Вернулся я в реальность в тот момент, когда музыка затихла, а остальные ребята зааплодировали девчонке. Только тогда я увидел, что в круге стояла не только Вика, но еще и Лазарева, недовольно посматривая на окружающих. На странность присутствие преподавателя в актовом зале никто не заметил, только мои громкие хлопки, приглушающие все остальные, привлекли внимание учеников, стирая с их лиц задорность и хоть какой-то намек на улыбку. Ступор охватит, казалось, всех участников происшествия, хотя музыку полностью выключить все-таки успели. Ответа на мой немой вопрос пришлось ждать не так уж и долго, пока…

— Станислав Родионович, они заставили меня танцевать, чтобы я получила роль Снегурочки, — … одна особа сразу же выпалила свою версию событий, строя невинный взгляд и показывая пальцем на Вику. Мне тут же хотелось ей крикнуть в ответ что-то вроде: «Да ладно? А то я не помню, как ты умоляла меня взять тебя в этот переполох, ведь Сафронова и Галкина тоже здесь!». Но я вовремя сдержался, несмотря на некую злость, которая окутала меня во время танца Вики. Мельком я посмотрел на нее. На все еще горящий зеленым пламенем взгляд, на быстро вздымающуюся грудь от нехватки воздуха. И заметил, как она очень осторожно покачала головой из стороны в сторону в отрицательном ответе, видимо, думая, что я не улавливаю всю суть. Хотя это мне немного помогло прийти в себя и найти нужные слова, которые могли бы надавить на обнаглевшую блонди.

— Лазарева я, по-моему, говорил тебе, что Снегурочку мы уже нашли. Ты свободна, — даже не посмотрев на очумелое выражение лица Лазаревой, произнес я, вспоминая наш разговор. Вспоминая ее мольбу, ее психи, а затем обвинения в растлении несовершеннолетних. Мне даже пришлось связаться с ее родителями, которые пообещали принять меры, хотя о случае в начале года я им так и не рассказал, как и о ее словах по поводу моей симпатии к Вике. Я знал, что она блефовала, рассказывая об этом с полной уверенностью, но все же мне пришлось прикинуться идиотом, непонимающим, о чем шла речь. Сейчас это не имело никакого значения, ведь правда на моей стороне. Почти.

— Но я… — только эта пигалица хотела мне что-то сказать, как я перебил ее заранее подготовленную речь. Или не заранее? Не важно. Не хватало мне выслушивать очередное вранье.

— Мне еще раз повторить? — добавив больше металла в свой голос, дабы девчонка поняла, что со мной сейчас лучше не шутить, Лазарева, состроив гримасу недовольства и несправедливости, выскочила из актового зала, то и дело кидая на меня тяжелый взгляд карих глаз. О нет, девочка, я на такое не поведусь. В дурака я больше не играю. — А ты, Сафронова, — как только хлопнула дверь, выкрикнул я, привлекая внимание одного важного для меня объекта, — идешь со мной, поможешь объяснить, в чем тут дело, — кинул я, наблюдая за ее стопором, и тут же, не дав ей вставить хотя бы одно слова в возражении, направился к выходу. Все-таки этот разговор должен состояться без свидетелей в виде более десятка моих учеников. Только я и она. Я покажу, как не нужно себя вести!

Она вышла не сразу, через минуту, видимо, дав мне время остыть. Только я не собирался остывать или начинать наш разговор более деликатно. Только не сейчас, когда воспоминания ее горячего танца, от которого мой член мог бы встать на глазах у этих малолеток, так и крутятся в моей голове. Только не сейчас, когда я разозлен, взбешен, а выпустить пар не на ком. Что же ты делаешь со мной, Сафронова? Какого хуя ломаешь все стереотипы и жизненные устои? Злость возрастала во мне все больше и больше, даже не пытаясь остановиться. А был ли в этом смысл? Однозначно нет.

Как только девчонка закрыла за собой дверь в актовый зал, я тут же прижал ее к ней спиной, смотря в перепуганные зеленые глаза. На этот раз они казались гораздо больше, чем обычно, а черные зрачки порядком увеличились. На секунду я почувствовал, как хрупкое тело слегка подрагивало, но продлилось это не долго — знает, что я не обижу ее, даже если сам в этом сомневался.

— Сафронова, ты что творишь? — злобно прошипел я, хотя в какой-то момент мне показалось, что эти звуки издавал не мужчина двадцати семи лет, а разъяренный зверь, готовый разорвать свою жертву на куски в сию секунду. В моей голове именно такая ассоциация казалась правдивой, но я человек и умею рассуждать здраво. Только в этот раз почему-то я совсем позабыл об этом факте.

— Я не понимаю вас, — врала она, и глазом не моргнула. С чего я это взял? Потому что ее недавно перепуганная мордашка стала гораздо увереннее, а тоненький голосок явно подтверждал мои догадки. Маленькая лгунья!

— Все ты понимаешь. Что это был за ходячий секс? — рявкнул я на нее, замечая, как уверенное выражение лица слегка исказилось в злобной гримасе. Почему-то мне казалось, что сейчас она с точностью продублировала мою физиономию, которая хотела не то сожрать девчонку с потрохами, не то заставить умолять меня остановиться, иначе я вряд ли смогу контролировать себя.

— Я просто заступилась за свою одноклассницу, потому что никто больше не был в состоянии это сделать, — кричала она. Я заметил, как ее дыхание становилось сбитым и опускалось мне на грудь. Даже сквозь ткань тонкой рубашки я чувствовал дыхание малышки. Чувствовал жар ее тела, ее пылкость. Злость. Но сейчас у меня возникали совершенно иные мысли, шагающие наравне с яростью. Совершенно иные. — А какими средствами пользоваться для достижения цели, решать мне. Если вам не понравился мой танец, или у вас играют гормоны, это не мои проблемы. Вы… — она даже слегка покраснела от смущения, однако я уже не обращал внимания не на ее ярость, не на приготовленные к бою маленькие кулачки, которые так и желали нанести мне увечья. Плевать! Она стояла так близко ко мне, а тишина коридора больше подталкивала меня к опрометчивому поступку, о котором, возможно, в будущем я пожалею. Но уже поздно спускать все на тормоза. Слишком поздно.

Не в силах больше терпеть нашу близость, я страстно прижался к ее губам, обводя полный контур языком и приоткрывая для более глубокого поцелуя. В голову сразу ударило, будто я выпил глоток дорогого коньяка, который моментально превращал меня в овощ, только сейчас я полностью стоял на ногах и контролировал свои действия, несмотря на секундный стопор моей малышки. Вашу ж мать, как я скучал по ее тоненькому телу, по ее красивым девичьим губкам, по невинности, но в то же время легкой раскованности, границы которой с каждой нашей минутной слабостью расширялись. Я просто скучал по моей девочке. Безумно.

Ее маленькие ладошки неуверенно держались за мои плечи, в то время как губы и язык вытворяли такое, что мне даже и не снилось. Та страсть, с которой я начал свое нападение, передалась ей, казалось, в двойном размере, настолько дико девчонка буквально кусала мои губы. Я сходил с ума. Руки блуждали по ее телу, то сжимая талию со всей силы, то опускаясь постепенно все ниже и ниже к ее аккуратной попке. Я вновь наплевал на правила приличия, на нежность девчонки, хотя она и сама не сопротивлялась моим действиям, стоило мне схватить двумя руками за нее. За попу. Я то гладил, то сжимал, хоть под тканью джинс не особо можно прощупать все досконально. Плевать. Сейчас на все плевать. Плевать, что если нас кто-то застанет, плевать, если она уйдет отсюда и не пожелает меня видеть перед своими глазами.

Мне на все плевать. Здесь и сейчас она рядом, целует меня, будто я единственный мужчина на свете, когда ее окружают симпатичные парнишки.

Точнее целовала.

Пока в какой-то момент она не стала отталкивать меня, а, совершив задуманное, ударила по щеке (хорошо, что не кулаком). Взгляд Вики в какой-то момент вновь стал злобным, прежде чем она испарилась из коридора и быстро спустилась вниз по лестнице. Я бы мог предположить, что она чего-то испугалась, но ее взгляд, полный ярости выдавал все с потрохами. Все ее чувства, всю горечь. Ненависть ко мне. Нет, вряд ли она испытывала настоящую ненависть, скорее обида, перерастающая в это гадкое чувство. Когда я любил ее, то чувствовал себя настоящим подонком. Педофилом. Но мне нравилось это состояние. И я готов на все, лишь удержать его как можно дольше. Только я не понимал в тот момент, что из-за своего эгоизма и предрассудков причинял Вике боль. Ту самую боль, которую видел в ее больших глазах. Она не дурочка, осознавала, что все не просто так, скорее всего, понимала, что наша любовь невозможна. Разница лишь в том, что она, учитывая подростковый максимализм, не учитывала этот факт и шла напролом, наперекор мнения окружающих. А я… следовал этим чертовым правилам, думал о ней, о своей семье, не учитывая, что делаю хуже, а не лучше. Лучше не будет ни ей, ни мне. Я просто убегал от своих чувств, от инстинктов. Играл со своей малышкой, а затем бросал на произвол судьбы.

Я так хотел, чтобы она не страдала от моих чувств, но сам же причинил ей боль…

Сука!

Догонять ее я не стал. Сейчас это не имело никакого смысла. Мы бы поссорились еще больше, а ненависть вышла бы на первый план. Вряд ли я бы смог достучаться до нее. Интересно, она простит меня? Вряд ли. Никто бы не простил такое свинство. Но я совершу все, что в моих силах. Эта ситуация открыла мне глаза на многое. Я не только перестану неосознанно мучить ее, но и сделаю так, что она сама поймет меня. Поймет мои мотивы, поймет поступки. Но это не главное.

Больше я от нее не отступлюсь…

* * *

Это самый ебанутый на свете день. День, который я бы стер из своей памяти. День, когда я бы хотел закрыться на все замки в своей квартире и больше не выходить. Однако работа не волк — в лес не убежит. Рано или поздно мне придется явиться в школу и провести последний учебный день в этом году, слушая, как радостные малявки пищат в предвкушении школьного праздника. Ненавижу эти довольные лица. Ненавижу этот день. Лучше бы я поспал до полудня, а затем занялся дополнительной работой. Сука!

Именно с этих мыслей началось мое утро, когда я поднялся с кровати и обнаружил любопытные глазки дочери, которая, видимо, уже успела почистить зубы и ждала утренний завтрак. Да, сегодня и ее последний день в детском саду, чему, видимо, она так же радовалась, как и расслабившиеся ученики в школе.

— Пааап, — протянула она, — вставай! — тоненький детский голосок всегда побуждал меня мысленно улыбаться, однако с моим настроем я не то, что не мог себя заставить сделать это ради дочери. Мне просто не хотелось. Вот что люди нашли такого веселого в этом празднике в двадцатиградусный мороз? — Пап, а что мне подарит дед Мороз? — не унималась малышка. Большими усилиями я заставил себя хоть какое-то выдать подобие улыбки, чтобы не расстраивать довольного ребенка и сказал:

— Он подарит все, что захочешь, если ты дашь папе спокойно встать и приготовить завтрак, — предупредил я ее. Судя по тому, как Аня сразу же отошла от кровати, желание старого волшебника восприняла всерьез. Хотя через некоторое время, направляясь к выходу из комнаты, она остановилась возле двери и крикнула:

— Тогда я составлю большой список. Попрошу у него леопарда, а лучше зебру! — я уже хотел возразить дочери, как та, смеясь, улизнула в свою комнату, не дав мне возможности прокомментировать ее просьбу. В меня пошла. Интересно, когда она успела этому научиться? Какая теперь разница…

Несмотря на довольно таки нейтральное утро, мое настроение не поднялось даже в тот момент, когда Анюта показала мне размеры той самой зебры на рисунке. Не поднялось и на парковке детского сада, стоило мне заметить кокетливые взгляды других мамаш. Не поднялось и в школе во время рабочего процесса, а малолетки то и дело требовали полазить в интернете, как только я озвучивал оценки за полугодие. Надо сказать, этот день меня бесил с каждым пройденным часом все больше и больше, только один знакомый образ, который я встречал в коридоре, более-менее успокаивал меня.

После того случая возле актового зала я изменил не только свое отношение к Вике, но и к нашей ситуации как таковой. Помнится, долгое время я сидел на одном месте и пытался сопоставить все наши конфликты, все ее страдания, да и мои тоже. Раньше я думал, что спустя время она забудет обо мне, но так или иначе получалось, что сам не давал ей это сделать. Не давал забыть себя и, видимо, она не особо этого хотела. Может это судьба? Возможно, только я в нее больше не верю. Она отняла у меня самого дорогого человека на свете, и сейчас пыталась запудрить мне мозги своей правильностью. Или я сам себя запутал? Насрать! Вика важна для меня, как и я для нее. Я не отпущу ее, не отдам какому-то сосунку.

Она только моя девочка!

Все те дни, оставшиеся до конца года, я старался быть к ней поближе: мы случайно встречались в огромной толпе в столовой в попытке купить очередную булку, сталкивались в коридорах после уроков или же в актовом зале во время репетиций. Первое время она пыталась игнорировать меня, делать вид, что я для нее пустое место, но правду не скроешь, а истинные чувства рано или поздно дадут о себе знать. Так и случилось. В ответ на мою легкую, незаметную для посторонних улыбку, она отвечала мне взаимностью, на мой пожирающий ее взгляд, она кидала не менее волнительный и открытый, будто только я имел право залезть куда-то вглубь нее, изучая все мысли. Чувство собственности не сразу проснулось во мне, скорее со временем, когда ее частое присутствие в моих буднях я принимал не с горьким ощущением, а с ожиданием каждого нашего столкновения. Странно, что со стороны никто ничего не замечал, даже ощущения опасности не возникало. Но это не важно. Главное сейчас между нами не возникало недопонимания — все и так стало предельно ясно.