Хейли запнулась и опустила взгляд, уставившись на собственные руки.

Она выглядела так, будто дошла до последней степени отчаяния, а потом, к своему ужасу, я увидела, как на ее колени капнула слеза.

Я вскочила из кресла, рванулась к ней, но совладала с эмоциями и присела на край стола. Я не знала, что мне делать, но чувствовала, что должна быть рядом, и ей это тоже нужно.

Она нетерпеливо смахнула слезы и подняла голову:

– Энди, никто не проник мне в душу так, как ты. С тобой мне так спокойно, так надежно… с тобой я ничего не боюсь, – она вздохнула. – Я понимаю, что прошу слишком много, и я ничего не могу тебе обещать, но когда я думаю, что мне придется уехать отсюда без тебя, мне делается плохо. Каждый раз, когда ты у меня в гостях, я с ужасом смотрю на часы и боюсь, что ты вот-вот засобираешься домой. Я тоскую по тебе, Энди, я так хочу, чтобы ты была со мной. Ты хоть что-нибудь поняла из всего, что я тебе наговорила?

– Более чем. Но, Хейли, что, если для тебя это очередной эксперимент? Что, если мы попробуем, и тебе не понравится? Если у нас ничего не выйдет?

– Ну, во-первых, не ошибается тот, кто ничего не делает. Тебе, как естествоиспытателю это должно быть известно. А во-вторых, я больше не ребенок, это точно не эксперимент, и я больше не сбегу. Я научилась смотреть своим страхам в лицо и не отводить глаз, сталкиваясь с неизвестностью.

Она снова посмотрела на меня и покачала головой:

– И я хочу быть с тобой. Прости меня, Энди. Я такая эгоистка.

– Хорошо, – вырвалось у меня. Просто взяло и вырвалось.

Хейли подозрительно прищурилась:

– Что?

Я глубоко вздохнула и чуть наклонилась вперед:

– Говорю, хорошо.

Она наклонила голову на сторону, все еще подозрительно глядя на меня:

– Что – хорошо?

– А ты что думаешь? Зря я, что ли, говорила тебе, что всегда хотела увидеть Тихий океан?

Несколько секунд она непонимающе глядела на меня, а потом взлетела со стула, чуть не врезалась головой мне в подбородок и сжала меня в сокрушительном объятии.

Я улыбалась, я наслаждалась, чувствуя, как ее руки обнимают меня, как она прижимается ко мне, как мне передается ее волнение, а где-то в моем подсознании вовсю заливался тревожный звонок и предупреждающий голос вопил: «Что ты творишь?!»

Я заглушила голос разума, наслаждаясь тем, что могу сделать Хейли счастливой.


Я ехала в Винстон с музыкой. В смысле, я нарочно включила ее погромче. Мама была дома, я уже звонила ей. Я хотела рассказать ей первой. Сегодня у Хейли была тренировка, и я решила не терять времени даром.

На работе я пока ничего никому не говорила. Просто не хотела, чтобы все узнали раньше времени. Мысленно я была уже в Калифорнии, представляя себе океан, до которого рукой подать и бесконечные солнечные дни. Особую пикантность моим мечтаниям придавали высоченные сугробы, окружавшие мой автомобиль слева и справа. Ничего, скоро мы будем играться в волнах и нежиться на песочке. Я в жизни своей не построила ни одного песочного замка. Наверное, самое время начать.

А потом я подумала о Хейли, и моя улыбка стала еще шире. Где мы будем жить? Где я буду работать? Хейли говорила, что самый большой исследовательский центр Калифорнии – это институт Скриппса. Было бы здорово устроиться туда. Я слышала, один из его сотрудников получил в прошлом году Нобелевскую премию. Ох, как бы я хотела вписать и свое имя в историю!

Я верю, что мы сами творим собственную судьбу, но, в то же время, я свято убеждена, что жизнь сама может подталкивать тебя в нужном направлении. Возможно, отказ оборудование и провал эксперимента – это знак свыше? Может, для меня пришло время перемен?

Я подъехала к маминому дому, заглушила машину и поспешила к двери. Сегодня выдался холодный вечерок.

Мама с Клайвом были внизу, сидели перед телевизором. На большом плоском экране разыгрывались драматические события очередного сериала.

– Привет, ребята, – поздоровалась я, стаскивая перчатки. Мама повернулась и посмотрела на меня.

– Здравствуй, милая.

Она встала, обвила меня руками и крепко прижала к себе. Я улыбнулась и закрыла глаза. Неважно, сколько мне лет, когда мама обнимает меня, я снова превращаюсь в ребенка.

– Привет, красавица. Как ты? – спросил Клайв с дивана. Я улыбнулась ему:

– Неплохо. А ты как?

– Да тоже ничего.

– Идем, солнышко. Я заварю нам чаю.

Мама взяла меня за руку и повела наверх, чему я была только рада. Я ничего не имела против Клайва, он мне даже нравился, но я совершенно не горела желанием вести задушевные разговоры при нем. Кроме того, я знала, что позже мама ему все расскажет.

– Ну, и что у тебя стряслось? – мама вытащила из кухонного стола чайник и налила в него воды. Я вспрыгнула и уселась на столешницу рядом с раковиной.

– Ну, – начала я, чувствуя холодок в животе, – Хейли возвращается в Калифорнию. В мае.

Мама глянула на меня:

– Ой, как нехорошо. Мне ее будет не хватать. Она такая славная девочка.

– Ага, славная. Мам, я еду с ней.

Мама закрыла кран и удивленно посмотрела на меня. Я молчала, ожидая, что она скажет.

– Ничего себе! С чего это вдруг? Почему?

Я знала, что она поддержит меня во всем, что бы я ни делала, но я понимала, что все это выглядит весьма неожиданно, особенно для тех, кто и представления не имел, что происходило между Хейли и мной.

– Она меня позвала.

– В качестве соседки по комнате или как?

– Ну… или как, – улыбнулась я.

Ее глаза распахнулись еще шире, и она опустила чайник на плиту.

– Ты имеешь в виду, в романтическом смысле?

Я кивнула:

– Что-то вроде того.

– Детка, я… – она улыбнулась и покачала головой. – Ох, девчонки, девчонки. Я теперь вообще не понимаю, как определить, кто любит мальчиков, кто любит девочек… Я готова была биться об заклад, что Хейли не из ваших.

Тут она хихикнула и достала из шкафчика коробку с чаем в пакетиках и две чашки.

– Я тоже, – ухмыльнулась я. – А помнишь тот жуткий снежный буран, когда я была в одиннадцатом классе?

Мама кивнула и посмотрела на меня с опаской.

– Ну вот, мы с Хейли тогда… – я опустила глаза и забарабанила каблуком ботинка по дверце стола, на котором сидела.

Мама резко развернулась ко мне:

– Ты с Хейли? Вы двое? – я кивнула.

– Ну, практически – честно призналась я.

Чайник засвистел, мама сняла его с огня, налила кипяток в наши кружки и подвинула одну мне вместе с чайным пакетиком.

– Спасиб.

– Так вот почему вы перестали разговаривать? – спросила она, купая свой пакетик в кружке в ожидании, пока чай наберет нужные цвет и крепость.

– Да.

– Знаешь, а я что-то такое подозревала. Не тогда, конечно. Черт, когда ты мне призналась в своей ориентации, у меня просто пелена с глаз спала. Тогда-то я и заподозрила, что между вами, девочками, что-то было.

Она вытащила пакетик и добавила в чашку сахар.

– Теперь расскажи мне о Калифорнии. Ты рада?

– Да. Жить вместе с Хейли… – я улыбнулась. – От одной только мысли дух захватывает. Я уверена, что Саманта справится с лабораторией, она все знает и все умеет. Иногда мне кажется, что это ее нужно было назначить заведующей лабораторией вместо меня. Она очень компетентный работник, и если я стронула исследования с мертвой точки, то дальше она подхватит. И Бунзену понравятся солышко и песок. Конечно, я буду скучать по снегу, в смысле, я люблю снег, но я смогу приезжать на праздники, так что снега мне хватит с головой. И еще я полностью доверяю Винсу и Мишель, как самой себе доверяю, да и Кендалл с удовольствием будет приезжать к нам на летних каникулах…

Я оборвала себя на середине предложения, посмотрела на маму и встретила ее прямой обеспокоенный взгляд.

– Что такое, милая? – негромко спросила она.

– Что это я такое говорю? – мой голос сорвался на шепот.

– Ты рассказываешь мне о том, как здорово вам будет жить вместе с Хейли.

Я спрыгнула со столешницы, отставила кружку в сторону, подошла к столику, выдвинула стул и тяжело опустилась на него.

– Я не могу, я совсем растерялась, – я закрыла лицо руками.

В ту же секунду теплая мамина ладонь опустилась на мою спину и успокаивающе погладила.

– Что ты чувствуешь к Хейли, солнышко?

Я подняла голову и запустила в волосы пятерню. Потом оперлась локтями на колени, сжала пальцы и уставилась прямо перед собой, пытаясь сформулировать ответ. Один только звук, одно только упоминание ее имени, и я чувствую, что у меня растут крылья.

– Когда я с ней, я чувствую себя, как будто я под кайфом, – начала я. – Понимаешь, как будто я могу все. Она наполняет меня.

Тут я бросила быстрый взгляд в мамину сторону. Она слушала меня, опустив голову.

– Она придает смысл всему, рядом с ней я чувствую, что жизнь стоит того, чтобы жить, жить в полную силу. С ней я чувствую себя живой. А когда ее нет со мной, я по-настоящему, буквально, чувствую себя так, будто у меня сердце из груди вынули.

В этот раз я не побоялась встретить мамин взгляд.

– Детка, а может, ты просто любишь ее? – спросила она и тихонько погладила меня по голове, а потом отвела назад пряди волос, свесившиеся мне на лицо.

Я сидела и думала о том, что она сказала. Я понимала, что нарочно исключила эти самые слова из своего лексикона. Да кто я такая, чтобы разбрасываться такими заявлениями? Откуда я вообще могу знать?

Но именно сейчас, сидя на маминой кухне, я поняла, что знаю. Знаю так же точно, как собственное имя.

– Мам, я, кажется, влюбилась.

Я произнесла это негромко, почти с трепетом. И для меня самой это стало не меньшим откровением, чем для мамы.

– Так это же хорошо, девочка моя. В общем-то, давно пора, и я не знаю никого, более достойного твоей любви, чем Хейли. Никто из нас не остров, я тебе это все время говорю. (No man is an island – первая строка из проповеди Джона Донна, английского поэта и проповедника XVII века. Кстати, заканчивается эта проповедь словами «…не спрашивай никогда, по ком звонит колокол: он звонит по тебе.» – прим. пер.)

Она улыбнулась мне, и я ответила грустной улыбкой.

– А она тебя любит, Андреа?

– Я не знаю. Я честно не знаю, осознает ли она сама, что она чувствует, – я встала и снова провела рукой по волосам, потом повернулась к маме. – Как я могу поехать с ней, если она сама не знает, чего хочет? У Хейли нет никакого опыта и, черт возьми, а что, если это просто очень сильный случай братской, тьфу ты, сестринской любви?

– Ты действительно так думаешь?

– Надеюсь, что нет. Но я же не знаю точно! И потом, моя работа, мои исследования, я столько труда вложила в них, – я остановилась, и плечи мои поникли. – Моя дочь, – прошептала я. – Мама, один раз я ее уже оставила. Я не знаю, смогу ли я снова…

Мама просто смотрела на меня.

– Я поеду, – пробормотала я, взяла со стола ключи и быстро обняла маму. – Я позвоню тебе потом.

– Что бы ты ни решила, ты поступишь правильно, солнышко, – сказала она и сжала мою руку.

– А что бы ты сделала на моем месте? – спросила я, отчаянно нуждаясь, чтобы кто-нибудь дал мне совет.

– Я не могу решать за тебя. Мы с тобой разные люди с очень разными приоритетами. У меня сейчас все устаканилось, а когда я была в твоем возрасте, у меня было двое маленьких детей, и вся ответственность за вас лежала на мне. Так что я тебе не советчик, решай сама.

– Ты думаешь, мне стоит поехать? – я терпеть не могла просить помощи, но сейчас я была в такой растерянности…

– Ну, честно говоря, я не хочу, чтобы ты уезжала. Но это во мне говорит материнский эгоизм. Если попытаться быть обьективной, я считаю, что для тебя это было бы замечательной возможностью. А жизнь – штука короткая.

Да уж, легче мне точно не стало. Я снова обняла маму и поспешила к выходу. Мне нужно было все хорошенько обдумать. Наедине с собой.


Я сидела у себя в кабинете, закинув руки за голову и уставившись невидящими глазами на темный экран монитора. Наши новые агрегаты прибыли, и сейчас техперсонал устанавливал их в лаборатории. А я пришла сюда, чтобы не путаться у них под ногами.

Хотя это больше смахивало на то, что я прячусь.

Прошлая ночь стала одной из самых тяжелых в моей жизни. Единственное, с чем я могла ее сравнить, так это с той ночью, когда я решала, что мне ответить семье Торрини. Оба решения друг друга стоили. Оба могли навсегда изменить мою жизнь и обернуться либо проклятием, либо благословением.

Мои глаза все еще горели от бессильных и грустных слез. Сердце замирало то в надежде, то в сожалении. Но я приняла решение, и теперь оставалось только озвучить его. Я встала, сделала глубокий вдох и вышла из лаборатории.

Спучкаясь в холл, я безуспешно пыталась притвориться, что сама не знаю, куда направляюсь. Вранье. Я знала, куда мне нужно, но медлила. Я представляла себе, как я войду в ее кабинет. И что я ей скажу.