Мэри Берчелл

Ожидание счастья

Глава 1

Элисон Эрлстон взяла свой чемодан и вышла из поезда на перрон вокзала Кингз-Кросс. В целом девушка была рада, что путешествие окончилось, но она вся дрожала, в глубине души понимая, что это вовсе не из-за холодного ветра, всю дорогу задувавшего в окно купе.

«Окончание школы — очень серьезный рубеж вашей жизни. Скорее всего, вы даже не отдаете себе отчета в том, насколько он важен», — с такими словами мисс Грэхам обратилась к своим выпускницам вчера вечером. Четырнадцать из них просто пожали плечами и посчитали этот комментарий достаточно глупым и тривиальным — ведь впереди их ждала полная радостей и развлечений захватывающая жизнь. Но пятнадцатая — Элисон — уставилась большими карими глазами на мисс Грэхам и с горечью подумала: «Клянусь, вам никогда не понять, насколько серьезен и ужасен этот рубеж для меня».

Потому что даже столь достойная и влиятельная особа, как мисс Грэхам, не могла влезть в шкуру Бедной Родственницы, а именно в этой роли и оказалась Элисон. Что и говорить, девчонке не позавидуешь!

Не то чтобы кто-нибудь когда-нибудь называл ее так в лицо. Даже больше, все окружающие, включая саму мисс Грэхам, старались придать ситуации благовидность и закрывали глаза на реальное положение вещей. Но девушка считала, что глупо тешить себя надеждами. Может, она и смогла бы обмануть себя, если бы не знала, что такое настоящая любовь и душевное тепло.

Однако какой смысл терзать себя и думать о том, чего не вернуть? Но Элисон глядела на шумную толпу и суету вокзала и никак не могла отделаться от воспоминаний о прежних временах. Вот мама жадно пробегает глазами каждый вагон в поисках своей дочурки и со счастливой улыбкой бросается ей навстречу, крича «Элисон, милая моя!». А вот и папочка — высокий, серьезный и безумно привлекательный даже для столь юной девицы — готов принять любимую доченьку в свои объятия и крепко поцеловать ее. Родители так и светятся от счастья — все говорит о том, как они рады приезду родной кровиночки. Милые семейные сцены! Элисон черпала в них силы и уверенность, и ей казалось, что так будет вечно. Ну, по крайней мере, до окончания школы — точно, а это было почти то же самое.

И вот, накануне семнадцатилетия, ужасная трагедия отняла у нее тех единственных людей, которые души в ней не чаяли. Мать с отцом погибли в автомобильной катастрофе, и девушка не просто осталась сиротой; она осталась сиротой без гроша в кармане.

Просто невероятно, что столь серьезный и ответственный человек, как ее папа, мог оказаться обыкновенным биржевым аферистом. Однако состояние дел покойного говорило само за себя, а хмурый вид адвоката и холодная пренебрежительность тетушки Лидии лишь подтверждали очевидное.

Отец действительно спекулировал на бирже и очертя голову бросался в весьма сомнительные предприятия. К несчастью, смерть настигла его в тот самый момент, когда он потерпел очередной крах и был на грани банкротства.

— Мошенник, — констатировала тетушка Лидия. — Но что толку обвинять покойников — они даже ответить не могут.

Уже три года прошло с тех пор, как раздавленная горем Элисон твердо уяснила свое положение. Те же самые выводы сделала для себя и тетя Лидия.

До сего момента тетя была для Элисон чем-то вроде легенды: сказочно красивая и сказочно богатая родственница. Ее первый муж приходился родным братом матери Элисон, но он умер еще до рождения племянницы. Мать часто описывала, как утонченно прекрасная молодая вдовушка появилась на пороге их дома с утонченно прелестной дочкой Розали на руках.

— Это была самая красивая из всех виденных мной женщин, — добавляла, бывало, мама. — Невысокая, изящная, рыжие с золотом волосы и фиалковые глаза. По-настоящему фиалковые, такие, про которые только в книгах можно прочесть, но которые практически не встретишь в обычной жизни.

— Прямо как у принцессы? — загорались детским любопытством глаза Элисон.

— Ну да, похоже на то. На ее фоне я выглядела простушкой, — вздыхала мама. — А когда ты появилась на свет, то рядом с Розали тоже казалась обыкновенной кареглазой малышкой.

Но Элисон никогда не обращала на это внимания: она была совсем не против стать простушкой, раз ее мама тоже была такой, и ей нравилось слушать рассказы о своих родственницах, которые будто сошли со страниц волшебных сказок.

Было ясно как божий день, что золотоволосая женщина с фиалковыми глазами не станет вдовствовать до конца своих дней. Так оно и вышло. Не успела Розали вылезти из пеленок, как ее мамочка выскочила замуж за деньги, и не просто за деньги, а за огромные, немыслимые фунты стерлингов. К состоянию прилагался некто Теодор Лидбурн. И хотя родители не позволяли себе говорить при Элисон ничего подобного, очень скоро она догадалась, что для прелестной Лидии единственным достоинством дяди Теодора было его несметное состояние.

После такого замужества тетя Лидия стала редко видеться с мамой Элисон. Одно дело прийти к родственникам покойного мужа без гроша в кармане, совсем другое — поддерживать обременительные связи, будучи женой состоятельного джентльмена.

Нельзя сказать, чтобы они поссорились или что-то подобное, просто жизнь этих двух женщин потекла в разных направлениях: Лидия изо всех сил старалась взобраться вверх по золотой лестнице, в то время как мама изо всех сил старалась остаться обыкновенной милой женщиной.

Каждое Рождество Элисон получала неприлично дорогую открытку с надписью «Милой Элисон с любовью от кузины Розали» и посылала в ответ не столь неприлично дорогую карточку с надписью «Милой Розали с любовью от кузины Элисон». Кроме этих ежегодных признаний в безграничной преданности да еще парочки случайных писем от тетушки Лидии с Ривьеры, из Шотландии или из круиза по морям — океанам, других связей между семьями не наблюдалось.

Только однажды они получили не совсем обычное послание. Это была поражающая своей роскошью открытка, в которой содержался не менее потрясающий воображение факт: Лидия произвела на свет двойню — мальчика и девочку.

Элисон в то время было что-то около девяти лет, и она решила, что это просто здорово, но отец заметил:

— Господи, надо же так опростоволоситься!

Но мама тут же прервала его словами:

— Не надо, милый. Только не при Элисон.

Не стоит и говорить, что именно поэтому слова отца крепко-накрепко врезались в память девочки.

Но вскоре даже этот скудный поток писем и открыток совершенно иссяк, и Элисон лишь изредка вспоминала о богатых, но таких таинственных родичах… вплоть до того самого дня, когда она поняла, что, кроме них, у нее не осталось ни единой родной души на всем белом свете.

Сорокадвухлетняя тетушка Лидия, которой и тридцать можно было дать лишь с большой натяжкой, почтила своим присутствием школу, где училась племянница.

Даже в столь подавленном состоянии Элисон не могла сдержать любопытства при появлении легендарной родственницы. С первого взгляда стало ясно, что мама ни на йоту не преувеличила чудесной красоты тети, а заглянув в ледяные фиалковые глаза, Элисон наконец-то поняла смысл папиных слов, сказанных при появлении на свет близняшек. В тети Лидии не было ничего от любящей мамочки.

Несмотря на все свое хрупкое изящество, тетя была женщиной весьма властной и немедленно взяла судьбу Элисон в свои цепкие наманикюренные пальчики.

— Давай честно признаемся, что у тебя нет ни гроша, милая, — заявила она содрогнувшейся от ее безразличного тона Элисон. — Даже и не знаю, что прочили тебе мать с отцом?.. — Тетя сделала весьма выразительную паузу, явно ожидая, что племянница заполнит ее чем-нибудь.

— До восемнадцати лет я должна была остаться здесь, в школе, — выдавила Элисон.

— Неплохо, — с нескрываемым облегчением проговорила тетка. Она явно была рада тому, что решение проблемы отодвигается еще на год. — В любом случае — в восемнадцать еще рано бросать учебу. В наши дни и дольше учатся, так что поглядим, может, удастся оставить тебя тут и подольше.

Элисон все думала, не стоит ли объяснить тете, что к тому времени она уже закончит последний курс, и если ей придется пробыть здесь еще год, то не останется ничего, кроме как снова пойти в последний класс, а значит, деньги будут просто выброшены на ветер. Но кто знает, может, это стоило обсудить не сейчас, а в каникулы, в более непринужденной обстановке. Кроме того, следующая фраза, брошенная тетей как бы невзначай, не оставила у племянницы никаких сомнений: сама она не собиралась тратить на бедную родственницу ни единого пенни.

— Что ж, школа, по-видимому, вполне приличная — в смысле образования, — презрительно фыркнула она. — По крайней мере, дорогая — это уж точно. Однако твой дядюшка сказал, что оплатит счета, так что, полагаю, говорить больше не о чем, — заключила она, поведя красивым плечиком.

— Он так добр, — пробормотала Элисон, а сама подумала: как странно, что тетя говорит о своем муже и его решении как о совершенно посторонних для нее вещах.

— Да уж, очень добр. — Поджав губы, тетя молча выслушала неловкие слова благодарности, которые племянница просила передать неведомому дядюшке Теодору.

Но если Элисон надеялась продолжить этот разговор во время ближайших каникул, то она жестоко ошибалась: ей пришлось провести их в полном одиночестве, в стенах родной школы.

Воспоминания о любви и участии родителей еще не стерлись в памяти девушки, и она пережила настоящий шок, поняв, что ни ее свободное время, ни она сама нимало не интересуют ее теперешних опекунов.

Мисс Грэхам тщетно пыталась убедить Элисон, что ее тетя заботится о ней и постоянно звонит. Элисон твердо знала, что родственникам абсолютно наплевать на ее, да и сама мисс Грэхам, по правде говоря, тоже была в этом уверена.

Не стоит и говорить о том, что ни в восемнадцать, ни даже в девятнадцать Элисон не покинула свою альма-матер.

Два года подряд бедняжка училась в одном и том же классе и усиленно делала вид, что грызет гранит науки.

Мисс Грэхам вошла в положение странной ученицы и, как могла, старалась сгладить углы. Она то и дело просила девушку последить за младшими, проверить их домашнюю работу и так далее и тому подобное. В результате Элисон больше походила на студентку-практикантку, а не на простую ученицу, и некоторые преподаватели именно так к ней и относились.

Что и говорить, это несказанно облегчало ситуацию, но Элисон все равно время от времени думала: «Ужасно быть здесь никем. В школе все занимают свои места, и если ты никто, значит, что-то с тобой не так. А я и не ученица, и не учитель, и даже не практикантка». Но девчонка всегда отличалась отменным чувством юмора, и у нее хватало духу подтрунивать над собой: «Нет, у меня тоже есть свое место. Постоянная Бедная Родственница — вот кто я такая».

Но эти шутки отдавали горечью.

Настало время, когда окружающие стали задавать один и тот же вопрос: «Элисон, тебе и вправду скоро стукнет двадцать?» — и тут тетя Лидия наконец-то разродилась, да и то, по всей видимости, не без участия мисс Грэхам.

«Приезжай в конце этого семестра. Поживешь у нас, пока не решим, что с тобой делать», — написала она.

Так или иначе, это был все же шаг вперед, и Элисон со страхом и облегчением покинула свое пристанище.

И вот теперь она одиноко стояла на платформе и с недоумением озиралась вокруг. Казалось, Элисон была единственным пассажиром на весь Кингз-Кросс, кого встречающие обошли своим вниманием, и девушка с ужасом поняла, что страх все же взял верх над облегчением.

Да, она конечно же знала дорогу и вполне могла сама позаботиться о себе, но неужели тетка не могла прислать за ней хоть кого-нибудь? Неужели она была настолько бессердечна?

— Такси, мисс? — спросил носильщик, и его интерес происходил не только и не столько из желания получить чаевые: от этой девчушки так и веяло тоской, а среди носильщиков тоже иногда попадаются сентиментальные идеалисты.

— Да, если можно, — ответила Элисон, а что еще ей оставалось? Денег у нее было в обрез, и девушка очень тревожилась по этому поводу. Ей и в голову не пришло, что только очаровательная улыбка сумела бы залечить душевную рану бедолаги, редко когда получавшего столь незначительные чаевые.

Так странно и грустно было в полном одиночестве ехать в такси и при этом уверять себя в том, что здорово наконец-то окончить школу и вернуться домой. Но вот «дома»-то как раз и не было. Мысли Элисон снова и снова возвращались в прежние времена, когда у нее была настоящая семья, настоящий дом, а взволнованные родители спешили заключить ее в свои объятия.

«А чего я ждала? Я ведь им никто, — твердила она сама себе, пытаясь оправдать новоявленных родственников. — Глупо было бы ожидать, что они запрыгают от радости».