Пенелопа Дуглас - Падение

Она подошла ближе, и я выпрямила спину.

– Я просто проходила мимо, мама.

– Нет, тебе что-то нужно.

Я провела руками по своей льняной блузке, заметив, как сильно помята ткань. Еще недавно мне казалось, что я выгляжу мило, но теперь я испытывала дискомфорт.

Я смотрелась нелепо в этом наряде. О чем я, вообще, думала?

– Мне нужно… Я бы хотела… – запинаясь, пробормотала я, отводя глаза.

Мать обвела меня взглядом, оценивая мой внешний вид.

– Если не знаешь, что сказать, лучше молчи, Кейси. – Она говорила со мной так, словно мне пять лет.

Я выдохнула и встала ровнее, сжав скрещенные пальцы так крепко, что кожа на них натянулась.

– Можно мне, пожалуйста, забрать свои дневники? Я хочу использовать их для занятий.

Я сделала невозмутимое лицо, чтобы выглядеть уверенной в себе, хотя мне потребовалось немалое усилие, чтобы колени не подогнулись подо мной.

Ее локоны даже не шевельнулись, когда она, вздернув подбородок, пристально посмотрела на меня.

– Что ж, вполне разумно. Но прежде тебе надо принять душ.

– Схожу в душ дома, – ответила я и пошла было к лестнице, собираясь обойти ее, но мать схватила меня за руку, и я съежилась.

– Ты и так дома, – произнесла она строго. – Вот об этом я и хотела с тобой поговорить. Пора возвращаться.

Я сглотнула. Вернуться домой? Страх разливался по телу, медленно пожирая меня часть за частью.

– Зачем? – в голосе послышалась неуверенность. Мне не хотелось возвращаться домой сейчас.

Она подняла брови с таким видом, словно я задала глупый вопрос.

– Потому что я отвечаю за тебя и должна приглядывать за тобой.

А две недели назад не должна была? Когда я в тебе действительно нуждалась?

– Почему именно сейчас? – с упреком сказала я.

И тут она влепила мне пощечину.

Голова дернулась вбок, слезы брызнули из глаз, и я схватилась за щеку, пылавшую от удара. Я должна была этого ожидать. Мне никогда не позволялось огрызаться.

– Теперь иди в душ, – приказала мать, и я услышала в ее голосе удовлетворение. – Причешись и сделай макияж, а потом поужинаешь со мной и моими друзьями.

Я зажмурилась. По щеке скатилась слеза. Мать обошла меня и, встав сзади, распустила мои наспех собранные волосы.

Нет, нет, нет… Мне было двадцать лет. Я больше не нуждалась в ее опеке.

У нее все должно выглядеть безупречно снаружи, несмотря на то что внутри прогнило насквозь. Почему ее так сильно волновало, что о ней подумают другие? Неужели после пережитого горя, после того как она потеряла мою сестру – и моего отца тоже, – ей действительно становилось легче оттого, что мы создавали видимость идеальной семьи? Даже если на самом деле все было паршиво?

Я услышала ее недовольный вздох.

– Тебе нужно привести в порядок волосы. Сделаем тебе такую же челку, как у меня. Но… – Она снова встала передо мной и отняла мою руку от щеки. – На маникюр нет времени. Но вот к следующей неделе мы уж постараемся, чтобы ты была как новенькая.

Жалкая и беспомощная.

Мать продолжала говорить что-то о депиляции и окрашивании, но я сосредоточилась на словах Джекса, я цеплялась за них.

«Какой твой любимый цвет? Твоя любимая группа? Когда ты в последний раз ела шоколад?»

Я крепко зажмурилась. Кожа головы болела, когда мать одну за другой вытаскивала и пристально изучала пряди моих волос, возможно, в поисках секущихся концов.

Я потерла ладони, вспоминая, как на прошлой неделе держала грязную, огрубевшую руку Джекса в своей. Как она нравилась мне на ощупь. Как я хотела, чтобы это повторилось.

«Я хотел замарать тебя».

Жалкая и беспомощная.

Жалкая и беспомощная.

Жалкая и беспомощная.

– Хватит! – заорала я, почувствовав, как мать резко отстранилась и ахнула.

Развернувшись, я распахнула дверь, выскочила наружу и, отчаянно набрав воздуха в грудь, понеслась через двор.

Мать ничего не крикнула мне вслед. Она бы никогда не устроила спектакль на глазах у соседей.

Я мерила шагами гостиную Тэйт, как животное в клетке, а Шейн смотрела на меня.

– Что случилось?

– Ничего, – пропыхтела я, большими пальцами потирая подушечки остальных четырех и набирая воздух в грудь, отчего вовсе не успокаивалась, а лишь распалялась еще сильнее.

– По тебе заметно.

Я остановилась и, повернувшись к ней, выпалила:

– Дневники. – В груди у меня все колотилось от… я не знала, отчего. От страха. От волнения. От гнева. – Ты должна пойти к моей матери и забрать мои дневники, – скомандовала я и снова зашагала.

– Нет, ты сама должна пойти к себе домой и забрать свои дневники. Ты знаешь, что у меня от твоей матери нервный тик.

Я едва слышала ее ворчание. Теперь я поняла, почему мне не хотелось возвращаться домой. Не потому, что я попала под арест. И не из-за матери. Причина была во мне.

Я терпела издевательство слишком долго, хотя давно должна была положить этому конец. Я позволяла ей говорить со мной вот так. Позволяла осуждать меня.

Я сама позволила всему этому случиться. Я ненавидела ее. Ненавидела отца. Ненавидела этот дом. Ненавидела эти бесконечные прихорашивания и занятия, которые мне навязывали.

Я ненавидела свою сестру.

На глазах навернулись слезы, и я остановилась, тяжело дыша. Моя пятилетняя сестра, которая меня не знала и которая не была безупречна. Будь она жива, она совершала бы ошибки и расплачивалась бы за них. Я ненавидела ее за то, что ей удалось всего этого избежать.

И ненавидела себя за такие мысли.

Она не избежала, просто умерла. У меня была возможность жить, а я завидовала своей сестре только потому, что ей больше не приходилось существовать.

Что со мной, черт возьми, не так?

Я вытерла слезы с щек, пока Шейн их не заметила. Неужели я настолько боялась жить? Рисковать? Быть другой, а не жалкой и беспомощной?

– Я же так расстроилась тогда, когда она запретила мне жить дома, – произнесла я, давясь слезами. – А теперь мне тошно, оттого что я там побывала.

– Джульетта, ну серьезно, – во взгляде Шейн читалась неподдельная тревога, – тебе нужно устроить с ней очную ставку. Напейся. Выскажи ей все в лицо. Наори на нее. Швырни в нее чем-нибудь. Она заслужила все это и даже еще что похуже.

Моя мать и ее племянница друг друга недолюбливали. На самом деле Сандра Картер, будучи скрытой расисткой, почти не общалась с сестрой и ее мужем. Мать бесило, что та вышла замуж не за белого мужчину, и она, хоть и не признавала этого, держала дистанцию и относилась к семье Шейн довольно высокомерно.

Она не брала в расчет, что папа Шейн был доктором, как и то, что он учился в Стэнфорде.

Моя стервозная мать терпеть не могла Шейн.

Почувствовав, как к горлу подкатывает тошнота, я снова начала шагать по комнате, стараясь замедлить дыхание и успокоиться. Не сработало.

Меньше всего мне хотелось думать об этой женщине, а тем более увидеть ее снова.

– Мне нужны мои дневники, – прошептала я, но это прозвучало сродни молитве.

Будто они могут волшебным образом свалиться на меня с неба.

– Так пойди и забери их, – настойчиво произнесла Шейн.

Я покачала головой. Нет. Не могу. Я бы с бóльшим удовольствием засунула руки в собачье дерьмо и лепила из него снежки.

– О, разумеется.

Я стрельнула в Шейн взглядом.

– Как это понимать?

– Это значит, что ты трусиха, Джульет-та.

Она сознательно произнесла мое имя по слогам.

Я гневно посмотрела на нее.

– Отвали, – скомандовала я, показала ей средний палец, а потом развернулась и потопала наверх.

Сидя в комнате Тэйт, я таращилась на страницу Лиама в Facebook. Мне стало понятно, почему он так и не удалил меня из друзей. Я бы его удалила, но в последнее время просто забросила всю активность в социальных сетях.

Он выкладывал на своей странице фотки, на которых был с Меган. Например, селфи, сделанное на «Петле» в прошлые выходные. А недавно выложил их совместный снимок с вечеринки по случаю Рождества. С прошлогодней вечеринки – тогда мы еще были вместе.

Он хотел, чтобы я все это увидела, и я закусила губу, сдерживая слезы.

– Как он мог? – прошептала я, осознав, как долго он меня обманывал. А потом увидела пост о том, как я накинулась на него в клубе, как злилась, что мы расстаемся, и как меня арестовали и вытащили из клуба, а я пиналась и орала.

Неправда. Меня арестовали не в клубе, а по дороге домой.

А затем я сделала то, чего никогда, никогда нельзя делать в интернете. Я прочла комментарии. И поняла, что Тэйт и Шейн единственные были на моей стороне. Все остальные просто глумились надо мной.

Я тупо смотрела в монитор, не замечая, что впилась ногтями в деревянный стол. Пока не услышала скрежет и тогда, посмотрев вниз, увидела, что прочертила на дереве четыре бороздки.

Я захлопнула ноутбук, почувствовав, как фундамент дома ходит ходуном от музыки, грохочущей в соседнем доме.

– Засранец.

Джаред в телефонной трубке.

Лиам в интернете.

Мать в голове.

А Джексон Трент у меня в ушах!

Распахнув двери балкона и схватившись за перила, я проорала собравшимся у него во дворе:

– Эй, вы там! Сделайте потише!

Несколько человек оторвали взгляды от стола, на котором лежали моторы или что-то такое, а потом снова вернулись к своему занятию, проигнорировав мое требование.

– Эй! – снова завопила я, и парочка девчонок, посмотрев в мою сторону, принялась хихикать.

Пулей влетев обратно в спальню, я схватила мобильный и позвонила в полицию. Снова.

Я уже звонила дважды. Первый раз час назад, после того как ушла Шейн – ушла, вероятно, на вечеринку по соседству, – и еще раз сорок пять минут назад, когда музыка, будто бы по случайному совпадению, стала еще громче.

– Да, здравствуйте. Снова я, – прочирикала я с притворной улыбкой. – Музыка в соседнем доме играет так громко, что мне кажется, моя умершая бабушка только что наложила в штаны.

Дама на другом конце провода помолчала, и я с трудом уловила, как она что-то пробубнила в ответ. В этот момент из колонок в соседнем доме еще громче загремела композиция Deal with the Devil группы Pop Evil.

Боже. Он как будто знал, что я жаловалась на него в полицию!

Музыка отдавалась у меня в груди. Эта песня была мне знакома – Тэйт закачала ее в айпод.

Песня, конечно, хорошая. Но прямо сейчас мне нужна тишина.

– Что? – Я вновь переключила внимание на голос в телефонной трубке. – Э-э-э, да, я следила за языком, когда звонила вам первые два раза. Я изложила свои жалобы. На английском. Вы же говорите по-английски?

И тут я услышала щелчок – трубку положили.

– Алло! – заорала я. – Алло!

Я швырнула телефон на кровать Тэйт и даже не стала смотреть, куда он отскочил.

– Джекс хочет музыки, – процедила я сквозь сжатые зубы. – Что ж, чудесно.

Как сумасшедшая промчавшись по комнате, я сорвала с каждой из четырех стен мощные колонки Тэйт и потащила их вместе с тонкими серыми проводами к открытым дверям балкона.

Одну поставила на пол в углу. Вторую и третью – посередине балкона, а четвертую – в другом углу. Все развернула к дому засранца.

Потом прошагала к док-станции и, зарывшись пальцами ног в ковер, стала нажимать на кнопки в поисках песни Кэти Перри Firework.

Огонек замигал, и тогда я с улыбкой врубила чертовы динамики на максимальную громкость. Покачивая головой, бросила сердитый взгляд на соседний дом. Я жаждала отмщения и надеялась, что моя песня заглушит его музыку. Глянув через перила балкона, я заскрежетала зубами и зловредно улыбнулась при виде округленных глаз и отвращения на лицах.

Как вам это, жополизы?

Голос Кэти поселился у меня в животе и наполнил грудь, взрываясь внутри как тысяча хлопушек.

И я запела.

Громко.

Я во все горло горланила слова песни, завывая и крича, ощущая гнев и боль.

Я распевала их что есть мочи, крепко зажмурив глаза.

Я не слышу тебя. Никто тебя не слышит!

Слезы покатились по моим щекам.

Жалкая. Беспомощная.

Я не пела – я орала, и голос рвался из самой глубины моего существа.

Я била кулаками. Нет, я не такая!

Я неистовствовала. Я кричала так сильно, что у меня заболело горло.

Я была в ярости. Я запрокинула голову и топала ногами.

Я дала себе волю.

Отчаянная. Бешеная. Сумасшедшая.

И в этот момент я почувствовала.

Почувствовала мурашки во всем теле.

В животе. В груди. В голове. В ногах.

Я широко улыбнулась; я хохотала, задыхаясь.

Я опустила голову и позволила этому рокоту рваться из легких, позволила слезам струиться по лицу, превращая меня в замызганное нечто.

Потому что с каждой слезинкой, с каждым смешком, с каждым вздохом мое тело покидало бессилие, которое я ощущала все эти годы, а взамен пришло то, чего я никогда прежде не чувствовала.