– Слава Богу, значит, она все же написала обо всем этом! Замечательной женщиной была ваша мать, поистине замечательной!

– Я предполагаю, сэр, что она дала вам на хранение бумаги нашей семьи, – сказал я, с трудом сдерживая нетерпение. – Теперь мне хотелось бы забрать их, поскольку благодаря данной рукописи я оказался в крайне двусмысленном положении.

– Отчего же, мой мальчик? – по-детски просюсюкал он.

– Оттого, что если я не смогу опровергнуть содержащиеся здесь голословные утверждения, то все мои права на Спейхауз окажутся полностью несостоятельными.

– Чепуха! – воскликнул старикашка, отвлекаясь от воспоминаний, в которые он погрузился. – Могу заверить вас, что вы являетесь единственным и абсолютно законным наследником Спейхауза. Я сам видел документы.

– В таком случае соблаговолите передать их мне, – не отступался я.

– О-о! – застонал он, всплеснув руками. – Произошла ужасная вещь, мой мальчик, просто ужасная! Однажды в моей конторе вспыхнул пожар – страшный пожар! Все сгорело дотла. Ужасно, ужасно… – И он задремал, что-то бормоча себе под нос.

Сознаюсь, я потерял терпение и стал трясти его за плечи.

– Вы хотите сказать, что все бумаги пропали? Старик приоткрыл слезящийся голубой глаз и посмотрел на меня.

– О нет, не все. Где-то что-то должно было остаться.

Порывшись вокруг себя, он вытащил наконец несколько обгоревших по краям листов. Это были свидетельство о моем крещении, метрика Каролины и разрозненные листки из писем отца, в которых, находясь в Вест-Индии, он излагал планы относительно моего образования.

– И это все? – в ужасе воскликнул я.

– А вам этого мало? – раздраженно пробурчал старикашка.

Поскольку он уже явно ничего не соображал, я оставил свои попытки хоть чего-то добиться от него, холодно попрощался и вышел. Уходя, я слышал его неясное бормотание: «Прекрасная Элизабет, Прекрасная Элизабет». Бедняга!.. Видимо, смерть моей матери явилась для него сильным потрясением.

Моя старая нянька Марта Маунт также ничем не могла мне помочь. После смерти моей матери она, подобно Джереми Винтеру, впала в маразм и в течение двух месяцев, покуда не умерла сама, не произнесла ни единого слова.

Меня успокаивает лишь тот факт, что, как бы мало свидетельств ни находилось в моем распоряжении, все они подтверждают мою правоту. В уцелевших остатках писем отца он обращается к моей матери как к своей единственной и любимой жене. Выписка о моем крещении, признание самого Винтера о том, что я являюсь единственным законным наследником, и то, что моя мать носила два обручальных кольца (сама она объясняет это совершенно нелепо) – все это свидетельствует в пользу того, что я целиком и полностью прав. Кроме того, чтобы убедиться в нелепости измышлений, содержащихся в рукописи, мне достаточно взглянуть на собственных детей: мой старший сын является буквально копией своего дедушки. Нет, это и впрямь ужасно – видеть, какие опустошения может произвести недуг в рассудке благородной и глубоко порядочной женщины!

О том, как лучше поступить с рукописью, я советовался и с Каролиной, своей сестрой по матери. Мы оба сошлись на том, что, хотя документ этот причиняет боль, особенно мне, из уважения к пожеланиям нашей матушки его нельзя уничтожать. Я полагаю, что со временем он пригодится врачам для того, чтобы проследить, какое воздействие оказывает болезнь на человеческий рассудок. Этот предмет всегда увлекал меня, и сейчас мне кажется, что я принял правильное решение.

Сие удостоверяю своей рукой и печатью. Дано 6 мая 1838 года. Артур Эдвард Спейхауз.