Кейси Уэст - P.S. Ты мне нравишься

– Почему мы до сих пор покупаем газеты? Знаешь, ты мог бы найти те же новости в Интернете… например, вчера?

– Мне нравится держать слова в руках.

Я засмеялась, но резко замолчала, когда увидела кое-что на странице, развернутой перед отцом, и это изменило мое мнение о газетах.

Я сразу их полюбила.

Конкурс авторской песни. Выиграйте пять тысяч долларов и три недели интенсивного курса с самым лучшим профессором музыкального института Гербергер. Более подробную информацию вы сможете найти на нашем сайте: www.herbergerinstitute.edu.

– Ты готова? – спросила Эшли, входя в кухню.

Она зевала, но, как всегда, выглядела идеально: узкие джинсы, розовая футболка с глубоким круглым вырезом и туфли на платформе, волосы убраны в хвостик, а макияж безупречен. Хотя внешне мы были похожи – те же длинные темно-рыжие волосы, карие глаза и веснушки, – стиль у нас был совершенно разный. Эшли хорошо бы вписалась в компанию Лорен и Саши из школы.

– Что? – Я растерянно моргнула. – То есть да. То есть, пап, можно я это возьму?

Папа посмотрел на свою тарелку с полусъеденным рогаликом и, пожав плечами, пододвинул ее ко мне.

– Фу, нет. Я имела в виду газету.

– Газету? Ты хочешь почитать газету?

– Да.

Эшли подошла к столу и взяла из его тарелки рогалик:

– Эй, это для Лили, – засмеялся отец.

– Нет, – возразила я. – Мне нужна газета, а не рогалик.

– Надо же, слышу это второй раз и все равно не верю, – пробормотал папа.

– Очень смешно, – огрызнулась я.

– Получишь газету, если проголосуешь, – усмехнулся отец.

Я закатила глаза и, отодвинув стул, пошла рассматривать бусы. На бусах справа были перья. Мама сейчас проходила фазу перьев. Обычно мне нравились ее украшения, но эти перья были слишком хипповскими. Хотя другим они, похоже, нравились. Я подняла те, что слева:

– Вот победитель.

Папа вскинул кулак в воздух:

– Она проголосовала за мои, Эмили!

Я протянула руку. Папа отдал мне газету и, поцеловав в щеку, ушел искать маму.

– Смешно, они думают, мы не знаем, где чьи, – сказала Эшли. – Как будто результат всегда был бы таким.

– И не говори, – улыбнулась я. – Может, если мы каждый раз будем отдавать абсолютную победу маме, они прекратят это соревнование.

– Так лучше для папиного самомнения. А теперь давай отвезем тебя в школу, мелкая.

Я прижала газету к груди, обнимая слова, и последовала за сестрой. Я просто обязана написать замечательную песню и победить в этом конкурсе.

Было в химии что-то такое, что моментально оплавляло мой мозг. Может, сочетание скучного предмета, монотонно говорящего учителя и холодного сиденья. Интересно, было ли для этого некое химическое уравнение? Смешение этих трех факторов превращало мозг в кашу. Нет, не то. Мой мозг стал работать не медленнее, а, наоборот, интенсивнее. Гиперактивизировался. Из-за чего мне было сложно сосредоточиться на инертных словах, вылетающих изо рта мистера Ортега. Может, он говорил медленнее, чем обычно?

Сегодня, помимо всех обычных мыслей и слов, которые я теперь не могла записать в блокнот, в моей голове еще крутилась песня, которую я вчера научилась играть. Эта песня причиняла мне муки, ведь я ее и любила, и ненавидела. Любила, потому что она была великолепной, и мне хотелось написать столь же хорошую песню, а ненавидела из-за того, что она была великолепной и давала мне понять, что я даже близко никогда не напишу столь же хорошую песню.

Ко всему прочему я постоянно думала о конкурсе.

Как мне победить? Как мне вообще попасть на этот конкурс?

Карандаш завис над бумагой – единственным листком, который разрешил мистер Ортега. Если бы я записала песню, то освободила бы голову и сосредоточилась на лекции, но этот листок окажется перед мистером Ортега ровно через сорок пять минут. Сорок пять минут? Какой-то бесконечный урок. О чем он говорит-то? О железе. Что-то о свойствах железа. Я написала на листке слово «железо».

Мой карандаш, у которого будто появился собственный разум, вдруг перешел на деревянную парту и запечатлел там слова, что звучали в моей голове:

Потянись увядшими лепестками и впусти в себя свет.

Я добавила небольшой рисунок солнца, чьи лучи касались некоторых слов. И теперь осталось сорок три минуты.

* * *

Шагая по коридору, я писала в блокноте – даже имея за плечами большую практику, я так и не научилась делать эти две вещи одновременно, – как вдруг услышала смех.

Ошибочно решив, что смеются надо мной, я подняла голову.

Посреди коридора, крепко прижимая учебники к груди, стоял блондин – похоже, восьмиклассник, – и на его голове опасно раскачивалась бейсбольная бита. А позади него стоял Кейд Дженнингс с вытянутыми по обе стороны от биты руками, как будто он только что ее отпустил.

– Брось мне мяч, – сказал Кейд своему другу Майку, который стоял напротив него и бедного восьмиклассника.

Майк выполнил просьбу, и теперь Кейд раздумывал, как бы дотянуться до верхушки биты, чтобы положить туда мяч. Парнишка все это время стоял, не смея шелохнуться.

– Мне нужен стул. Кто-нибудь найдите мне стул, – проронил Кейд, и все тотчас ринулись выполнять его требование.

Бита стала покачиваться сильнее, а потом сорвалась вниз и, несколько раз подпрыгнув на полу, подкатилась к шкафчикам.

– Чувак, ты пошевелился, – упрекнул Кейд восьмиклассника.

– Попробуй еще раз, – выкрикнул кто-то из наблюдающих.

Кейд сверкнул широкой улыбкой. Зубы у него были идеальными. Зная ее силу, он частенько ее использовал. Я нахмурилась. Кажется, только я не поддавалась ее обаянию.

Мне дико не хотелось привлекать к себе внимание, но я знала, что должна помочь бедному парню.

Вот только что я могла сделать? Благодаря Кейду Дженнингсу я сама была в центре нежелательного внимания…

Мне вспомнился урок физкультуры в восьмом классе. Я не была одной из тех девушек, которые считают, что ужасны во всем. Но тем не менее знала свои слабости, и физкультура была одной из них. А баскетбол считался высшим пилотажем, поэтому я изо всех сил старалась держаться подальше от мяча.

По какому-то злому року мяч постоянно летел в меня. Как от моей команды, так и от команды соперников. И я никак не могла его поймать. Я будто оказалась в игре в вышибалу, где была единственной целью. Я получила удары в плечо, в спину, в ногу.

И вот тогда Кейд, сидевший на трибунах, прокричал во всеуслышание: «Она словно обладает энергетической силой, которая притягивает к ней мяч. Черная дыра. Магнит. Лили Эбботт – Магнит».

Последнее предложение Кейд произнес голосом диктора. Он будто превратил меня в какого-то неуклюжего супергероя. И все в зале, посмеиваясь, стали повторять за ним это прозвище.

Ребята все смеялись и смеялись, и этот смех навсегда застрял в моих ушах, по-видимому, как и прозвище Магнит в их головах.

И теперь в коридоре снова звучал этот смех, но направлен он был на последнюю жертву Кейда.

– Ой, смотрите, – произнесла я, прочистив горло, – игра на определение, кто более бестолковый: Кейд или его бита. – И я кивнула в сторону, намекая парнишке, чтобы тот поскорее убирался отсюда, пока Кейд отвлекся на меня.

Кейд осмотрел меня с головы – волосы под его пристальным взглядом тут же показались мне более непослушными, чем обычно, – до скинхедов с разными шнурками, и его улыбка стала в два раза шире.

– Ой, смотрите, индикатор веселья. Ну как, весело здесь, Лили?

– Вижу, весело здесь только одному человеку.

Парень обвел взглядом коридор, битком набитый учениками.

– Тогда ты невнимательно смотришь. – Он понизил голос. – А… понял. Ты никого, кроме меня, не видишь, да?

Если бы я показала Кейду, насколько раздражена, то победа осталась бы за ним.

– Я здесь, чтобы спасти еще одну душу от твоего высокомерия, – процедила я сквозь зубы.

Хотя, возможно, я вовсе никого и не спасала. Парнишка даже не сдвинулся с места. Я дала ему отличную возможность сбежать, а он все еще стоял здесь. Более того, он произнес:

– А что, если сначала положить мяч на биту, а потом поставить ее мне на голову?

Кейд похлопал его по спине:

– Отличная идея. Где бита?

Я вздохнула – не надо было вмешиваться, очевидно, парнишке нравилось насилие – и продолжила свой путь.

– В следующий раз приходи пораньше. Нам бы не хотелось, чтобы все вышло из-под контроля, – крикнул Кейд, поднимая новую волну смеха.

Меня захлестнул гнев, и я обернулась:

– Ты когда-нибудь слышал об аллитерации? Так вот, поинтересуйся на досуге.

Да, жалкий ответ. Аргумент, который он даже не поймет, но другого у меня не было. Народ вокруг засмеялся еще сильнее. Я повернулась и собрала все свои силы, чтобы отойти от них не спеша.

– Я решила участвовать в конкурсе авторской песни, – сообщила я с улыбкой.

Рука Изабель зависла над пижамой.

Был вечер пятницы, и мы собирались смотреть у нее дома ужастики. Я со вчерашнего дня прокручивала в голове эту новость и вот теперь ее озвучила. А это означало, что мне придется довести дело до конца. И я это сделаю.

– Правда? – Голос подружки отдавал скептицизмом.

Я упала на ее большую кровать и вперила взгляд в постер Эйнштейна, который был приколот к потолку. Меня всегда интересовало, как Изабель могла спать, когда он вот так взирал на нее сверху? Мне, например, это давалось с трудом.

Но я все равно любила ночевать у Изабель. Она была единственным ребенком, так что ее дом для меня являлся оазисом спокойствия. Мы ужинали с ее родителями – сегодня вкусными домашними тамале с рисом и бобами, – затем поднимались в ее огромную комнату с собственным раскладным диваном, телевизором и мини-холодильником для диетической колы и мороженого.

– Думаешь, у меня не получится? – хмурясь, спросила я.

– Дело не в этом, Лил. Уверена, у тебя замечательные песни, – ответила Изабель, доставая из комода пижаму. – Но я бы сказала тебе это наверняка, если бы ты хоть одной поделилась со мной, своей лучшей подругой на всем белом свете.

Я застонала:

– Знаю. Прости. У меня еще нет законченных.

– Ты всегда так говоришь. Как ты собираешься участвовать в конкурсе, если даже со мной поделиться не можешь?

Я закрыла лицо руками:

– Не знаю.

Изабель присела ко мне на кровать:

– Прости. Лил, я знаю, что ты можешь это сделать. Тебе просто нужно поверить в себя.

– Спасибо, мам, – отмахнулась я.

– Не ерничай. Я пытаюсь тебе помочь.

Я убрала руки с лица и посмотрела на Изабель:

– Знаю.

– Расскажи мне о конкурсе, – попросила подружка.

Я приподнялась на локти:

– Он проводится институтом Гербергер.

Изабель ахнула, и ее темные глаза расширились.

– Вау. Это очень престижно, Лил!

Я кивнула и нервно потянула секущийся волосок.

– Знаю. Там приз пять тысяч долларов… конечно, было бы здорово его получить, но еще лучше получить трехнедельный курс лекций одного из профессоров.

Изабель улыбнулась:

– Это колоссально. Профессор ведь может помочь с приемом в университет, да?

Я кивнула. Я старалась особенно об этом не думать. Победа в этом конкурсе не только позволит мне оплатить колледж, что не могут себе позволить мои родители, но поможет поступить на музыкальное отделение, о чем я мечтала много лет.

– Дай же мне что-нибудь прочитать. Текст хотя бы одной песни… – Изабель показала на зелено-фиолетовый блокнот, который лежал на моей сумке на полу.

Меня накрыла волна смущения, и я пожала плечами:

– У меня есть парочка идей, но мне нужно их доработать. Я правда хочу с тобой поделиться, только не сейчас.

Подружка закатила глаза и встала, чтобы переодеться в пижаму:

– Трусиха.

Я бросила в нее своим носком и снова опустилась на кровать – перед глазами предстал постер. Она была права. Я была трусихой.

– Думаю, Эйнштейн меня осуждает.