Иман Кальби - Падая за тобой

— Не твое дело, Алмаз… Не важно это сейчас… Ты ж купил, значит, пользуй… Давай, что ты ждешь… Раз я теперь твоя- насилуй…

Раскидывает руки в стороны. Типа показывая, вот она я- бери. Возьму, непременно возьму. А что ты думала..

А вслух смеюсь, громко смеюсь.

— Не спеши, Камила. Не так просто… Мы сейчас уедем с тобой в наш мир, в горы… Туда, где все началось… И там проверим. Я не как мужики, которых ты выбирала до сих пор, насильно ты мне на хер не сдалась. Думаешь, мне некого трахать, чтоб бабу к сексу принуждать… Не захочешь меня, отпущу. А если будешь хотеть- не отвертишься… Отработаешь…

— Не захочу, — дерзко поднимает на меня глаза, — никого больше не хочу! Отпусти меня прямо сейчас, пожалуйста! Если хотя бы чуть-чуть дорожишь всем тем, что у нас было когда-то…

И тут я не выдерживаю. Хватаю ее за горло, сжимаю, цежу сквозь зубы.

— Чтобы не смела меня шантажировать тем, что у нас было, Камила… Еще раз скажешь такое-пожалеешь…

В ее глазах теперь страх, но она все равно пытается его преодолеть, все равно пытается смотреть с вызовом…

— Алмаз, пожалуйста, отпусти меня… Хватит… Я устала… Я к ребенку своему хочу… Мне больше ничего не надо… Я обещаю, что больше не появлюсь в вашей жизни… Просто дайте мне все уйти… Я не выбирала такой жизни, не хотела ее никогда… Просто поверь мне и оставь в покое… Хватит уже этих качель постоянных… — она на грани истерики, меня это бесит. Только сейчас ее истерик тут не хватало. Пусть не портит мою месть… Что она несет? Что за новая пластинка про «не выбирала»… Смешно… Мне она будет рассказывать… Злюсь на нее еще больше, а потом беру себя все же в руки…

Отпускаю ее, даже глажу по голове…

— Не бойся, отпущу… Поедешь к сыну своему… Сразу или немного позже… Как и обещал… А чтобы понять, когда, проверим то, о чем я только что сказал…

Заводит мотор. Мы едем некоторое время по трассе в тишине.

— Я же сказала, что не захочу тебя… Не хочу, Алмаз… Я не хочу тебя… — мне кажется, она так упорно шепчет эти слова, потому что сама мечтает в них поверить… Я знаю, что хочет… Хочет даже несмотря на весь свой страх, унижение, попранную гордость, пережитый за последние дни ужас… Я ведь знаю тебя, как свои пять пальцев, Камила… Я еще с тех времен, когда ты была невинной скромной девочкой знал запах твоего возбуждения… Ты сама еще тогда не знала, что с тобой происходило, что это за тягучая нега по всему телу, огонь между ног, а я знал… Чувствовал его… Как собака… Как волк… Этот запах буквально пропитал сейчас весь салон машины… Он такой сильный, что хочется встать резко на обочину, дать по тормозам и залезть на тебя, не спрашивая и отодрать хорошенько… Но это было бы очень просто… Это мы уже проходили… А сейчас будем играть по моим правилам…

Поднимаю на нее глаза и всматриваюсь в них… Она не выдерживает, опускает взор… Эту схватку ты уже проиграла, девочка…

— Хочешь ты или нет, я не у твоего рта спрашивать это буду, Камила… Поехали, нечего время терять…

Глава 42

Камила

Говорят, люди могут бесконечно смотреть на три вещи- на огонь, воду и на то, как работают другие люди. Для меня же всегда самым притягательным зрелищем было движение вдоль горной гряды… Горы, как наша судьба- начинаешь путь- все предельно ясно, понятно, все формы прописаны, видишь каждый вершину, каждый изгиб, каждую грань… А чем дальше едешь- тем больше понимаешь, что все не так, как казалось в начале пути… И оказывается, что это вовсе обманка- их силуэты становятся иными, чем сначала. Где-то более простыми и понятными, менее выразительными, где-то, напротив, пугающими своей остротой и резкостью. И чем выше, тем страшнее… Дорога все уже. Воздух все разряженней. Скалы становятся все более острыми и агрессивными, словно рассекающими пиками своих клыков безмятежно мягкое небо. Краски — более пасмурными и серьезными — на смену зелени приходят серо-желтые пятна и дымчатая глубина, окутываемая стелящимися туманами. Сейчас, в темноте, этого не видно, но мне достаточно просто закрыть глаза, чтобы вспомнить эти цвета, навсегда отпечатанные в моем сердце и памяти…

Мы в царстве гор. Суровом крае. Здесь так высоко, что невозможно представить. Орлы гнездятся ниже. Здесь так трудно найти ровную площадку, что совсем недавно можно было встретить спящих путников прямо на дороге или тропинке-единственном ровном месте. Притаившись на отрогах гор, возвышаются многоэтажные громады селений, опершись на балки. Крыша одного-пол другого. Чтобы не было страшно, нужно быть вместе, чтобы не было холодно, нужно держаться бок о бок. Они и держатся, столетиями. Они всегда у реки, всегда над обрывом. И сейчас они затаились в этой зовущей во вселенную темноте, лишь сонно моргая одинокими маленькими оконцами с тусклым светом случайным запоздалым странникам… Кто-то городской бы даже не придал значения этому скромному по масштабам города освещению, но мы, люди гор, знали цену этому свету в окнах… Только великая страна с великим наследием неимоверным трудом и энтузиазмом своих сынов смогла провести электричество в каждый, даже самый высокогорный, отдаленный аул, объединив столь разных, столь непохожих по культурам и традициям людей по всей стране единой идеей, единой историей, единым величием…

Он молчал весь путь по горному серпантину. Перевал сменялся перевалом, становилось все темнее и темнее, а мы все поднимались. Мы были на пути в наше село. Я знала эту дорогу. Вспоминаю детство, как ехала в предвкушении непонятно чего, нелепо, как мне казалось, торжественно, выряженная, вниз, на равнину в город, на рынок с мамой. Помню, как возвращались с ней обратно с другими односельчанами на пазике, нагруженном техникой, бытовой химией и теми продуктами, которые были в городе, а у нас в горах их было не достать. Громкая муха нагло лазила по уставшим и очумевшим от жары и пота пассажирам, перекрикивая гул старого, то и дело перегревающегося, мотора. А мы смотрели вдаль, какие-то удовлетворенно уставшие, с нетерпением предвкушавшие приезд в прохладу нашей улицы под тутовыми деревьями, насмотревшиеся на городскую суету.

И вот, теперь я снова еду по этой дороге, сижу в его люксовой машине, меня знобит он неизвестности и какого-то едва уловимого страха. Потому что во взгляде Алмаза я больше не читаю нежности. Одержимость, желание- да… Боль, ревность, месть, торжество- конечно, но нежности, которая окрыляла меня, давала силы даже в самые жуткие времена, когда казалось, что все потеряно, уже увы, не было. И я сама в этом виновата…

Я исподтишка кидала на него изучающие взгляды. Какой же он был красивый. Еще красивее. Острая, благородная, сильная красота… Говорят, в каждом из нас так или иначе заложено женское и мужское начала. В Алмазе женского не было ничего. Он был живым воплощением понятия мужского пола… И меня пугала и одновременно манила мысль о том, что он мне приготовил, что потребует… Наказывать он меня собрался, или же готов будет все простить…

— Так и будем молчать? — посмела я прервать висящую камнем в воздухе тишину.

Посмотрел на меня тяжелым взглядом, все же не прерывая молчания, снова вернулся к дороге. Нажал кнопку на панели машины. Заиграла какая-то бессмысленная бацающая музыка, бьющая по мозгу.

Я нервно нажала на стоп. Лучше уж так, в полной тишине…

Мы ехали так еще часа полтора. Когда машина свернула налево, в направлении обрыва и того самого дома, который я построила сама на «нашем с Алмазом» месте и где пару месяцев назад отгремела его свадьба, я нервно сглотнула.

Остановились у ворот. Я хотела было сказать, что у меня нет ключей, но вспомнила, что теперь это все ведь не мое… Дом я тоже оставила Капиеву. Мне не к кому было сюда возвращаться. Единственную свою реликвию- шкатулку с вещами из детства — я забрала с собой… К моему удивлению, ворота радушно отворили неизвестные мне люди. В доме горел свет, нас явно ждали.

— Кто эти люди и что они делают здесь? — спросила я изумленно.

— Ты еще не в курсе, Камила, я купил этот дом… Капиев не знал, кому продал… Решил, нашлись покупатели после рекламы в виде пышного торжества…

Я нервно сглотнула, но промолчала.

— Пойдем, Камила. У нас есть незаконченное дело.

Мы зашли внутрь, а я словно бы во сне, словно со стороны на все это взираю. Он отдавал какие-то распоряжения на родном языке снующим тут и там людям. Но не успели мы помыть руки, снять обувь с одеревяневших с дороги ног, как дом опустел. Мы остались совершенно одни. Прошли в гостиную. Автоматически пробежала по интерьеру глазами- мне нравилось это сочетание национальных элементов декора и современного эко-лофта. Иногда, осматривая свои доделанные работы, я часто ловила себя на мысли, что словно не сама это все создавала, словно какая-то невидимая рука мною руководила, потому что получалось иногда очень уж хорошо. Вот как сейчас…

Обеденный стол был накрыт. Пища еще дымилась- тоже национальная. Что еще можно было ожидать от горцев. Они приготовили к нашему приезду то, что ели ежедневно сами. Да и я была рада поесть, наконец, простой, незамысловатой пиши земляков. Алмаз разлил по граненым бокалам домашнее вино из кувшина.

— За мое приобретение, Камила, — отсалютовал мне. Я чокнулась с ним. А самой стало неуютно, потому что это же он говорил обо мне, наверное, не про дом…

Ели мы тоже молча. Он пил. Не так, чтобы много, но пил. И взгляд его тяжелел. Я почему-то не могла остановиться, как хотелось есть. То ли стресс, то ли желание так завесить висящую в воздухе и давящую на меня тишину.

Он встал так же внезапно, как сел.

— Пошли завершать начатое, Камила, — сказал резко, не оборачиваясь на меня, но по умолчанию ожидая, что я последую за ним.

И я почему-то знала, куда он идет. К той самой террасе, нависающей над пропастью и бурным потоком горной реки. Туда, где когда-то в маленькой пещере у источника он клялся мне в вечной любви, а я клялась, что дождусь, все равно его дождусь и стану его…

Подошел к краю, крепко сжал перила. Смотрит в темнеющую пустоту ущелья, вслушивается в грозный гул воды там, внизу… Страшно… Мне страшно…

— Пришло время отдавать долги, Камила. Раздевайся, — последовала тихая, жесткая команда.

Я стала дрожащими липкими руками стягивать с себя вещи, в голове пульсировало, сердце билось где-то в районе груди. Он дал мне минуты три, так и не обернувшись. Я разделась до трусов с лифчиком и нерешительно стояла, переступая с ноги на ногу. Было холодно. В горах почти всегда до зябкости прохладно ночью, неважно, какой на дворе сезон.

Наконец, обернулся. Окинул меня оценивающим взглядом. Таким голодным, что по моему телу невольно прошла судорога.

— А это что, не одежда? — снова тихая фраза.

Я сглатываю. Расстегиваю лифчик, стягиваю неуклюже трусы. Он неотрывно следует глазами за моими руками. Его челюсть напрягается, на мощной шее и руках проступают жилы и мускулы. Теперь мне становится по-настоящему страшно.

Подходит вплотную ко мне. Приподнимает за подбородок. Какой же он большой. Вглядывается в глаза. А я сейчас упаду от головокружения… Меня просто трясет, словно я платок на ветру.

Не отрывая взгляда от меня, опускает руку мне между ног, просовывает внутрь палец, потом второй. Вытаскивает их и проводит моей влагой линию от щеки до груди.

Он даже не улыбается, не усмехается над моей слабостью, хотя бы мог. Мог засмеять меня презрительно за то, что теку перед ним, по первому его зову… Униженная, зависимая, не знающая, что будет с ней завтра…. А он… просто смотрит со спокойным триумфом, даже удивления нет на его лице…

Проводит этими же пальцами теперь по моим губам, обрывая мою жалкую попытку как-то нелепо оправдаться.

— Я же сказал, не у рта твоего буду спрашивать, Камила…

А потом резко хватает под ягодицы, одной рукой, словно пушинку придерживает меня, совершенно голую, другой расстегивает ширинку и так же, на весу, резко заполняет собой. Я шиплю от неизбежного удовольствия и легкой боли. Он большой… Я помнила это, но все равно рот невольно раскрылся в изумлении… Я годами мечтала о мужчине, вспоминала его поцелуи и его толчки во мне, трогала себя, думая только о нем, но все равно, это ощущение было в сотни раз сильнее всех моих воспоминаний вместе взятых… Двигается, словно поршень. По-звериному рычит, подходит со мной на руках к краю, к периллам. Сажает на них. Входит еще более резко, так, что я нервно цепляюсь за его торс ногами, а сама невольно опрокидываю голову назад. Волосы рассыпаются и хаотично двигаются от амплитуды его толчков и ветра. Я между жаром его тела и зовущим холодом пропасти… Дикая, пугающая и, наверное, удивительно красивая картина…

— Страшно, Лала? — спрашивает рвано. И это этого его «Лала» впервые за все это время голова кружится сильнее, чем от ощущения парения над бездной.