Сегодня джигитовки может и не быть. Плац разбит, в грязи ковыряются унылые вороны.

— Можно я подругу приведу? — тихо спросила Эля.

Вряд ли Ничка сидела на лошади. Это будет великолепный подарок.

— Лучше друга, — Электроник вывернул тачку на гору отработанных опилок и остановился передохнуть. — Чего я тут один страдаю?

Альке и правда не везло — он был единственный парень в прокате, а потому его эксплуатировали, заставляли таскать седла, ведра с водой, груженные мокрыми опилками тележки.

— У нее день рождения, я хочу сделать подарок.

— Коня, что ли? — хихикнул Алька.

— Тебя, — огрызнулась Эля.

С Электроником легко было ругаться. Слова рождались сами собой. Перебрасываться репликами они могли часами.

— Ну, подари меня, — легко согласился Алька. — Я ее заставлю денники отбивать.

— Купи сертификат, — ухитрился вклиниться в их ругань Миша. — На одно занятие. Попроси у Петровича. Он бумагу выпишет, а ты заплатишь. И приводи ее, когда захочешь.

Эля подсчитала в уме. Двадцать второе — четверг, можно на ближайшую субботу договариваться.

— Навернется она в свой день рождения и заработает сотряс. Хороший подарочек, — мечтательно протянул Электроник.

— Это ты у меня сейчас сотряс заработаешь, — прошипела Эля.

— Память на всю жизнь, — Алька смотрел в предзакатное весеннее небо.

— И память тоже, — с угрозой в голосе приблизилась к нему Эля.

— Шла бы ты к Петровичу, пока он не уехал, — все так же изящно вклинился в их препирательства Миша. — Деньги есть?

Деньги были. Это потом их не будет. На продукты. Но кого кроме папы волнуют продукты?

Эля теперь постоянно ходила в магазин. Отец не успевал. Он вообще ничего не успевал. Мать не появлялась. Не хотела. Разводиться она тоже не хотела. Отец не настаивал.

Кто же у них раньше ходил за продуктами? Что-то Эля не замечала этого. Они просто появлялись. Чего сейчас появляться не хотели?

К сертификату стоило еще купить розу, но на нее денег не хватало. Придется просить у мамы, а это процесс сложный, душувынимающий. К тому же мама в очередной раз пообещала больше не появляться в их квартире. Потому что ее там все раздражало. И не только папа. Эля тоже. Она была слишком похожа на отца.

В четверг после уроков Минаева снова топталась на ступеньках школы.

— Слушай… — начала она.

Взгляд у Машки в последнее время стал непонятный. Словно она о чем-то задумалась и никак не может выбраться из этого состояния. Домой не шла. Почему-то. И кто только догадается почему?

— Слушай… Пойдем ко мне! — попросила Минаева.

— Зачем?

— Потом вместе в гости.

— Мне надо за подарком зайти и переодеться.

— Ну, так давай зайдем к тебе, ты переоденешься.

— Мы не успеем.

Машка застыла.

— Пойдем, — сказала она, выдержав хорошую паузу. — Ты мне должна.

— Что я тебе должна?

— За ручку.

Помолчали. Каждая посмотрела в свою сторону. Эля на козырек над крыльцом, Маша на березы.

Заново начинать войну с Максимихиным не хотелось. Вроде бы только что страсти поутихли, перестали вспоминать ту злополучную самостоятельную. А Минаева помнила. Что значит отличница — память хорошая. И ведь не отстанет.

— Хорошо, — согласилась Эля. — У тебя будет сотня?

— Насовсем или взаймы? — Машка решительно сжала ремень портфеля.

— Эту насовсем. Верну потом свою. Надо розу купить. Ничке.

Машка хмыкнула. Хоть шутки понимает, и на том спасибо. А Эля решила, что никаких денег она у Минаевой, конечно же, не возьмет. Лучше без розы прийти, чем покупать ее на такие деньги.

Они пошли уже привычным маршрутом, обогнули разваливающиеся пятиэтажки, которые после снега стали выглядеть особенно удручающе, по перекинутым доскам попали в Машкин двор.

За обедом выяснилось, что появилась новая чашка. С рыбками. Они взмахивали золотыми хвостами, плывя налево. Эля смотрела на рыбок и думала, что им здесь неуютно, в этой скучной правильности. Рыбки просили, чтобы их отпустили. Рука тянулась грохнуть чашку.

— Помоги мне одеться, — вдруг попросила Машка.

Чай еще не допит. Вафли «Артек», поделенные пополам, не съедены. Какое нарушение традиций!

— В каком смысле? — не поняла Эля, отодвигая от себя надкушенную вафлю. Есть не хотелось, а после таких заявлений — и подавно.

— Надо подобрать, что лучше к чему подходит. Не хочу сильно выделяться из толпы. У Доспеховой же все будут такие… — И Машка загадочно покрутила в воздухе пятерней.

— Читай журналы, смотри телевизор, — съязвила Эля, быстро дожевывая вафлю. Лучше жевать, чем говорить.

Ей было плевать, кто и в чем ходит. Главное, чтобы было удобно на лошади сидеть и чтобы сапоги были с небольшим каблуком и высоким голенищем. Впрочем, она не о том.

— Что лучше — это или это? — Машка с настойчивостью компьютерного вируса решала проблему.

На диване лежало платье. Синее. Длинный рукав, глухая грудь, воротник стоечкой. По колено. И черные брюки с белой блузкой, сверху на блузку была брошена длинная нитка бус, похожих на жемчуг. Может, и правда, жемчуг. Ровный только какой-то.

— Зачем она тебя позвала? — тихо спросила Эля.

Она склонилась над платьем. Шуршащий материал, нижняя юбка накрахмаленная. Ничего так, стильненько.

— Почему меня нельзя позвать? — Машка в смущении потянула к себе блузку, бусы с готовностью заструились на пол. — Как будто я уже не человек.

— Напросилась, что ли?

Платье было лучше, чем белый верх, темный низ.

— Почему сразу напросилась? — Машка побледнела, а уши у нее покраснели. — Ты-то вон тоже зачем-то к ней бежишь… — негромко произнесла она.

— Меня и к Тихой звали, — с гордостью призналась Эля. Вот ведь, какая она последнее время популярная!

— Знаем мы, зачем тебя туда звали!

— Зачем?

— Как будто сама не догадываешься?

— О чем я должна догадываться?

— О том! — с вызовом произнесла Машка. — Чтобы Доспеховой насолить. Сидела бы ты у Тихой в гостях и поливала бы Ничку грязью.

— Откуда такие сведения?

— Да уж известно откуда! Доспехова тебя поэтому и позвала, чтобы ты к Тихой не пошла.

— Как все сложно… — Эля начала злиться. Никогда не чувствовала себя до такой степени разменной монетой.

— Все просто. — Машка уставилась на диван.

— Платье надевай. С бусами.

Захотелось уйти. А лучше вообще уехать из этого города куда-нибудь далеко-далеко, на Северный Ледовитый океан, чтобы был только снег, холод и ветер. Вечный ветер. Чтобы он сек лицо и не давал думать ни о чем другом — только о холоде.

Эля пошла из комнаты. Надо было как-то от всего этого избавиться, от этой дурацкой зависимости. Вот бы заполучить принца, который бы появлялся и всем, кто ее обидит, бил бы морду. Тогда бы ее боялись. И это было бы хорошо.

Машка шла за ней, как рок, как фатум, как проклятье. И все говорила и говорила:

— Я думала, ты пойдешь к Тихой. Зачем тебе Доспехова и компания? Там же будет Сашка!

— Может, его там не будет!

Шнурки в кроссовках предательски запутались, узелок не развязывался.

— Будет, — жестко произнесла Минаева. — Я слышала, как они договаривались.

— Значит, он подавится селедкой и умрет у меня на глазах!

— Ты просила деньги. Вот.

Машка тоже стояла в прихожей. Тянула руку с купюрой.

— Спрячь свои деньги знаешь куда?

Эля сунула ногу, не развязывая шнурков. Язычок замялся и давил. Подошла к двери, а потом словно что-то ее оттолкнуло обратно.

— А если тебе так хочется, то иди и расскажи все Максимихину. Про ручку. О том, как ты меня к себе на обед водила. Он тебя за это поцелует! И вообще глупо считать, что кто-то тебе что-то должен, потому что ты отличница и все мечтают у тебя списать! А твои знания и наблюдения гроша ломаного не стоят! Может быть, что-то ты за это получишь, но точно не хорошее отношение!

Выскочила за дверь. Ее трясло. С чего она взяла, что все закончилось? Все только начинается!

Она шагала, минуя дорожки, прямо по слякоти, чувствуя внутреннее злорадство оттого, что от нее шарахаются люди, что из-под ног летит грязь. Все это было неважно. Сегодня четверг, завтра пятница, а за ней суббота, весь день можно будет провести на конюшне. И хорошо бы все люди сдохли. Остались бы только она и лошади. Ну, пускай еще Миша стоит рядом и курит.

Отец на работе, но было видно, что приходила мать. Убиралась. Это у них уже такая игра выходила — Эля все разбрасывала, а мать убирала. Забивала холодильник продуктами. Но, встречаясь, они все равно ругались. Отец и мать. Эля уходила в комнату, а то каждый раз она оказывалась виноватой в их ссорах.

Вообще все вокруг как-то быстро превратилось в будничное и скучное. Ругань родителей, крики в классе, тройки за контрольные. Хорошо, что были лошади. Они спасали.

Эля нашла на своем столе деньги. Мать подкупала. Но союзником в ее борьбе с отцом Эля становиться не собиралась. А деньги были нужны. На цветок. Она выбрала самый большой, самый красивый, самый дорогой. Сейчас ей ничего не было жалко.

Отправилась к Доспеховой. Почти успокоилась, почти выбросила все из головы. Решила, что придет с небольшим опозданием, чтобы не заставили готовить. А то опять получится как раньше…

Дверь в квартиру Вероники была приоткрыта. Оттуда неслась музыка и громкие голоса. На лестнице знакомо пахло табаком — мальчишки изображали из себя взрослых. Жаль, что на привычке курить их «взрослость» и заканчивалась, в остальном они были скучные.

Еще в прихожей Эля поняла, что Ничка победила — ее праздник удался.

Небольшая прихожая была увешана шариками. Около зеркала встроенного шкафа стоял гигантский букет бордовых роз. Коврик был завален обувью, куртки кидали куда попало. Слева из раскрытой двери слышались звуки фоно. Голоса пеной вываливались из кухни. Шарахнула дверь туалета, выпуская Максимихина. Увидев Элю, он скривился улыбкой крысенка.

— Какие люди! — завопил он, распахивая объятия. И, словно натолкнувшись на невидимое препятствие, замер. — Два метра! — показал он руками. — Я обещал.

Он замер на секунду, но потом вдруг сделал огромный шаг. Воскликнул:

— Да ладно тебе!

Сгреб Элю в охапку и звонко поцеловал в ухо.

— Придурок! — стала отпихиваться Эля. Это было неожиданно, словно в шкуру Максимихина всунули другого человека.

Из комнаты справа вынырнула Ничка. Она была ослепительна. Распущенные волосы, огромные подведенные глаза, улыбка, струящееся до пола шелковое платье. И цветы, цветы… на пальце, на платье, в волосах и даже на туфельках.

Увидев обнимающихся Элю с Сашкой, хмыкнула. На лице словно было написано: «Я так и знала!»

— Тебе! — смутившись, протянула свои подарки Эля.

Ничка розу сунула в вазу к гигантскому букету, долго с недоумением смотрела на сертификат.

— Это на конюшню, — торопливо, а потому неуклюже объясняла Эля. — На одно занятие. Приходи. Тебе понравится! Может, заниматься начнешь.

— О! Она будет с нами расправляться по одному, — шумел Сашка, снова отступая на два метра.

В коридоре мелькнула Минаева, она была в платье. На груди бусы. Те самые. Вид похоронный. Могла хотя бы ради праздника попробовать развеселиться. И наконец-то распустить свою дурацкую косичку!

— Угу, — как-то неуверенно пробормотала Ничка. — Проходи, все на кухне!

Музыка гремела из большой комнаты. Там был накрыт стол, но за него никто не садился, предпочитая топтаться около книжных полок. На кухне диванный уголок, круглый стол, большой холодильник, девчонки носятся с тарелками. Костыльков сидит на диване, читает книжку, Машка уныло бродит туда-сюда. Алка накрутила свои длинные волосы. Локоны мешали — когда она наклонялась, они лезли в глаза, она поправляла их тыльной стороной ладони, мазала по щеке майонез. На ней черные облегающие брючки и светлый топик со стразами. Не очень празднично, но сойдет.

— Ты отсюда на конюшню поедешь? — фыркнула Алка, проходя мимо.

— Нет, — смутилась Эля. Хорошо, что Дронова ничего не видела, а то бы сейчас не так говорила.

Желания присоединяться к колдовству на кухне не появилось.

— А чего как на сеновал вырядилась?

Эля сунула руки в карманы толстовки, нащупала свой заветный шарик. Он попадался в самые подходящие моменты.

Не то чтобы она специально не стала переодеваться. Приготовления Минаевой сбили с нужного настроя. У нее были уже отложены черные брюки с высоким поясом, к ним белая блузка с коротким рукавом и глубоким декольте. Но все это теперь казалось неправильным. Хотелось платья. Но вот именно платья у Эли не было.