Дженни Хан - P. S. Я все еще люблю тебя

Должен сказать, твое письмо меня ошарашило. Когда мне было тринадцать лет, я был сопливым балбесом, а ты – взрослым человеком со сложными мыслями и эмоциями. Я даже яблоко не мог сам порезать и всегда просил маму. Если бы в восьмом классе я написал тебе письмо, в нем бы говорилось, что у тебя красивые волосы. И все. Просто: «У тебя красивые волосы». Я был таким бестолковым. Я понятия не имел, что нравлюсь тебе.

Несколько месяцев назад я видел тебя на Модели ООН в школе Томаса Джефферсона. Ты вряд ли меня узнала, но я тогда представлял Китайскую Народную Республику. Ты передала мне записку, и я окликнул тебя по имени, но ты так и ушла. Потом я пытался тебя найти, но тебя нигде не было. Ты меня не видела?

Больше всего мне любопытно, почему ты решила отправить мне это письмо спустя столько лет. Если захочешь позвонить мне, написать на мой новый адрес или связаться по электронной почте – буду рад.

Искренне твой, Джон.

P. S. Раз уж ты спросила, никто не называет меня «Джонни», кроме мамы и бабушки. Но тебе тоже можно.

Я медленно выдыхаю.

В средней школе у нас с Джоном Амброузом Маклареном было два «романтичных» эпизода. Первый – это поцелуй во время игры в бутылочку, который, честно говоря, был ни разу не романтичный. А второй – когда нас застал дождь во время урока физкультуры, и до этого года это был самый романтичный момент в моей жизни. Хотя вряд ли Джон помнит его в таком смысле. Если вообще помнит. Получить от него письмо после стольких лет – это все равно что вернуть его из мертвых. Это сильно отличается от нашей мимолетной встречи на Модели ООН в декабре. Тогда я будто увидела привидение. А это настоящий, живой человек, которого я знала и который знал меня.

Джон был умным. Он учился лучше всех из парней, а я – лучше всех из девчонок. Мы оба посещали продвинутые уроки для отличников. Больше всего он любил историю и всегда читал все, что задавали, но был хорош и в математике, и в физике с химией. Уверена, это не изменилось.

Если Питер вырос последним из парней в нашем классе, то Джон был первым. Мне нравились его золотистые волосы, светлые и солнечные, как початки молодой кукурузы. Он был невинный и розовощекий, как мальчишка, который никогда не попадал в неприятности, и все соседские домохозяйки были от него без ума. Он производил на них особенный эффект. И это делало его идеальным партнером по преступлению. Они с Питером всегда безобразничали вместе. Джон был умным и выдавал великие идеи, но слишком скромничал. Он не любил говорить, потому что заикался.

Джону нравилось быть мозгом операции, тогда как Питер хотел быть звездой. Поэтому как почести, так и наказания всегда доставались Питеру, ведь тот был проказником, а такого ангелочка, как Джон Амброуз Макларен, невозможно было в чем-то обвинить. Да и винить их было сложно. Люди очарованы красивыми мальчиками. В качестве наказания красивых мальчиков снисходительно треплют по голове и восклицают: «Ох, Питер!», их даже по запястью не шлепнут. Наша учительница английского, мисс Хольт, называла их «Бутч Кэссиди и Сандэнс Кид», о которых никто из нас даже не слышал. Питер уговорил ее показать нам фильм на уроке, а потом они весь год спорили о том, кто из них Бутч, а кто – Сандэнс Кид, хотя для всех это было очевидно.

Могу поспорить, что по Джону сохнут все девчонки в его школе. Когда я увидела его на Модели ООН, он держался так уверенно, сидел с прямой спиной, расправив плечи, и был чрезвычайно сосредоточен. Если бы я училась с ним в одной школе, то была бы президентом его фан-клуба. Я бы взяла бинокль, запаслась зерновыми батончиками и разбила лагерь у его шкафчика. Я бы запомнила его расписание, знала бы наизусть, что он ест на обед. Интересно, он еще любит двухэтажный сэндвич с арахисовой пастой и джемом на цельнозерновом хлебе? Я столько всего о нем не знаю.

Из моих грез меня выдергивает доносящийся с улицы гудок машины. Питер! Под этот звук я виновато подпрыгиваю. Мой первый импульс – спрятать письмо, засунуть его подальше в коробку из-под шляпы и никогда о нем больше не думать. Но потом я решаю, что это было бы безумием. Разумеется, я напишу ответ Джону Амброузу Макларену. Было бы грубо этого не сделать.

Поэтому я кладу письмо в сумку, надеваю белый пуховик и бегу на улицу, к машине Питера. На земле еще лежит снег после недавней метели, но он выглядит грязным, как старый ковер. Когда дело касается погоды, я из тех, кто предпочитает «все или ничего». Пусть снег либо растает, либо выпадет на несколько сантиметров, чтобы проваливаться в него по колено.

Когда я сажусь к Питеру в машину, он с кем-то переписывается.

– Что-то важное? – спрашиваю я.

– Да нет, – отвечает он. – Это просто Джен. Она хотела, чтобы я ее подвез, но я сказал, что мы не сможем.

По коже бегут мурашки. Меня раздражает, что они так много переписываются, что они так легко общаются, что она может взять и попросить ее подвезти. Но они друзья, просто друзья. Я продолжаю повторять себе это. Питер говорит мне правду, ведь мы обещали друг другу.

– Угадай, кто написал мне письмо?

Парень выезжает на дорогу.

– Кто?

– Угадай.

– Мм… Марго?

– Что в этом неожиданного? Нет, не Марго. Джон Амброуз Макларен!

Питер выглядит озадаченным.

– Макларен? С чего ему писать тебе письмо?

– Потому что я первая ему написала, помнишь? Как и тебе. У меня было пять любовных писем, и только его так ко мне и не вернулось. Я думала, оно навсегда пропало, но во время бурана ему на подъездную дорожку упало дерево, и мистер Барбер приехал его оттащить и передал письмо.

– Какой еще мистер Барбер?

– Он купил старый дом Джона. У него своя фирма по благоустройству. Но это все не важно. Суть в том, что Джон только на прошлой неделе получил мое письмо, поэтому он так долго не отвечал.

– Хм, – отзывается Питер, настраивая печку. – И он написал тебе настоящее письмо? Не электронное?

– Да, настоящее письмо, которое принесли в почтовый ящик. – Я пытаюсь понять, не ревнует ли он, понять, затронуло ли его хоть чуть-чуть это неожиданное развитие событий.

– Хм, – снова повторяет Питер.

Второе «хм» звучит скучно, незаинтересованно. Он нисколечко не ревнует.

– Ну и как там Сандэнс Кид? – он посмеивается. – Макларен терпеть не мог, когда я его так называл.

– Помню, – говорю я.

Мы стоим на светофоре. Перед школьными воротами выстроилась очередь из машин.

– И что он тебе написал?

– О, да так, просто «как дела» и все такое, ничего особенного.

Я смотрю в окно. Мне не хочется делиться с ним подробностями, потому что его хмыкающая реакция этого не заслужила. Неужели нельзя было хотя бы сделать вид, что ему интересно?

Питер стучит пальцами по рулю.

– Надо будет с ним затусить.

Мысль о Питере и Джоне Амброузе Макларене в одном помещении доставляет мне дискомфорт. На кого я буду смотреть?

– Хм, можно, – говорю я уклончиво.

Похоже, заговорить о письме было не лучшей идеей.

– Кажется, у него до сих пор моя старая бейсбольная перчатка, – размышляет Питер. – А он говорил что-нибудь обо мне?

– Что, например?

– Не знаю. Может, спрашивал, как у меня дела?

– Вообще-то нет.

– Хм. – Питер обиженно опускает уголки губ. – Что ты ему ответила?

– Я только получила письмо. У меня не было времени ему ответить.

– Когда будешь отвечать, передавай ему от меня привет, – говорит он.

– Хорошо. – Я опускаю руку в сумку, чтобы убедиться, что письмо еще там.

– Так, погоди, если ты отправила любовные письма нам пятерым, значит, мы одинаково тебе нравились?

Питер смотрит на меня выжидающе. Знаю, он ждет, что я скажу, что он нравился мне больше всех, но это была бы неправда.

– Да, вы мне нравились абсолютно одинаково, – признаюсь я.

– Бред! Ну же, кто тебе тогда нравился больше? Ведь я, да?

– Питер, на этот вопрос невозможно ответить. Все относительно. Я могла бы сказать, что больше всех мне нравился Джош, потому что он нравился мне дольше всех. Но нельзя сказать, кто нравится тебе больше, по тому, как долго ты в него влюблен.

– Влюблен?

– В смысле, как долго он тебе нравится, – поправляюсь я.

– Ты сказала «влюблен».

– Но имела в виду «нравится».

– А что насчет Макларена? – спрашивает Питер. – Как сильно он тебе нравился по сравнению с остальными?

Наконец-то! Хоть немного ревности!

– Он мне нравился…

Я собираюсь сказать «как и все», но колеблюсь. По словам Сторми, никто никого не любит абсолютно одинаково. Но как можно измерить, кто нравится тебе больше, а кто меньше? Питеру всегда нужно, чтобы его любили больше всех. Он этого ждет. Так что я говорю:

– Это сложно сказать. Но сейчас ты нравишься мне больше всех.

Питер качает головой.

– Для девушки, у которой никогда раньше не было парня, ты умеешь завести.

Я поднимаю брови. Я умею завести парня? Впервые в жизни я слышу нечто подобное. Женевьева, Крис, вот они умеют заводить парней. Но не я. Это не про меня.

Дорогой Джон(ни),

Во-первых, спасибо, что ответил мне. Это был действительно приятный сюрприз. Во-вторых… история моего письма. Я написала его в восьмом классе, но ты никогда не должен был его прочитать. Да, звучит странно, но раньше я любила так делать: когда мне нравился парень, я писала ему письмо, а потом прятала его в коробку из-под шляпы. Эти письма были только для меня. Но потом моя младшая сестра Китти, – Помнишь ее? Костлявая и своенравная? – в сентябре взяла и разослала их все, включая твое.

Я помню то соревнование по брейк-дансу. Кажется, победил Питер. Хотя он бы все равно взял самый большой арахисовый батончик. Это не в тему, но помнишь, как он постоянно хватал последний кусок пиццы? Меня это бесило. Помнишь, как они с Тревором поругались из-за последнего куска, но в итоге уронили его и он не достался никому? А помнишь, как мы все пришли с тобой прощаться, когда ты уезжал? Я испекла шоколадный торт с шоколадно-арахисовой глазурью и принесла нож, но твои вилки и тарелки были уже упакованы, поэтому мы ели его руками, сидя на крыльце. И только дома я заметила, что у меня весь рот был перемазан шоколадом. Мне было так стыдно! Такое чувство, что прошло уже сто лет.

Я не участвую в Модели ООН, но была там в тот день и видела тебя. Вообще-то я подозревала, что ты можешь там быть, потому что я помню, как ты увлекался этой игрой в средней школе. Прости, что не осталась поболтать. Думаю, я просто испугалась, ведь прошло столько времени. Ты выглядишь таким же, как раньше. Хотя стал гораздо выше.

Хочу попросить тебя об одолжении: ты не мог бы прислать мне мое письмо обратно? Остальные уже вернулись ко мне, и, хоть это будет мучительно, я бы хотела знать, что я тебе писала.

Твоя подруга, Лара Джин.

Уже поздно, но дома темно. Папа в больнице, а Китти ночует у подружки. Я понимаю, что Питер хочет зайти, но папа скоро вернется и сойдет с ума, если увидит, что мы были дома вдвоем в столь поздний час. Он ничего такого мне не говорил, но после истории с видео у него в голове явно что-то сдвинулось. Теперь, когда я иду куда-то с Питером, папа как-бы-совершенно-невзначай спрашивает, где мы будем и во сколько я вернусь домой. Раньше он таких вопросов не задавал, правда, раньше у него не было на это причин.

Я смотрю на Питера. Он выключил двигатель. Вдруг я говорю:

– А давай слазим в старый домик на дереве Кэролин Пирс?

– Давай, – соглашается он с готовностью.

Вокруг ничего не видно, я никогда не была здесь в такой темноте. Обычно с кухни Пирсов всегда шел свет, а также из гаража и от нашего дома. Питер залезает первым и светит мне телефоном, чтобы я смогла подняться.

Он изумляется, обнаружив, что внутри ничего не изменилось. Все так, как мы оставили. Китти сюда никогда не залезала. Домик оказался заброшен с тех пор, как мы перестали приходить сюда после восьмого класса. «Мы» – это живущие по соседству девчонки моего возраста: Женевьева, Элли Филдман, иногда Крис, а иногда и парни – Питер, Джон Амброуз Макларен и Тревор. Это было наше тайное место. Но мы не делали ничего плохого, не пили и не курили, мы просто сидели там и болтали.