Она покачала головой.

– Я не понимаю. Как? Он погладил ее по щеке.


– Ты не прогуляешься со мной? Я попробую тебе кое-что объяснить, и, думаю, возможно, тебе лучше будет присесть.

У Люс тоже было кое-что, в чем стоило бы признаться Дэниелу. Или, если уж и не признаться, то, по крайней мере, ввернуть в разговоре, чтобы проверить, не покажет ли он как-нибудь, что достоверно считает ее совершенно безумной. Скажем, насчет лилового света и снов, от которых она не могла и не хотела избавляться.

Дэниел привел Люс в уголок кладбища, где она еще не бывала, чистый, ровный участок, где росли два персиковых дерева Их стволы склонялись друг к другу, очерчивая контур сердца.

Они прошли под странным узловатым сплетением ветвей. Он взял ее за руки, бережно поглаживая пальцы.

Тишину вечера нарушал лишь стрекот сверчков. Люс представила других учеников в столовой, накладывающих себе картофельное пюре, прихлебывающих через соломинку густое молоко комнатной температуры. Как если бы они с Дэниелом ни с того ни с сего оказались на разных гранях бытия с остальной школой. Все прочее, кроме его руки и волос, сияющих в свете заходящего солнца, теплых серых глаз, казалось неизмеримо далеким.

– Я не знаю, с чего начать, – он сильнее стиснул ее пальцы, будто надеялся выжать из них ответ, – столько всего должен рассказать тебе и не могу ошибиться.

Как бы ни хотелось, чтобы его слова оказались признанием в любви, девушка не обманывалась. Дэниел собирался рассказать ей что-то такое, о чем трудно говорить, но что могло многое о нем объяснить, хотя и оказалось бы не слишком приятным признанием для Люс.

– Может, стоит прибегнуть к чему-то вроде «у меня две новости: хорошая и плохая»? – предложила она.

– Отличная мысль. И какую ты хочешь услышать первой?

– Большинство людей предпочитают начинать с хорошей.

– Может, и так, – признал он. – Но у тебя мало общего с большинством людей.

– Ладно, давай начнем с плохой новости. Дэниел прикусил губу.

– Тогда пообещай мне, что не уйдешь, пока я не доберусь до хорошей?

Люс и не собиралась никуда уходить. Во всяком случае, не теперь, когда он больше не прогоняет ее и, возможно, вот-вот прольет истину на некоторые вопросы из длинного списка, преследующие ее последнюю пару недель.

Парень прижал к груди ее ладони, задержав над самым сердцем.

– Я намерен сказать тебе правду. Можешь мне не верить, однако ты заслуживаешь того, чтобы знать, даже если это убьет тебя.

– Ладно.

Внутренности скрутило тугим болезненным узлом, колени задрожали. Люс обрадовалась, когда Дэниел предложил присесть.

Он прошелся взад-вперед, набрал в грудь воздуха.

– В Библии…

Девушка застонала не в силах сдерживаться. Ничего не поделаешь, рефлекторная реакция на разговоры в стиле воскресной школы. Кроме того, она хотела обсуждать их двоих, а не какую-то моралистическую притчу. Вряд ли в Библии найдется ответ хоть на один из имеющихся у нее вопросов о Дэниеле.

– Просто дослушай, – попросил он, покосившись на нее. – В Библии, ты знаешь, Бог поднимает столько шума по поводу того, что каждый обязан любить его всей душой. Любить безоговорочно и больше всего на свете.

Она пожала плечами.

– Думаю, да.

– Что ж, – Дэниел, казалось, подыскивал нужные слова, – это требование относится не только к людям.

– Что ты имеешь в виду? К кому еще? К животным?

– Иногда, безусловно, – кивнул он. – Как, например, со змеем. Он был проклят после того, как искусил Еву, и обречен вечно ползать по земле.

Люс содрогнулась, вдруг вспомнив Кэма. Змею. Их пикник. Кулон. Она дотронулась до шеи, погладив ее, радуясь, что избавилась от украшения.

Дэниел провел рукой по ее волосам, по впадинке в основании ее шеи. Девушка блаженно вздохнула.

– Я пытаюсь до тебя донести, словом, думаю, что я тоже проклят, Люс. Проклят уже долгое, долгое время, – он говорил так, будто слова горчили на языке. – Однажды я уже сделал выбор, выбор, в который верил и верю по сей день, пусть даже…

– Я не понимаю, – перебила Люс, качая головой.

– Конечно, ты не понимаешь, – подтвердил Дэниел, присев на землю рядом с ней. – А у меня накопился не лучший послужной список в объяснении этого. – Он почесал в затылке и понизил голос, будто обращаясь к самому себе. – Но я могу лишь пытаться. Пусть даже из этого ничего не выйдет.

– Ладно, – согласилась она.


Дэниел сбивал ее с толку, хотя пока почти ничего не сказал. Девушка попыталась держаться не столь растерянно.

– Я влюбляюсь, – объяснил он, взяв ее руки и крепко сжав. – Снова и снова. И всякий раз это заканчивается катастрофой.

«Снова и снова». От этих слов ей сделалось худо. Люс закрыла глаза и выдернула из его пальцев руки. Он уже говорил ей это. Тогда, на озере. Он с кем-то порвал. Обжегся. Зачем же сейчас вспоминать о других девушках? Ее ранило это тогда, а теперь и вовсе стало еще хуже. Словно острая боль под ребрами. Дэниел вновь стиснул ее пальцы.

– Посмотри на меня, – взмолился он. – Сейчас будет самая трудная часть.

Она открыла глаза.

– Та, в кого я каждый раз влюбляюсь, – это ты. Затаив дыхание Люс собиралась выдохнуть, однако воздух вырвался резким язвительным смехом.

– И правда, Дэниел, – заметила она, приподнимаясь. – Надо же, ты и впрямь проклят. Звучит просто ужасно.

– Дослушай.

Парень потянул ее вниз с такой силой, что пульс застучал даже у нее в плече. Его глаза пылали лиловым, и он явно начинал злиться. Она, впрочем, – тоже.

Дэниел посмотрел на персиковую листву, словно надеялся на ее помощь.

– Я прошу тебя, позволь мне объяснить. Его голос дрогнул.

– Трудность состоит вовсе не в любви к тебе. Она глубоко вздохнула.

– Тогда в чем же?


Она заставляла себя слушать, быть сильнее, не обижаться. Дэниел выглядел так, словно достаточно измучился за двоих.

– Вышло так, что я живу вечно, – сообщил он. Деревья зашелестели вокруг них. Люс краем глаза приметила тончайшую струйку тени. Не тошнотворный всепоглощающий вихрь черноты, как прошлым вечером в баре, а всего лишь предупреждение. Тень держалась поодаль, потихоньку источая холод. И ждала. Ее.

Люс до самых костей пробрало ознобом. Она не могла избавиться от ощущения, будто нечто огромное, черное, как ночь, нечто окончательное уже в пути.

– Прости, – спохватилась она, возвращаясь взглядом к Дэниелу. – Не мог бы ты, м-м-м, сказать это снова?

– Вышло так, что я живу вечно, – повторил он. Люс по-прежнему пребывала в растерянности, но он продолжил говорить. Слова рвались неудержимым потоком, хлестали с его губ.

– Вышло так, что я живу и вижу, как дети рождаются, растут и влюбляются. Я вижу, как они рожают собственных детей и стареют. Вижу, как они умирают. Люс, я приговорен наблюдать это раз за разом, снова и снова. Со всеми, кроме тебя.

Его глаза казались остекленевшими. Голос упал до шепота.

– Ты никогда не влюбляешься.

– Но, – прошептала она в ответ, – я же влюбилась.

– Ты никогда не рожаешь детей и не стареешь, Люс.

– Почему?

– Ты возвращаешься каждые семнадцать лет.

– Пожалуйста…


– Мы встречаемся. Мы всегда встречаемся, каким-то образом нас всегда сводит вместе, куда бы я ни пошел, как бы ни пытался держаться от тебя подальше. Это не имеет значения. Ты всегда находишь меня.

Теперь он смотрел вниз, на свои стиснутые кулаки, будто хотел что-нибудь ударить и не мог поднять глаз.

– И всякий раз, когда мы встречаемся, ты обращаешь на меня внимание.

– Дэниел…

– Я могу попытаться устоять или сбежать от тебя, или не отвечать тебе, насколько это удастся, без разницы. Ты влюбляешься в меня, а я – в тебя.

– Это настолько ужасно?

– И это убивает тебя!

– Прекрати! – закричала Люс. – Чего ты хочешь добиться? Отпугнуть меня?

Дэниел фыркнул.

– Нет. Это в любом случае не сработает.

– Если ты не хочешь быть со мной.

Девушка надеялась, что все это замысловатая шутка, всем поводам повод для разрыва, только не правда. Это ведь не могло быть правдой. Можно было придумать более правдоподобную историю.

– Я знаю, ты мне не веришь. Вот почему я не мог рассказать тебе этого до сих пор, пока не осталось другого выхода. Просто я полагал, что понял правила, и мы поцеловались. А вот теперь я не понимаю ничего.

Люс вспомнились его вчерашние слова: «Я не знаю, как этому помешать, что с этим делать».

– Потому что ты меня поцеловал. Он кивнул.


– Ты поцеловал меня, а когда мы закончили, ты удивился.

Дэниел снова кивнул. Ему хватило такта выглядеть слегка застенчиво.

– Ты поцеловал меня, – повторяясь, продолжила Люс, пытаясь уложить это все в голове, – и считал, что я этого не переживу?

– Учитывая предыдущий опыт, несомненно, – хрипло подтвердил он.

– Это просто бред, – заключила она.

– На этот раз дело не в поцелуе, а в том, что он означает. В некоторых жизнях мы можем целоваться, хотя в большинстве – нет.

Дэниел погладил девушку по щеке. Ей было трудно не обратить внимания на то, насколько это приятно.

– Должен сказать, я предпочитаю жизни, в которых мы можем целоваться.

Он опустил глаза.

– Хотя так гораздо тяжелее терять тебя потом. Люс хотелось рассердиться на него. За то, что выдумывает такие причудливые истории, когда они могли бы обниматься. Однако некое подсознательное ощущение убеждало ее не сбегать от Дэниела, оставаться здесь и слушать его так долго, как только она сможет.

– Когда ты теряешь меня, – начала она, прочувствовав на языке форму каждого слова, – как это происходит? Почему?

– Это зависит от тебя, от того, многое ли ты помнишь о нашем прошлом опыте, или насколько хорошо успеваешь узнать меня, кто я есть.

Дэниел развел руками.

– Я понимаю, это звучит невероятно…

– Бредово? Он улыбнулся.


– Я собирался сказать «смутно». Кроме того, я пытаюсь ничего от тебя не скрывать. Это просто очень, очень щекотливая тема. Когда-то в прошлом подобные разговоры уже случались…

Люс смотрела на его губы в ожидании продолжения, но он больше ничего не сказал.

– Убивали меня?

– Я бы сказал, «разбивали мне сердце».

Дэниелу явно было больно, и девушке захотелось его утешить. Что-то в груди тянуло ее к нему, влекло ближе. Но она не могла. Теперь она уверена в том, что Дэниел знал о мерцающем лиловом свете и имеет к нему самое непосредственное отношение.

– Что ты такое? – спросила она. – Какой-нибудь…

– Я скитался по земле, всегда в глубине души чувствуя, как ты приближаешься. Я привык искать тебя. Но затем, когда начал прятаться от тебя, скажем так, от неизбежного несчастья, ты всегда разыскивала меня. Мне потребовалось немного времени, чтобы вычислить, что ты появляешься каждые семнадцать лет.

Семнадцатый день рождения Люс миновал в конце августа, за две недели до того, как она поступила в «Меч и Крест». Это был грустный праздник: только она сама, ее родители и торт, купленный в магазине. Свечей не было, просто так, на всякий случай. А что насчет семьи? Она тоже возвращается каждые семнадцать лет?

– Мне никогда не хватало времени хотя бы оправиться от прошлого раза, – продолжал Дэниел. – Разве что снова утратить бдительность.

– Так ты знал, что я появлюсь? – с сомнением уточнила девушка.


Он выглядел серьезным, но Люс по-прежнему не могла ему поверить. Да и не хотела.

Дэниел покачал головой.

– Только не день, когда ты покажешься. Ничего подобного. Ты не помнишь мою реакцию, когда я тебя увидел?

Он поднял взгляд к небу, будто сам припоминал тот день.

– Первые несколько секунд я каждый раз так воодушевлен. Я забываюсь. А потом вспоминаю.

– Да, – медленно проговорила Люс, – ты улыбнулся, а потом… Так вот почему ты показал мне палец?

Дэниел нахмурился.

– Но если это, как ты говоришь, происходит каждые семнадцать лет, значит, все же ожидаешь, что я приду. В каком-то смысле знаешь.

– Это все довольно запутанно, Люс.

– Я видела тебя в тот день, до того, как ты меня заметил. Ты смеялся над чем-то с Роландом около «Августина». Ты смеялся так заливисто, что мне стало завидно. Если ты все это знал, Дэниел, если настолько умен, что способен предсказать, когда я появлюсь, когда погибну и насколько тяжелым это окажется для тебя, как ты мог так смеяться? Я тебе не верю, – заключила она дрожащим голосом. – Не верю ни единому твоему слову.

Дэниел нежно прижал палец к уголку ее глаза, утирая слезинку.

– Это чудесный вопрос, Люс. Я восхищен тем, что ты задала его, и сожалею, что неспособен объяснить лучше. Но могу сказать тебе только одно: единственный способ выжить в вечности – умение ценить каждое мгновение. Вот чем я был занят.

– В вечности, – повторила Люс. – И это еще одна вещь, которую я никак не пойму.