названия складывались в чешское слово «ТЕРЕЗИН». Под ним была еще одна, новая, надпись по-немецки: «ТЕРЕЗИЕНШТАДТ».