Первый бал – всегда одна из главных вех в жизни девушки, будь она богатой или бедной. Именно в этот день, избавившись наконец от надоевших уроков и учителей, она расправляет крылья и готовится вступить во взрослую жизнь.

Для девчонки с Рыбной улицы в Чипсайде это грандиозное событие должно стать особенно незабываемым. Однако, признаюсь, ко дню моего первого бала я настолько изнервничалась, что в памяти яркими вспышками запечатлелись только отдельные «живые картинки» да какие-то разрозненные сценки. Все остальное слилось в сплошной водоворот мундиров, платьев, музыки и голосов.

Начало бала было назначено на девять, однако Белль заявила, что мы должны появиться гораздо позже. Я страшно боялась что-нибудь пропустить, но Белль успокоила меня, сказав, что люди, которые «хоть что-то значат», придут не раньше десяти, поэтому очень важно, чтобы и мы появились точно в назначенный срок.

После обеда она заставила нас отдохнуть, а в шесть часов мы легко поужинали, прямо в домашних халатах. Я была сама не своя от возбуждения, так мне не терпелось одеть новое платье. Люсинда, напротив, сохраняла полное спокойствие. Казалось, что происходящее вообще не волнует ее. Я даже подумала, не знает ли она того, о чем мне рассказала Белль. Наконец мы были готовы.

Сама Белль выглядела в тот вечер, как Юнона. Она была одета в изумительное платье из золотого шелка, подчеркивавшее изгибы ее точеной фигуры, великолепные волосы убраны в высокую прическу, украшенную чудесным гребнем, тремя страусовыми перьями и окутанную подобием тюрбана из белого газа. Волосы Люсинды, одетой в открытое красно-белое платье, тоже были убраны наверх, и прическа ее также венчалась белым страусовым пером. Мои же были распущены и перехвачены сзади широкой белой лентой. Белль искусно вплела в них шесть ярко-красных роз, а одну, малиновую, приколола к белому муслиновому корсажу моего платья – прямо посередине груди. Посмотрев на свое отражение в зеркале – между двумя ослепительными созданиями, – я решила, что выгляжу лет на двенадцать. Тем не менее я начала понимать, какого эффекта стремилась добиться Белль. Она и Люсинда, хотя и были совершенно не похожи друг на друга, выглядели в чем-то одинаково, словно рука одного и того же художника придала им обеим оттенок некоторой жесткости. В то же время я… Я просто выглядела по-другому.

Пока мы ехали в карете, я засыпала Белль вопросами: «Что мне делать, если ко мне обратится какой-нибудь мужчина, а я не пойму его? А если какой-то танец будет мне незнаком? А что мне делать, если со мной никто не захочет танцевать?» – и так далее, и тому подобное. Белль была очень терпелива.

– Постарайся просто быть вежливой и естественной, какой ты обычно бываешь дома. Если ты не знаешь ответа на какой-либо вопрос, улыбнись и попроси чего-нибудь: стакан пунша, льда – чего угодно. Что касается танцев, то ты знаешь их все и чудесно танцуешь, так что на этот счет не беспокойся. Я не буду спускать с тебя глаз, и если тебя что-то или кто-то потревожит, попроси, чтобы тебя проводили ко мне. Не забывай, что тебя будут окружать джентльмены, а не кучка завывающих дикарей.

Все это время Люсинда молчала и, кажется, дремала.

Карета остановилась перед каким-то домом, и я увидела широкую пологую лестницу, по которой нам нужно было спуститься, чтобы оказаться в бальном зале. Правой рукой Белль взяла Люсинду, более чем когда-либо похожую на полусонную грациозную тигрицу, левой – меня и, велев нам держаться на шаг позади нее, поплыла вниз по ступеням.

Я не помню, как спустилась по лестнице. Ноги мои были ватными, и мне все время казалось, что я вот-вот упаду и мячиком скачусь вниз или опрокинусь навзничь в обмороке – самом настоящем, а не таком, какие учил нас изображать мистер Артур. Часы показывали половину одиннадцатого, во всех комнатах уже толпились гости. Воздух был наполнен несмолкающим гулом голосов и музыки. По мере того, как, ведомые Белль в облике Юноны, мы спускались все ниже и ниже, музыка звучала все громче. Затем я поняла: этот эффект возник благодаря тому, что с нашим появлением все голоса смолкли. С тех пор, бывая на ярмарках скота или в зверинцах, я всегда испытывала чувство острой жалости к несчастным созданиям. Потому что уж я-то знаю, что испытывают бедные твари, когда на них таращатся десятки незнакомых глаз. По мере того, как в зале воцарялось молчание и лица гостей виделись все более отчетливо, я начала по-идиотски бормотать себе под нос: «Глазеть – неприлично! Глазеть – неприлично!» Мне едва удалось сдержать внезапно возникшее желание истерически захихикать. Я бросила взгляд на Люсинду. Она была невозмутима, как каменное изваяние, казалось, что она обдумывает нечто крайне важное и мысли ее – за тысячу миль отсюда.

Наконец мы кое-как спустились по лестнице. Поначалу, ничего не видя, я стояла за спиной Белль и слышала, как начал снова нарастать шум голосов, а затем посмотрела на толпу и увидела, что уже могу различить отдельные лица. Зал казался мне морем военных мундиров: красных, темно-синих, зеленых и серых, рядом с которыми бледнели даже дамские наряды. Перед Белль, склонившись над ее рукой, стоял высокий мужчина.

– Мадам, мы привыкли к тому, что вы творите чудеса, но сегодня вы настоящая Юнона, царица Олимпа, спустившая на землю саму прекрасную Прозерпину!

«Прозерпина – богиня весны», – вспомнила я. Теперь мне было известно даже это! Мужчина уже подошел ко мне и возвышался надо мной подобно колоссу. Автоматически я протянула ему руку.

– Полковник гренадеров Его Величества Крэнмер Картер, ваш покорный слуга. – С этими словами великан низко поклонился и поцеловал мне руку. – Не осчастливит ли богиня, осветившая мир своим появлением, простого смертного, оказав ему честь и подарив первый танец?

Все еще онемевшая, я уже была готова протянуть ему программку с перечнем танцев, которые нам дали при входе. В нее нужно было записывать, какому кавалеру отдан тот или иной танец – новое веяние тогдашней моды. Но вдруг я услышала звонкий смех Белль:

– Не торопитесь, Крэн, ведите себя прилично. Все должно быть как положено. Мисс Элизабет Колливер. Полковник Крэнмер Картер.

Офицер улыбнулся в ответ.

– Возможно, для вас, мадам, она и Элизабет, но для меня всегда будет богиней весны.

– Как бы то ни было, – с живостью ответила Белль, – вы не единственный, кто хотел бы танцевать с ней, так что позвольте девушке заполнить программку как положено.

Офицер отступил на шаг.

– В таком случае я подожду, – сказал он, не спуская с меня глаз.

Лица и руки продолжали появляться передо мной как бы ниоткуда, и представление шло своим чередом: «майор такой-то», «капитан такой-то», «ваш покорный слуга, мэм», «я восхищен, мэм», «как насчет первой мазурки?», «как насчет третьего полонеза?».

Я стояла, пытаясь выполнять все, чему меня учили, но единственный, кого я видела, был Крэн Картер: он не отходил и все смотрел на меня, смотрел, смотрел…

В тот вечер Крэн показался мне огромным. Твердо упираясь в пол своими мощными ногами в ботинках на каблуках, какие носили военные, он возвышался более чем на шесть футов[4] и имел соответствующее телосложение. А я, хоть и вполне нормального для женщины роста, собираясь танцевать на балу, надела туфли без каблуков, и потому полковник вознесся надо мной словно башня. Посмотрев вверх, я увидела его массивную голову с плотными седыми буклями. В сочетании с длинными баками это выглядело так, будто на нем надет серебряный римский шлем. Широкий разрез рта, узкие и чувственные губы и нависающий над ними изрядных размеров нос – полковник выглядел бы весьма мужественно, если бы не его глаза – слишком маленькие по сравнению с остальными чертами лица и чересчур близко посаженные. Взгляд его независимо от настроения всегда был жестким. И все же среди многих мужчин именно он привлек бы к себе женские взгляды.

Наконец толпа вокруг нас рассеялась. Начинались танцы. Последнее наставление, которое прозвучало в адрес кавалеров из уст Белль, было таким:

– После каждого тура прошу возвращать ее ко мне. Запомните это хорошенько, джентльмены.

Прямо перед Белль выпрыгнул пухленький человечек с длинными бакенбардами.

– Барри! – радостно воскликнула она и позволила взять себя под руку. Люсинда уже растворилась в толпе, а мы с Крэном остались стоять и глядеть друг на друга, причем я напоминала самой себе кролика под взглядом удава. Глаза Крэна блеснули.

– Вашу руку, мэм. Не пора ли нам потанцевать?

И мы пошли. Полковник был хорошим танцором, причем скорее не от природы, а благодаря опыту, и я была признательна ему за то, что он сглаживал мои промахи, вызванные волнением. Оказавшись в его умелых руках, я скоро успокоилась и, к собственному удивлению, заметила, что уже получаю удовольствие от танца. Когда закончился один, какой-то неизвестный мне капитан с большими висячими усами немедленно пригласил меня на следующий. Танцевал он ужасно, но все время радостно болтал, рассказывая мне городские сплетни и перемывая косточки собравшимся. От меня ему ничего не было нужно, за исключением внимания да милых улыбок, которыми я время от времени одаривала его. Так продолжалось и дальше: танец за танцем, и каждый раз – новый партнер. Некоторые из них просили меня рассказать о себе, и на эти вопросы я отвечала так, как меня научила Белль, предупредив: «Ни за что не рассказывай слишком многого – некоторая таинственность никогда не повредит женщине». Но большинству моих партнеров гораздо больше нравилось говорить о самих себе или об окружающих, что меня вполне устраивало. Я подумала, что развлекать мужчин на самом деле гораздо проще, чем мне казалось раньше. И все же единственными, кому удалось произвести на меня впечатление, оказались Крэн Картер и высокий стройный молодой лейтенант с цветом лица, как у девушки. Уж его-то никак нельзя было упрекнуть в болтливости. Наоборот, во время нашего танца он только и делал, что повторял одно и то же:

– Будь я проклят, если не танцую с самой симпатичной девушкой в этом зале, будь я проклят!

Но танцевал он хорошо и по возрасту был мне ближе всех, кого я здесь встретила в этот вечер. Ему было не более двадцати, и с ним я чувствовала себя гораздо проще, чем с остальными.

За весь вечер Люсинда попалась мне на глаза всего один раз. Она стояла в уголке, а вокруг нее собралась небольшая группа мужчин. Судя по всему, она что-то говорила: я заметила, как шевелятся ее губы. Впрочем, создавалось впечатление, будто Люсинда разговаривает с каким-то пятном на самой дальней стене – поверх голов всех собравшихся вокруг нее. Что касается мужчин, то они смотрели на нее, как сироты на рождественскую елку.

Во время перерыва на ужин Белль повела меня за собой, а возле ее локтя возвышался Крэн Картер. Он усадил нас за стол и сел рядом. После танцев я испытывала страшный голод и начала было пробовать все, до чего только могла дотянуться, но затем остановилась и виновато посмотрела на Белль. «Настоящая леди, – всегда повторяла она, – находясь в обществе, может разве что чуть-чуть поклевать. Это напоминает мужчинам, с какими хрупкими, деликатными созданиями они имеют дело».

Я ожидала увидеть на ее лице осуждающий взгляд, но она, наоборот, широко улыбалась, а вместе с ней и Крэн Картер. Вспыхнув, я торопливо отодвинула от себя тарелку, хотя, будь моя воля, с удовольствием проглотила бы все, что на ней находилось, и тихим голосом попросила бокал вина. Одним мановением руки, словно волшебник, Крэн выудил откуда-то бутылку с вином и налил мне бокал, выражая сожаление, что не имеет возможности напоить меня нектаром. Затем, подняв свой, протянул его к Белль.

– За самую умную женщину в Лондоне! – провозгласил он. В ответ она засмеялась от удовольствия и поклонилась, выражая свою признательность. – И, – он протянул свой бокал в мою сторону, – за самую красивую!

И после того, как он выпил, я поняла, что мне никогда не суждено жить в небольшом домике в Айлингтоне.

Публика потекла обратно в зал для танцев. Протянув руку, Крэн взял мою программку.

– Последняя мазурка, – тихо произнес он и, найдя этот танец, хладнокровно вычеркнул вписанное напротив него имя, написав вместо него свое. От удивления я разинула рот, а Белль стала протестовать:

– Не надо создавать неприятности, Крэн, вы не можете так поступить! Тем более что на следующей неделе состоится еще один бал.

– Никаких неприятностей не будет, – улыбнулся он в ответ, – хотя дуэль между мужчинами после первого же выхода в свет вовсе не повредила бы крошке. Однако тот несчастный, которого я вычеркнул, служит капитаном в моем полку. Я просто расставил нас согласно субординации.

И ушел.

Еще несколько раз я танцевала с высоким молодым лейтенантом и однажды, когда мы проплывали мимо Белль, с удивлением увидела, как враждебно смотрит она на моего кавалера. Губы ее были плотно сжаты, на лице читалось недовольство. Наконец объявили последнюю мазурку, и передо мною возник Крэн. В те времена, танцуя мазурку, в определенный момент кавалер должен был обвить рукой талию дамы и вести ее в танце. Когда этот момент настал, Крэн обхватил меня с такой силой, что на секунду я испугалась, как бы он не сломал меня пополам. Губы его были сжаты, щека дергалась от нервного тика, а глаза впились мне в лицо подобно двум стальным клинкам. По телу разлилась волна слабости, и, если бы он не держал меня так крепко, я наверняка бы упала. Наконец он ослабил хватку, и мы закончили танец как ни в чем не бывало. Держа под руку Люсинду, к нам подошла Белль, а полковник, нагнувшись, чтобы поцеловать мне руку, произнес, обращаясь ко всем нам: