Даниэла Стил - Отзвуки эха

— Убивать немцев?! — восторженно взвизгнул Герман.

— Вовсе нет, — покачала головой Амадея.

— А когда ты вернешься? — расстроилась Берта.

— Не знаю. А вы должны заботиться друг о друге и о Мамадее. Я буду стараться побыстрее приехать, — пообещал он.

Перед сном дети по очереди обняли его и поцеловали. Руперт объяснил, что уедет очень рано, еще до того, как они встанут.

Дети ушли, а Руперт с Амадеей все говорили и говорили. Обо всем и ни о чем. Просто им было хорошо и уютно вдвоем.

Только перед рассветом он отнес ее наверх и усадил в коляску. Когда его здесь не было, ей обычно помогали старшие мальчики. Совместными усилиями, разумеется.

— Когда ты проснешься, меня уже здесь не будет, — с трудом выговорил Руперт, изо всех сил стараясь казаться беспечным. Но получалось плохо. Ему было страшно подумать о разлуке с ней.

— Ничего подобного, — улыбнулась Амадея. — Я еще с тобой попрощаюсь.

— Это вовсе не обязательно.

— Знаю. Но я так хочу.

Руперт слишком хорошо знал Амадею, чтобы спорить или возражать. Он поцеловал ее в щеку, и она не оглядываясь покатила к себе.

А он целых два часа лежал, пытаясь набраться храбрости, чтобы войти в ее спальню, обнять и высказать все, что было на сердце.

Но так и не осмелился. Боялся, что, вернувшись, уже не застанет ее. Между ними по-прежнему лежала преграда, которую он не мог преодолеть.

Ее выбор был для Руперта свят…

Верная своему слову, Амадея уже ждала в коридоре, когда с первыми лучами солнца он вышел из своей комнаты. Она сидела в кресле, накинув халат на ночную сорочку. В этом розовом одеянии, с распущенными по плечам волосами, Амадея выглядела совсем юной… А он казался чересчур серьезным и немного чужим в своем мундире, и Амадея отсалютовала ему, что заставило Руперта улыбнуться.

— Отнесешь меня вниз? — беспечно спросила она.

Руперт заколебался.

— Ты не сможешь подняться сама, а дети спят.

— У меня все равно есть там кое-какие дела, — солгала Амадея. На самом деле она хотела подольше побыть с ним.

Руперт осторожно отнес ее вниз, усадил на стул, прикатил кресло и помог ей перебраться в него. Амадея заварила чай, согрела для Руперта лепешку… и все темы для разговоров были исчерпаны. Оба понимали, что настал момент прощания.

Амадея проводила его до двери и выкатила коляску на крыльцо. В сентябрьском воздухе веяло холодком, и она поежилась. Руперт расцеловал ее в обе щеки.

— Береги себя, Мамадея.

— Я стану молиться за тебя, — прошептала она, глядя ему в глаза.

— Спасибо.

Он так нуждался в ее молитвах. Его должны были сбросить с самолета в самом сердце Германии. Задание на этот раз было одним из самых сложных и, по мнению Руперта, должно было занять не менее трех недель.

Они долго смотрели друг на друга, прежде чем он отвернулся и решительно сбежал с крыльца, заставляя себя не оборачиваться. И уже садился в машину, когда она окликнула его.

Он все-таки оглянулся. Амадея вымученно улыбалась, протягивая руки, словно пыталась остановить его.

— Руперт… я люблю тебя.

Слова сами слетели с языка, но она не могла и не хотела больше таить их в себе.

Руперту словно плеснули холодной водой в лицо. Он на секунду замер, резко вскинул голову и бросился обратно.

— Ты правду сказала?

— Да… понимаешь… я знаю, что…

Амадея беспомощно показала на сбои неподвижные ноги. Вид у нее был такой, словно настал конец света. Сердце ее куда-то покатилось, а Руперт все молчал. Она уже хотела сказать, чтобы он забыл о ее словах, когда медленная улыбка осветила его лицо и зажгла свет в глазах.

— Ну же, не стоит так грустить! Я ведь тоже тебя люблю, и ты это знаешь. Мы все обсудим, когда я вернусь… только не передумай.

Руперт крепко поцеловал ее в губы, погладил по щеке и ушел. Невозможно поверить, что с ним случилось такое!

Амадея тоже долго не могла прийти в себя. Неужели это правда?

Руперт всю дорогу улыбался своим мыслям. Он успел махнуть Амадее на прощание рукой, и она помахала в ответ и послала ему воздушный поцелуй.

Он давно исчез, а она все сидела на солнышке, молясь о его возвращении. Там, на небе, кто-то принял решение за нее.

Время в отсутствие Руперта тянулось бесконечно. Сначала Амадея, не находившая покоя, упорно твердила себе, что все будет хорошо. Но прошло две недели… три… четыре… и она запаниковала. Правда, Руперт не сказал ей, сколько времени его не будет, но к октябрю Амадея поняла, что дело плохо. Не в силах больше ждать, она позвонила в справочную службу британской разведки. Там записали ее просьбу и обещали перезвонить. И действительно, в начале ноября с ней связался какой-то офицер. Он почти ничего не сказал, не объяснил, куда вылетел Руперт, и только сообщил, что о нем давно ничего не слышно».

Несмотря на недомолвки, Амадея прекрасно его поняла. Значит, связь с Рупертом потеряна, и он, по всей вероятности, числится пропавшим без вести.

Она едва не упала в обморок, но должна была держаться ради детей. Бедняги уже однажды теряли родителей, и Амадея не хотела, чтобы они решили, будто и Руперта больше нет. Пока ничего не известно, и лучше их не волновать без причин.

Она никогда еще не молилась так истово. И сейчас была особенно рада, что сказала Руперту о своей любви. Потом, когда он вернется, они поговорят об этом.

Командование Руперта пообещало немедленно позвонить, как только будут получены какие-то известия о нем.

Чтобы окончательно не потерять рассудок, Амадея стала еще больше заниматься с детьми. Она объяснила им, что папа Руперт будет рад, если они сделают ему сюрприз, организовав свой оркестр. Раздобыв инструменты, она сама села за пианино и сказала, что они будут еще и петь для папы Руперта. Конечно, до профессионалов им было далеко, но все увлеченно работали, и это немного отвлекало Амадею.

После месяца упражнений оркестр звучал довольно слаженно.

Как-то вечером они репетировали; Ребекка сидела у Амадеи на коленях. Малышка устала, хотела спать и усердно сосала пальчик. Она была простужена и петь не могла. Немного послушав, Ребекка капризно проговорила:

— Перестань притоптывать, мама! Ты все время меня толкаешь!

Амадея от неожиданности онемела. Дети, один за другим, опустили инструменты.

Стоявшие в переднем ряду услышали слова Ребекки, а остальные хотели знать, в чем дело и почему у Мамадеи такой вид.

— Попробуй еще раз, мама, — мягко попросила Берта, и все дружно уставились на ее ноги. Оказалось, что Амадея действительно может слегка притопнуть и даже подвигать ногами. Она была так занята детьми и тревогой за Руперта, что не заметила улучшения.

— Ты можешь встать? — спросил один из близнецов.

— Не знаю, — испуганно пролепетала она. Дети столпились вокруг, и Йозеф протянул ей руки.

— Давай! Если уж могла взорвать поезд, ходить тоже сможешь!

Что же, он прав.

Амадея медленно-медленно поднялась, опираясь на подлокотники инвалидного кресла, сделала робкий шажок и едва не упала. Иоганн успел ее подхватить. И все же она сделала его, этот шаг!

Дети наблюдали за ней округлившимися от волнения глазами. Она шагнула еще раз, еще…

После четвертого шага Амадее пришлось сесть. Ее трясло от слабости, от безумной усталости. Но она ходит!

По щекам девушки бежали слезы, а дети смеялись и хлопали в ладоши.

— Мама может ходить! — радостно выкрикнула Марта. После этого дети каждый день заставляли ее тренироваться под музыку. Они играли. Она ходила. Постепенно пройденное расстояние увеличивалось. Мышцы становились все крепче.

К началу декабря Амадея с помощью одного из старших мальчиков уже могла медленно обойти комнату, и хотя все еще нетвердо держалась на ногах, прогресс был налицо. Но к радости примешивалась горечь: от Руперта по-прежнему не было вестей. Правда, его не объявили погибшим, но ничего нового командование не могло ей сообщить. И поскольку Амадея не была женой Руперта, она не имела официального права наводить справки. Он отсутствовал уже почти два месяца, и Амадея, инстинктивно чувствуя, что ни одно задание для своего выполнения не могло потребовать столько времени, изнывала от тревоги. Может, Руперт ранен и скрывается?

Или его взяли в плен и отправили в лагерь? Если, когда его взяли, он был в немецкой форме, его, возможно, посчитали шпионом и по законам военного времени могли расстрелять. С ним могло случиться все, что угодно, миллион ужасов… И Амадея мысленно перебирала все.

Две недели спустя, не зная, что делать и как отвлечь детей и себя, она решила отпраздновать Хануку. В Англии дети праздновали только Рождество, но на этот раз Амадея сказала, что они отметят и тот, и другой праздник. Ребятишки сделали из бумаги пейсы и показали Амадее, как их скручивать. Вспомнили и разучили ханукальные песни. Оркестр разошелся вовсю, и Амадея увлеченно дирижировала.

На вторую ночь Хануки она принесла свечи, и дети, по обыкновению, столпились вокруг Амадеи в благоговейном молчании, охваченные чувством ностальгии, завороженно глядя, как она зажигала одну свечу за другой. И вдруг случайно оглянувшаяся Ребекка громко охнула.

— Что-то рано вы празднуете Рождество в этом году, — раздался от дверей голос. Амадея в недоумении подняла голову.

— Хануку, — машинально поправила она и только тогда тоже ахнула. В дверях стоял Руперт. Ребята закричали и бросились к нему; Амадея, осторожно переставляя ноги, последовала их примеру.

— Ты ходишь?! — выдохнул Руперт, не веря своим глазам. Его рука висела на перевязи, но в остальном он выглядел здоровым, хотя и сильно похудевшим. Ему пришлось пройти пешком половину Германии, прежде чем он наконец встретился в Эльзасе с бойцами тамошнего Сопротивления. Они-то и помогли вывезти его на родину из маленькой деревушки, затерявшейся неподалеку от Страсбурга. Эти три месяца нелегко дались Руперту. Впрочем, как и Амадее.

Он продолжал стоять, обнимая Амадею.

— Знаешь, я и не надеялся, что ты снова сможешь ходить!

— Я тоже, — призналась Амадея, прильнув к нему. Она очень боялась, что больше не увидит его. — Я так волновалась за тебя.

Но чем можно было облегчить ее страдания? Он и сам не раз опасался за собственную жизнь, хотя сумел выполнить задание и вернуться.

— Я должен был выжить после того, что ты мне сказала. Руперт помнил каждое ее слово. Но теперь им обоим многое предстояло сказать и решить.

— Папа! У нас оркестр! — визжала Ребекка. Остальные дружно зашикали, требуя, чтобы она не портила сюрприза. Но было уже поздно. Оставалось только сыграть. Руперт был в полном восторге.

Почти до полуночи никто не спал. Дети, перебивая друг друга, рассказывали, как Амадея решила отпраздновать Хануку.

— Похоже, ты возвращаешься к своим истокам, — поддразнил Руперт, когда дети разошлись по своим комнатам, а они с Амадеей сидели у огня, держась за руки. Амадее до сих пор казалось, что она видит волшебный сон.

— Я просто подумала, что для них очень важно помнить о своих корнях.

Как ни странно, это и для нее много значило. Амадея представляла, как ее мать делала в детстве то же самое. И ведь столько людей погибло только потому, что они были евреями… Наверное, стоило почтить и их память. Она словно слышала их голоса, когда молилась.

— Я больше не хочу терять тебя, Амадея. Я прошел половину Германии, чтобы вернуться домой. К тебе. Ты не можешь покинуть меня сейчас, — начал Руперт, не сводя с нее взгляда.

— Ты прав. Теперь я это знаю. То есть я поняла это еще до твоего отъезда, поэтому и сказала, что люблю…

На миг ей стало грустно. Но Амадея понимала, что ее место здесь, сними его детьми, с теми из них, кто захочет остаться в этом доме после войны.

— Я всегда думала, что вернусь в монастырь, — печально вздохнула она.

Вернуться в монастырь значило навсегда потерять Руперта и ребятишек…

Слишком много всего произошло. Слишком много жизней унесла война. Слишком многих убила она сама, хоть и делала это ради спасения других. А теперь Амадея хотела одного: всегда быть рядом с Рупертом. И это казалось ей единственно верным решением. Единственно правильным выбором. Единственно прямым путем. Она не сможет уйти, хотя монастырь и все, что он для нее значил, навсегда останется в ее сердце. Решение далось ей нелегко, но теперь на душе царили мир и покой. В разлуке она поняла, как сильно любит Руперта.

— Я так боялся, что ты уйдешь, но не хотел мешать твоему призванию, — признался Руперт.

— Спасибо за то, что уважал мой выбор, — прошептала Амадея, глядя на него влюбленными глазами. Она была так уверена, что посвятит жизнь Иисусу, и вот теперь принадлежала Руперту, окончательно и бесповоротно.