Я присел рядом с ней, наблюдая, как морщится маленький носик от запаха табака. Привыкай, по-другому никак. Вновь опущенный в пол взгляд, скованность. Волнение. Порой пыталась выпрямить спину и уверенно поднять голову. Все еще ребенок. Не похожа она на актрису малого театра, но и на жертву не смахивает. Содрогается. Да, давно женщины не тряслись от страха передо мной, скорее от вожделения и желания моего тела. Не стоило забывать, что я имею дело с малолетками, а они хотят показаться довольно сложными личностями. Все-таки я недалеко ушел от них — каких-то десять лет назад сам закатывал истерики учителям и требовал справедливости.

— Ну что, Сафронова, начнем, — начал я разговор — оттягивать все равно бессмысленно. — Я не буду спрашивать, почему ты выбежала из кабинета, не буду интересоваться знаниями моего предмета — в прошлогоднем журнале отображаются твои знания сполна. Посмотрим, Сафронова Виктория Андреевна, — проговорил я медленно, открывая лежащий на моем столе журнал, благо далеко тянуться не нужно. Пять. Пять. Четыре. Пять. Я не сомневался, что информатика давалась ей легко, но рассчитывал увидеть хотя бы парочку удовлетворительных оценок напротив «Программирование QBasic» или же других сложных тем. Все-таки в школе мало кого могут такому научить. — А ты хорошо знаешь информатику, одни пятерки и четверки по моему предмету. Мне льстит, — вот и вся моя импровизация. Что-то я не туда загнул. Зачем я полез в журнал? Зачем проверял знания? Вряд ли это имеет какое-то отношение к ее выкидонам на дороге.

— Вы позвали меня для разговора о моей успеваемости? — вот и подтверждение моей ошибки. Соберись, Стас! Пора исправляться.

— В том числе, — произнес я, стараясь смотреть в ее глаза. Так проще не только разговаривать, но и понимать правдивость ее ответов. Во взгляде я смогу спокойно завидеть реакцию на то или иное мое слово. Чистая психология, которая помогла мне не только пережить потерю любимой, но и воспитывать дочь. — Из-за нашего небольшого инцидента у меня могут появиться неприятности, — начал я. Смотрит в глаза. Не дерзко, но почти смело. — Давай не будем раздувать из мухи слона, и поговорим начистоту. Мои действия не имеют оправданий, согласен, но я не в состоянии это исправить. Я не хочу скандала на новой работе. Надеюсь, ты будешь держать свой язык за зубами и не расскажешь о нашем маленьком секрете, — я говорил спокойно, вкрадчиво, стараясь не давить на нее, но, судя по дальнейшему ответу, получился совершенно противоположенный эффект.

— А если я не согласна? — девочка, я признал свою ошибку. Признай и ты. Сама виновата в невнимательности на дороге. Или решила испытать судьбу? Ну, получай взрослый ответ.

— Мне придется принять серьезные меры, — на этот раз намеренно добавил чуть больше силы в голос. Вряд ли я предпринял бы против нее что-то глобальное, но напугать девчонку мне хотелось как никогда ранее. Зачем? Чтобы больше не засовывала свой маленький любопытный носик куда не следует.

— Я вам не верю. Вы лжете, — продолжает смотреть на меня убивающим взглядом зеленых глаз. Все-таки хочешь продолжить гнуть свою линию? Сомневаешься в моей способности заставить тебя замолчать раз и навсегда? Ты не на того нарываешься, девочка.

Я злился, хоть и не показывал этого. Злился на сложившуюся ситуацию, на скептизм этой девчонки. Злился на нее саму. Так уверена в себе? В своей защите? Блядь, да перед кем я тут россказни строю? Перед какой-то малолеткой? Молоко еще не высохло на губах, чтобы разбрасываться такими словами! Надо признать, я виноват в своей невнимательности, но и ты, дорогуша, совершила огромную ошибку, валяясь на той дороге, как потерпевшая. Могла бы уже давно убежать оттуда, но нет же! Нужно построить из себя невинную овечку до конца. До того, как опустится занавес, а через его толщу будут слышны аплодисменты довольных зрителей.

— Что ты хочешь от меня? Чтобы я извинился, ползал в ногах и умолял о прощении? — вспылил я окончательно, вскочив со своего места. — Да, виноват, но я не собираюсь валяться перед тобой на ковре и молить о пощаде, — наклоняюсь к ней, смотря в слегка запуганные большие глаза. — Если ты не веришь моим словам, не верь, твое право. Просто забудь то, что случилось сегодня, — я старался говорить более-менее спокойно, однако создалось впечатление, будто я рвал и метал, судя по реакции девчонки. Кого я обманываю? — В твоей сумке лежит компенсация за моральный ущерб, — нарушил я томящуюся тишину, указав на женский аксессуар. — Думаю, этого тебе хватит, чтобы забыть о нашем разногласии. Запомни одно, никто не должен знать о нашем с тобой конфликте. Это наши проблемы, я не позволю посторонним личностям в него вмешиваться. Никаких привилегий или придирок с моей стороны не будет, для меня ты такая же ученица, как и все остальные, — я буквально просверлил ее черепушку насквозь через взгляд глаз цвета свежей зелени. Игры закончились, девочка. — Жду тебя на своем следующем уроке, Сафронова, — произнес я, поставив ее сумку перед лицом, которая с грохотом рухнула на пол. Ничего, поднимет — не старушка.

Девчонка еще долго сидела на месте, глядя куда-то в одну точку. Хоть я и старался на нее не смотреть, разместившись в удобном учительском кресле, мой взгляд все равно падал на тонкую фигурку, на грустную, можно сказать, мрачную физиономию, и маленькие ладошки, нехотя схватившие сумку с пола. Она поднялась со своего места так же медленно, то ли прибавляя ситуации драматичности, то ли по какой-то другой причине. Понять ее я не смог, хотя, откровенно говоря, и не пытался. Мы все решили. Поставили точку. Этого достаточно.

— Знаете, — резко прервав тишину, произнесла девчонка, хотя я думал, что она уже ушла. — Стоя за дверью перед нашим разговором, я готова была вас простить, закрыть глаза на ваше поведение, грубость по отношению ко мне, но теперь никогда этого сделать не смогу, — резко продолжила она. — Я никогда не смогу забыть о нашем инциденте. Думаете, что все будет идти своим чередом? Ошибаетесь. Вы не сможете относиться ко мне как к обычной ученице, а я не смогу воспринимать вас как учителя. Вы никогда не станете им в моих глазах, — если бы у нее хватило смелости и сил, я бы мог расслышать громкие нотки ее голоса. Но этого не произошло. Она подавлена. Я подавил ее порыв, который останется для меня загадкой. Я не представлял, какое окончание этой истории она бы хотела, однако меня все устроило. Я надеялся лишь на одно.

Больше таких инцидентов не произойдет…

Только моя надежда исчезла, стоило подойти к машине на перемене между третьим и четвертым уроком и завидеть свою пятитысячную купюру. Она порхала на лобовом стекле моего синего «Субару», а я не мог понять, как ее до сих пор не стащили школьники и не растратили на какие-нибудь «Дошираки»? Все-таки решила бунтовать, малявка? Твое право. Бунтуй. Сама же поплатишься за этот поступок.

В конце укороченного рабочего дня, как я мог предполагать ранее, ко мне набежали училки с приглашением на местный банкет. И что вы собрались праздновать? Начало каторги? Дорогие мои, вы, наверное, не представляете, какой ад ждет вас в течение года. Но, скорее всего, мне только так кажется — эти женщины работают здесь не первый год.

На мини-банкет я все же согласился. Все обсуждали предстоящий год, непутевое молодое поколение, а особое внимание уделяли мне, как новому лицу. Хотя нет, уделяла лишь одна особа. Анна Михайловна, кажется. Рыженькая женщина далеко за тридцать, мечтающая о прекрасном принце. Я не запомнил ни ее предмет, ни темы, которыми она старалась меня завлечь. Я старался быть сдержанным даже по приходу трудовика и физрука, которые до моего появления в стенах школы развлекали женский коллектив. И почему я так неоднозначно вел себя среди коллег? Стеснялся? Вряд ли. Наверное, мне просто хотелось скорого окончания этого бесконечного дня и наступления завтрашнего. Мечтал поскорее забрать дочку из детского сада, вернуться в свою квартиру и уснуть беспробудным сном. А завтра… проснуться с новыми силами. Быть учителем вроде бы не так сложно, но это суждение окажется ложным. Жаль, что я узнаю об этом лишь через пару дней.

Глава 2: изоляция от самого себя

Наше время.

Пустота. Одиночество. Незнание. Эти чувства убивают все живое в душе. Они не заставляют думать, не принуждают действовать. А действовать нужно. Просто я не понимаю этого. Нужно идти дальше, бороться с собственным «я». А оно подводило. Лежа целую неделю в больнице в полном сознании, я не представлял, насколько все сложно. Насколько одни и те же действия могут надоедать до чертиков.

Больничная еда не приносила никакой пользы и, откровенно говоря, вызывала только желание блевануть где-то возле кровати. Мне не хватало действий. Я хотел вернуться на работу, полностью погрузиться в нее. Но я не мог. Чисто физически. Чувство дееспособности убивало меня изнутри. Медленно. Я прикован к этой долбанной кровати и сколько мне предстоит еще здесь пролежать — неизвестно. Но это не самое важное.

Я не помнил ничего, что могло мы мне напомнить об аварии…

А точнее не так. Я не помнил ничего до своего пробуждения. В моей голове мельком всплывали важные в моей жизни воспоминания, но надолго там не задерживались. В отличие от одного единственного, в которое я долго не мог поверить. Образ той таинственной брюнетки, пытающейся вывести меня из тьмы, застрял в моей голове, не в силах выйти оттуда. Да, я уже смирился с неизбежностью своих фантазий и придуманной подсознанием картиной, которую считал реальной. Я смирился с выдумкой. Но та девчонка все равно не желала покидать меня. Порой это состояние выбешивало до чертиков, а образ брюнетки хотелось вывести из головы любыми способами, дабы перестал преследовать меня. Но мне больше ничего не оставалось делать, как думать. Это единственное, что сейчас у меня есть. Время на размышления, которые я терпеть не мог. И о чем мне, простите, думать? О своей жизни? Которую не могу собрать в единую картину? О завтрашнем дне? Об аварии, память о которой не сохранилась в принципе? Не о чем. Телефоном и компьютером мне пользоваться запретили, даже книги не приносили, а друзья на странность не навещали. Только родители. Сколько уже дней прошло с момента моего пробуждения? Два? Три? Неделя? Этого я не помнил. И не хотел помнить. Для меня сейчас это бессмысленные цифры. Блядь!

— Станислав Смирнов, — проговорил врач на чистом немецком, отвлекая меня от размышлений. Здесь все говорили на немецком. Хорошо, что я выучил его еще в школе, хотя родной язык куда приятнее слышать. — Как вы себя чувствуете?

— Прекрасно, — бегло ответил я.

— Судя по вашим анализам, можно выразиться и так. Вам сильно повезло — могли и не проснуться, — заглядывая, видимо, в мою карту, пояснил мужчина. Сильно повезло? Мне всегда везло, только вот голова отказывалась работать как следует, да и тело подводило.

— Я сильно пострадал? — поинтересовался я. Этот вопрос заботил меня долгое время, и сейчас я могу получить на него ответ. Хочется как-то побыстрее встать на ноги и заняться работой, а главное, увидеть свою дочку. Знаю, мама заботится о ней, но все же мне хотелось увидеть свою маленькую принцессу собственными глазами.

— Учитывая, что отек с мозга спал, а некоторые переломы уже зажили — вам остается только реабилитация. Процесс долгий, нудный, но вы справитесь, — спокойно ответил доктор.

Я успокоился. Частично. Все-таки его ответом я не остался удовлетворен. Доктор осматривал меня, слушал сердце, светил непонятной штукой в глаза. До жути не люблю все эти процедуры, а уж об анализах, которые мне придется сдавать завтра, я вообще молчу. Я уже хотел спросить о причинах аварии и о том, как это произошло, но потом понял одну истину. Он сам не в курсе. Я всего лишь пострадавший, который поступил под его опеку, не более. Вряд ли он интересовался причинами. Главное — последствия.

Внезапно мое внимание привлекла вошедшая только что мама, которую держала за руку маленькая девочка лет шести. Я бы задался вопросом, зачем она приводит в палату чужих детей, пока эта самая девочка с визгом не побежала к моей кровати с криком…

— Папочка! — радостный детский голосок раздался на всю палату, а маленькая девочка подбежала к моей кровати и обняла так крепко, будто я от нее уйду. Радовало одно — врач закончил мой осмотр и сейчас наблюдал за показателями на мониторе. Только это меня волновало мало. Я не узнал эту девочку. Не понял, почему она назвала меня папой, зачем кинулась обнимать. Я даже не притянул ее в ответ, а старался внимательно рассмотреть совершенно незнакомого мне ребенка. Светлые кудряшки длинной до середины спины, овальное личико с пухлыми щечками. И глаза. Ее глаза. Таси. Наверное, если бы не любящий взгляд глубоких синих очей, я бы вряд ли узнал Аню. Свою маленькую дочку, которая до недавнего времени кроме слова «Папа» ничего произнести не могла. — Я так соскучилась, — я обнял в ответ свою малышку, чувствуя, как маленькие ручки со всей силы старались меня задушить. Однако вопросы в голове все еще оставались. Почему Аня так быстро выросла? Когда она научилась четко говорить? Что стало с моей трехлетней малышкой? Увиденное просто-напросто не складывалось в моей голове. Я не верил собственным глазам. Это невозможно. Еще недавно моя маленькая девочка под стол пешком ходила, а сейчас…