Так что выдохнул Северов, отпуская себя, что не ускользнуло от внимательного взгляда Александры Юрьевны.

– Нервничали? – усмехнувшись, спросила она напрямую.

– Не без этого, – признался Северов. – Я же реалии понимаю, Александра Юрьевна. И вы тоже.

– Я как раз очень хорошо понимаю реалии, поэтому и благословляю ваш брак с легким сердцем и радостью. Но я хотела поговорить с вами, Антон, о другом. Меня тревожит один момент: понимаете ли вы в полной мере Анну, ее особенность и специфичность ее натуры?

Замолчала. Вопрос был задан не в ожидании ответа, а для дальнейшего разъяснения. Александра Юрьевна наполнила опустевшие чашки себе и гостю, сделала глоток чуть подостывшего уже кофе и заговорила, стараясь донести как можно точнее не самую простую информацию:

– Великое искусство – всегда про грех и страсть. Людей неодолимо притягивают эти два мощных, как правило, разрушительных чувства, которые художник, а в данном случае мы говорим об изобразительном искусстве, открыто выразил на полотне. Это бесконечно волнует и глубоко захватывает чувства людей, резонируя с потаенным, скрытым в них, с тем грехом, порочными желаниями и страстями, которые большинство людей прячут глубоко внутри себя. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей, а у кого-то возникает резонанс с изображениями великих мастеров словно бы из прошлой жизни, каким-то смутным воспоминанием, чем-то неизжитым, но не являющимся ничем определяющим, доминирующим в его жизни.

Вздохнула, сделала пару глотков, отставила чашку на столик и продолжила:

– Дар, который мощно проявился в Анне после смерти деда и Мусечки, перенесенного ею потрясения и настоящих душевных и даже физических страданий, весьма специфический. Входя в особое состояние сознания, она пишет портреты людей, видя внутренним взором всю истинную сущность человека, его глубинные, скрытые переживания, страхи, отчаяние, скорби и пропускает все это через себя, через сердце, через чувства и эмоции. А после мучительно тяжело отпускает, изживает из себя, очищаясь от его личности. И каждый раз это мука. Вот что есть ее дар. Я рассказываю вам это для того, чтобы вы поняли ее мир, почувствовали. Это лишь кажется, что она легкая, утонченная, настоящая петербурженка, такая несколько в грезах, совершенно несовременная и несколько блаженная, что, в принципе, так и есть в какой-то мере. И еще поэтому может показаться, что Анна немного не от мира сего. От сего! – произнесла с нажимом Александра Юрьевна и повторила: – От сего. Она ведь научилась пользоваться своим даром применительно к жизни: видит человека, или пейзаж, или что-то заинтересовавшее ее и представляет, как бы она это изобразила, и если в этот момент включается ее дар, то она видит истинную суть человека или предметов. Я бесконечно благодарна вашему мудрому деду Константину Григорьевичу и в неоплатном долгу перед ним за то, что он увлек Анюту вышивкой, пробудив неподдельный интерес к этому виду искусства, к этому мастерству, что именно в нем она нашла свою творческую реализацию. Вот где ее дар благоденствует и раскрывается в полной мере. Благодарна за то, что эта увлеченность помогла Анечке отойти от написания портретов. Конечно, когда она изображает светлых людей, это особый свет, особое состояние души. Но вы много знаете светлых людей? Она настолько растрачивалась эмоционально и душевно, что я опасалась, что она выгорит. Я рассказываю вам это для того, чтобы вы, Антон, понимали в полной мере, какая Анна истинная.

Северов поднялся из кресла, подошел к Александре Юрьевне, взял ее руку и поцеловал.

– Я понимаю, – полным благодарности голосом уверил он: – Понимаю. И чувствую.

Ромка окончательно извелся от нетерпения, но держался молодцом, ждал, пока накроют стол и позовут тетушку и гостя из кабинета, и все же не выдержал, поторопив родню:

– Давайте скорее садиться за стол, и пусть уже Антон Валерьевич расскажет про убийцу.

– Подожди, Ромочка, – остудила его нетерпение Александра Юрьевна. – У нас есть дела поинтересней и поводы поважнее.

– Что может быть интересней настоящего убийства и расследования? – негодовал мальчишка, с ходу расстраиваясь затягивающимся ожиданием, и без того уже истомившим его.

– Жизнь, – пояснила тетушка ребенку. – Жизнь всегда интересней, увлекательней и важней смерти, – и распорядилась: – Лен, принеси из подвала бутылочку французского шампанского, у нас есть что отметить.

– Ну во-о-о-т, – протянул вконец расстроившийся Ромка, изобразив отчаянное бессилие перед непреодолимыми обстоятельствами. – Еще и шампанское для чего-то. Сейчас начнется на-на-на разное.

– Ром, за стол, – отдала распоряжение строгим, предупреждающим тоном Александра Юрьевна, останавливая его стенания.

Пацан картинно повздыхал, подчиняясь, и молча уселся на свое место за столом. Открыть шампанское доверили мужчине, а когда пенящийся символ торжества разлили по бокалам, слово взяла хозяйка дома, поднявшись со своего места.

– Сегодня у нас замечательный день. Можно сказать, помолвка. Антон Валерьевич сделал предложение Анне, и она ответила согласием. И я с радостью благословляю этот союз.

– Предложение – это в каком смысле? – не понял с ходу Ромка и спросил у матери: – Вы что, женитесь с дядь Антоном?

– Ну да, – подтвердила Анюта. – И теперь мы с тобой будем жить вместе с Антоном Валерьевичем. Втроем. Как ты относишься к такой перемене в жизни?

– Да чо тут такого? – удивился пацан. – Все было понятно сразу, еще когда вы за мной приехали, – и быстренько отрапортовал: – К перемене отношусь хорошо, я же пока не знаю, как у нас все срастется и заладится. Думаю, что все будет зашибись, – и простонал просительно: – Ну вы уже все отметили? Мы вас поздравляем и все такое. Ура, ура. Давайте уже про преступление, а?

Но пришлось Ромке снова терпеть, тренируя силу воли, пока взрослые пообсуждали свадебные дела за ужином, во время которого тетушка запретила обсуждать убийства, чтобы не портить такое замечательное застолье негативом, и только когда дошло до чая, наконец-то он уже дождался – вот теперь уж точно: ура-ура! – того момента, когда приступили к обсуждению преступления.

– М-да, – усмехнулся Северов, когда Александра Юрьевна спросила, так что там все-таки за история с убийствами. – Такая, знаете, сплошь книжная история, целый роман, прямо просится для экранизации. Хотя все, как всегда, банально.

– А что может быть банального в загадочном убийстве? – удивился Роман.

– Понимаешь, Ром, методов и способов убийства великое разнообразие, – пояснил Антон, – а вот мотивов, то есть причин для лишения человека жизни всего лишь несколько. Первый – это власть, он же деньги, нажива и сверхприбыль, из-за которой, собственно, и уничтожают огромное количество людей во всем мире, в том числе в войнах и локальных конфликтах и иными многочисленными изощренными способами, придуманными людьми за время всего существования человечества. И в бытовом, не столь глобальном масштабе мотивом являются в первую очередь материальные интересы, следом за ними идет месть, на третьем месте страсть: разделенная-неразделенная любовь, обман, предательство типа «застукал жену с любовником, причем насмерть застукал». И на последнем, хоть и первом по количеству пострадавших, так называемая бытовуха разной степени тяжести – совместное распитие спиртных напитков и банальная драка-поножовщина, когда слово за слово, кто-то кого-то обидел и пошел конфликт по нарастающей. Иные экзотические мотивы для убийства встречаются столь редко, что их можно не принимать во внимание.

– А из каких мотивов убивал этот крендель? – расспрашивал с огромным интересом Ромка.

– Все из тех же: материальная выгода и страсть. Хотя в истории этого Игната присутствует все: жадность, страсть и страх.

– Он во всем добровольно признался? – спросила Аня.

– Мало того что признался, рассказал подробнейшим образом увлекательную историю всей своей жизни.

– Зачем ему понадобилось про свою жизнь рассказывать? – спросил, удивляясь, Ромка.

– Знаешь, – объяснял спокойно Северов, – у каждого человека свой лимит воли, сил, терпения и выживаемости. Этот Игнат – человек достаточно нервный, с такой подвижной, как говорят специалисты, лабильной психикой, то есть не совсем устойчивой. Пережив ряд нелепых неудач, в результате которых и попался в конце концов, он исчерпал свой внутренний лимит терпения и сил. К тому же практически в каждом человеке, особенно в преступнике, существует некое неврологическое стремление признаться в том, что он совершил, как бы старательно он ни скрывал свой секрет, человек невольно выдает себя мимикой, жестами, словами, реакцией на те или иные слова. Любой грамотный психолог или профайлер подведет к признанию «созревшего» преступника правильными вопросами. Именно на этой особенности человека и знаниях психологии и строят дознаватели свою работу во время допросов.

– Давят психологически?

– Иногда и так, – не стал отрицать Северов. – Но в случае с Игнатом можно считать, что психологического давления не было, если не считать моего присутствия. Меня Миронин, как бы так сказать, побаивался после нашего «близкого» знакомства. Но, когда его, что называется, прорвало и он начал говорить, настолько погрузился в свои воспоминания и переживания, что забыл не только обо мне, но и обо всех присутствующих, даже следователя, задававшего вопросы, грамотно направлявшего его повествование, не замечал. Наболело у мужика.

Игнат Миронин самый обычный московский парнишка, окончил автодорожный техникум и был призван на воинскую службу в середине девяностых годов. Засада, между нами, полная в те-то года попасть в армию, когда чеченская война во весь рост шла. Но Игнату со службой повезло необычайно – он практически стал водителем у комполка, который в первые же дни приметил новобранца, умеющего виртуозно управляться с вождением любого транспорта. По неосмотрительности и недальновидности комполка как-то похвастался своим водителем перед штабным генералом, приехавшим с проверкой, и тот, недолго размышляя, забрал Игната к себе, хотя для генералитета и таких назначений имелись свои специально обученные водители.

Ничего, обучили по-быстрому и Игната, и началась у того шоколадная жизнь, а не служба. Умел парень нравиться руководству – всегда точно чувствовал, когда надо помолчать, когда уместно анекдот рассказать, когда выслушать и поддержать, когда превознести мудрость и доброту начальственную и куда вовремя подъехать, даже если не просят.

Особенно если не просят, но вот точно знаешь, что придешься ой как в тему и вовремя. Такой вот талант имел паренек.

А когда служба закончилась, генерал уговаривал парня остаться на контракте, уж больно прикипел он к водителю своему, но Игнат отказался, приведя железный аргумент с кислой, несчастной миной: мама болеет, один он у нее, больше у них родственников нет, и помочь, позаботиться о матери, кроме него, некому.

Мама была здоровехонька на тот момент, но служить Игнату хоть на какой сытой должности не хотелось категорически, да и поговаривали между собой водилы штабные, которые, как водится, знают все раньше своих начальников, что его генерала собираются списывать в отставку. А кому Игнат попадет после, поди знай, может, самодуру или алкоголику какому.

Ушел в запас. Но его бывший начальник-генерал был человеком, умеющим ценить людей и их преданность, и позаботился об Игнате, предложив посодействовать в его следующем трудоустройстве. И устроил на спецкурсы для водителей, обслуживающих парк министерств.

Вот уж где Игнат проявил себя во всем блеске своего таланта и способностей. Научившись заодно и некоторым навыкам и знаниям охранника, в числе прочих в которые входил и норматив по стрельбе.

И снова ему свезло необычайно. То ли, присмотревшись, его выделили из остальных преподаватели, то ли фарт такой и на самом деле был у парня, но определили Миронина возить не какого-нибудь там мелкого чиновника, а сразу целого министра. И началась у него пусть беспокойная, но новая, насыщенная, интересная и вот уж точно сытая жизнь. Министр, которого возил Игнат, ворочал такими делами и деньжищами, что боязно было не то что рассуждать о них, а даже думать о масштабах его деятельности.

Имелись у того министра и темные делишки, требовавшие режима максимальной секретности и тишины. Это Игнат смекнул сразу же, ведь водитель при таких делах, хошь не хошь, а многое примечает, видит, знает и слышит достаточно лишнего – не получится у него совсем ничего не знать. Но Миронин сумел проявить себя должным образом и так подчеркнуть личную преданность, умение держать язык за зубами и становиться прозрачным до «невидимости» при необходимости, что министр оценил по достоинству столь выдающиеся качества своего нового водителя.

Вследствие чего у Игната поднялась в несколько раз зарплата, да и кое-какие «премиальные» с левых дел министра и за переработку перепадали частенько, только тратить капиталы ему было не на кого и не на что. Жениться Игнат не успел, а при нынешней работе, когда в течение всего дня он находился при министре, а в нерабочее время – в режиме постоянного ожидания и готовности к выезду в любой момент, и таких вызовов посреди ночи было предостаточно.