- Продолжайте.

- Особенно мне нравится то место, где Федор ночью идет мимо стога сена, слышит внутри шорох, это его настораживает, он залезает туда и в темноте натыкается на гладкие женские руки, затягивающие все глубже и глубже. Он почти не чувствует уколов соломы, только удивительный запах свежей травы, мягкие руки, потом губы и колюче-мягкий мрак вокруг. Вам нравится сено?

- Да, а что, здесь оно есть?

- Нет, я спросил просто так.

В дверь постучали. Капитан Вронский заволновался. "Кто может идти по коридору в такую рань? Туалет в этом классе есть в каждой каюте, качки нет, так что из пассажиров могут быть только любители ранних рассветов. Старший помощник еще на вахте, и он никогда не покинет своего поста раньше положенного времени. Значит, у нее есть здесь подруга, родственники или, не дай Бог, друг. Это ужасно". В дверь постучали настойчивее. Вронский расправил китель. Девушка легко поднялась с постели, откинув простыню, задев его плечо тугой попочкой так, будто он был шкафом, и подошла к двери:

- Кто там?

- Это я, Полина, открой скорее, - послышался женский голос. - Ты одна?

- Да, да, ну открывай же!

Девушка вопросительно посмотрела на капитана Вронского. Он пожал плечами, вспоминая стог сена и думая о любви втроем. Это очень увлекательно, и удовольствие увеличивается в полтора раза, и понятно, почему. Например, берешь одну блондинку и одну брюнетку для контраста. Надоела одна, берешь тут же другую, или одновременно. Тут, правда, нужна определенная сноровка. А можно и двух рыжих. Или одну - с короткой стрижкой, а другую - с длинными волосами, но ни в коем случае не толстых.

Оксана, подойди по-ближе и сядь вот так, а ты, Полина, сюда, сбоку. Теперь поменялись местами. Руками. Ртами. Очень красиво. Да еще разноцветное нижнее белье, но чтобы одна была обязательно в черном. Причем вовремя этого особенно хорошо обсуждать французскую литературу. С чего, например, началась французская революция? Жан Жак Руссо. А что он читал? Рабле, наверное, читал.

Но там-то вообще все уже легко и свободно. Виды гульфиков и обосранные парижанки. Это, конечно, красиво, со вкусом, причем из французской революции легко выходит и русская с запозданием на два века, что естественно, поскольку и христианство приняли на два века позже. А уж Рабле читал вообще всякую дребедень - рыцари, замки, монастыри, какие-то неведомые страны и острова, чего только не запихивал он в себя, жалко только, многое из этого погорело во время пожаров в средние века и раньше, надо же, целая Александрийская библиотека исчезла, и вы-то, наверняка, не читали ни одной книги из ее собрания.

- Полина, дай я возьму тебя за попу.

Ничто не дает рукам такого ощущения! Вы берете эту приятную тяжесть, садитесь в удобное кресло, включаете настольную лампочку, стаканчик чая с лимоном, и медленно переворачиваете первую страницу заветной книги. Как там у Бабеля - капли пота закипели между нашими сосками. Почему все-таки надо было отрубить королю голову? Да еще и его жене? Наверное, восставший народ хотел таким способом трахнуть свою королеву, свою первую красавицу. Действительно, какое наслаждение - королеву на колени, и вперед. Она кладет голову на постель, простой французский парень задирает ее пышное кружевное платье и раз, отрубает ее прелестную головку. Все королевские простыни в крови.

Теперь можно понять и нашего Гришку Распутина. Как он их всех взял императриц с баронессами, княгинь с монахинями, жен министров и генералов. Все же приятно - приходишь из грязи, а тут тебе - чистые белые трусики с кружавчиками. Плохо, что только ему одному так повезло. Вот если бы всем солдатам с фронта дали тогда - хоть бы по три разика - революции точно бы не было. В этом, конечно, буржуазия была не права. Вот во Франции в это время уже понимали, что нужно простому человеку - Оксаночка, дай еще тебе покручу. По часовой стрелке и против, шаг вперед, и два шага назад, до последнего клапана. Вот он, главный урок Парижской Коммуны! Больше коммуны, больше любви. На вахту идти - всегда успеешь, тем более до мелей еще далеко. Можно вообще выключить мотор, потушить свет и раздать сушки.

Кстати, сейчас уже можно пить чай с сушками и с клубничным вареньем. Вам две ложечки сахара, или одну? Сам положу. Полина, сядь ко мне на колени и раскрой свою грудь. Что, в груди колет? Да ты вилку-то из под сиси-то вынь. А то, смотри, варенье-то уже с соска капает, это ничего, дай оближу. Вот так-то, мой старший помощник, пока ты там держался за штурвал, я тут с твоими подружками чай пью с вареньем. Варенья еще много осталось, на вахту еще не пора, а девушки у нас уж больно хороши, особенно в черном. Вы тут у нас первый раз в круизе? Корабль у нас превосходный, недавно из ремонта, всем положили новые мягкие матрасы, прекрасные шелковые простыни, в люксе даже поставили биде для ваших прелестных кудрявых кошечек, так что в следующий раз звоните непременно мне прямо домой, берите своих подружек, но без друзей, и я вам устрою чудное плавание в Стамбул, в город гаремов и минаретов, орешков и кожаных курточек, юбочек, чулочков, трусиков и прочих радостей.

Вронский услышал страшный удар по корпусу судна и побледнел. Кажется, старший помощник отвлекся.

Матрос Железняк.

Матрос Железняк утешал себя тем, что 94 процента жителей Америки занимаются онанизмом. Эти данные он почерпнул из карманного справочника агитатора-пропагандиста. Вот что значит свобода и здоровый образ жизни! Поэтому в плавании он всегда прибегал к этому средству чаще, чем к алкоголю, и на душе у него было легко и спокойно. Жене своей он не изменял, хотя на корабле всегда были заботливо открытые каюты и загорающие легко доступные девицы, которые только и ждали. Но Железняк был честным человеком и не мог переступить через последнюю черту.

Обычно за день, за два до уединения с журналом он уже чувствовал, что ему будет хорошо. Все эти рассказы о монахах, о самобичевании, усмирении тела и духа постами и молитвами казались ему враньем. Природа берет свое! Спинной мозг накалялся и гудел, руки тряслись, голова кружилась. Сон улетал далеко далеко, и левый бок жгло от воспоминаний жаркого прикосновения бедра жены Тани. Но Таня была дома и спала в этот момент с соседом Гришей, и не могла поэтому облегчить страдания Железняка. Буфетчица Клава часто говорила, что нет на корабле более мужественного и стойкого мужчины, чем матрос Железняк. На стене каюты висела фотография Тани и двоих детей Железняка - Кости и Марины, пять и три годика. Однако в шкафу под свитером лежал уже слегка потрепанный блестящий цветной журнал Penthause, купленный Жезеняком за два доллара в Гамбурге, и этот цветной друг всегда выручал Железняка в трудную минуту. Вот и на этот раз он дождался темноты, спрятался в каюте, старательно запер дверь, вымыл руки и достал заветные картинки. Теперь уже никто не мог помешать ему наслаждаться всей гаммой выпуклостей, движений, поз и способов раздевания. Что еще нужно простому человеку! На 34 и 15 страницах у Железняка были особенно любимые изображения, которые он приберегал для последних мгновений.

Вначале он как бы нехотя перелистал весь журнальчик, взяв в правую руку все детали своего сложного трехчастного аппарата. Поскольку надо было для приличия начать с каких-нибудь ничего не значащих слов, он говорил про себя:

- Линда, вы сегодня особенно прелестны, не притворяйтесь, что вы не хотите мне понравиться. В прошлый раз мы сидели с вами в кафе у окошка, на улице шел снег, но ваша горячая нога согревала мою коленку, хотя кино вам совсем не понравилось. Да и что может быть хорошего в эти два часа среди кучи козлов на скрипящих стульях? Если бы мы с вами провели их в другом месте, я смог бы предложить вам необыкновенно интересную книгу - "Жизнь животных" Брема. Ведь мы тоже животные, особенно в постели.

- А у вас, Женевьева, сегодня неприятности на работе. Это сразу чувствуется по тому, как вы расстегиваете кофточку. Давайте лучше я вам помогу. Пуговиц должно быть много, это увеличивает удовольствие. Ведь подумайте, вся прелесть средних веков - в количестве застежек, пуговиц, ремешков и завязок на пути к заветной цели. А эти огромные пышные платья, не позволяющие даже поцеловать избранницу! Утром часа два-три их застегиваешь (не сам, конечно, а с помощью служанки, а у женщин, естественно, помогает слуга), а потом столько же трудишься над своей бабочкой. - Милая леди, позвольте потрогать пальцем ваш набухший сосок. Обратите внимание, какая грация, какая упругость! А как вы этого добиваетесь? Вчера я не успел сказать вам всего того, что должен был сказать. Дело в том, что...вас пригласили на охоту. Кроме того, если вы раздвинете ноги чуть-чуть пошире и обнимите ими меня, мы сможем лучше понять с вами природу первого закона Ньютона, который гласит, как известно, что действие равно противодействию.

Здесь уже матрос Железняк чувствовал в пальцах твердый рычаг с круглым, разделенным прорезью пополам набалдашником, который звенел от легкого прикосновения или слабого щелчка. И потом, читая рассуждения крупных ученых о способах ласки, он прекрасно понимал, что руки могут быть гораздо тоньше и чувствительнее многих частей тела и сравниваются разве что только с языком.

Поэтому, кстати, многие женщины любят мужчин за красивые руки, тонкие нервные пальцы, способные изысканными движениями довести милую охотницу до экстаза, в чем ей бывает стыдно кому-то признаться.

И какой матрос не любит этой быстрой езды, особенно если подруга гладит его вдоль мачты, открывая и закрывая киль и сжимая в своих нежных пальчиках горячую чугунную пушку. Железняк перевернул журнал и посмотрел на нее сверху вниз. А если еще наклонять страницу под разными углами, можно увеличить груди раза в два, вытянуть ноги, сузить талию или расширить бедра, и все с одной и той же, или смотреть одновременно на пятерых охотниц в разных позах. Конечно, Железняк твердо знал, что вряд ли подобная красотка согласится на его преданную дружбу, а тут он мог делать с ней все, что захочет.

- На, возьми его в рот.

И прекрасная незнакомка становится на колени и, обвив руками его бедра, ловила сочным ртом полуочищенный банан и начинала слизывать его сладкую мякоть языком, находя на самом конце прорезь и всовывая туда свое жало.

А Железняк рассказывал ей, как в 1920 году они брали Перекоп. Дело было холодной ноябрьской ночью, в канун Великой Революции. Командиры раздали бойцам по сто грамм, патроны и определили направление движения. Стоял жуткий туман, гнилые испарения поднимались над светящейся поверхностью залива.

Железняк зарядил маузер, начистил шашку, надел дополнительную фуфайку для устойчивости под водой и шагнул в вязкую жижу залива. Следом двинулись остальные бойцы. Направление все время менялось, звезд не было видно, многие красноармейцы оступались и по горло погружались в ледяное говно. Железняк упорно шел впереди, и его портупея звала бойцов в непроглядную тьму коммунизма. Отступать было уже некуда, сзади остался старый разрушенный мир, и его последний остров разлагался в ночном Крымском тумане.

Его нынешняя подруга, вращающая в его мечтах жалом, сидела тогда на тощем чемодане на борту корабля "Князь Владимир Мономах", позже переименованного в "Петра Великого", затем в "Фельдмаршала Суворова", потом в "Дмитрия Донского", потом в "Святую Марию", и, наконец, в "Адмирала Нахимова". В кармане оставалось три золотых рубля, на шее - крестик, на пальце - кольцо бабушки. Шампанское последний раз она пила во вторник, когда поручик Ржевский угощал ее в Шаляпинском гроте Судака. На деревьях там еще оставались персики, черный виноград и даже ананасы. Рядом сидели Александр Грин и Иван Павлович Чехов, брат покойного писателя, который недалеко отсюда выращивал и засаливал на зиму по десятку бочек помидоров. Она вспоминала тот чудный вечер, и слезы текли из ее глаз.

Поручик, как всегда, нырял с вышки, делая в воздухе сальто, Чехов играл на рояли Скрябина, а Грин рассказывал ей, как в 1903 году он ограбил одного богатого священника, с которым они ехали в одном купе на Пасху в Краснодар. В воздухе разливалась печаль погибшей страны и нефть из подбитого большевиками буксира "Непобедимый Монарх". Она расстегнула верхнюю пуговицу, чтобы было легче дышать. Матров Железняк застегнул ворот шинели, защищаясь от ледяного ветра залива. Жить хотелось все лучше и лучше.

Когда он кончал, всегда старался не пачкать все вокруг. Белье, простыни и трусы было жалко, к тому же могли застукать. Поэтому в конце концов удобнее всего было изливать свое сердце в унитаз.

Она не боялась захлебнуться и глотала жидкость, напоминающую по вкусу селедочный соус. Это очень полезно для кожи, и временами она доставала его изо рта и подставляла лицо под теплые мутные удары, растекающиеся по волосам и щекам.

Чехов заиграл новую прелюдию, девушка смотрела на его пальцы и откусывала маленькими кусочками холодный ананас, запивая его шампанским, приятно щекотавшим ее ноздри. Пузырики весело поднимались со дна, лопались, и брызги долетали даже до глаз. В носу защипало, и она вытерла глаза платком. Грин говорил ей, какой револьвер он показал батюшке, чтобы отнять у него заветную сумку с пожертвованиями на ремонт храма.