– Да. Извините, – смущенно пробормотала я. – Тогда в аптеке я хотела купить медицинский уголь. Но ошиблась. Слова – «уголь» и «козел» – они похожи.

Дурацкая и опасная ситуация. Мне бежать надо без оглядки, а не извиняться и пытаться объясниться за давний конфуз. Бежать.

– Неважно, – оборвала я себя на полуслове. – Извините, я очень спешу.

– Я закрывал аптеку, собирался ехать домой, но увидел, что вы бежите. Подумал, что – в аптеку, но потом решил, что у вас случилось что-то другое. Решил предложить помощь.

Как благородно! Только вот время я потеряла. Драгоценные секунды, которые даже готова была выторговать за несколько лет жизни.

– Да. Случилось. Я ищу автобус, чтобы доехать до железнодорожной станции.

– Но автобусы уже не ходят! – воскликнул молодой человек. – Поздно.

– Ясно, пойду пешком. Вы мне очень поможете, если скажете, где находится станция.

– У меня есть мотоцикл – возле аптеки, если хотите, могу вас отвезти.

Мотоцикл. В другой ситуации я бы сто раз подумала и отказалась от подобного предложения, потому что панически боялась мотоциклов. Но сейчас это было просто спасением.

– Да, спасибо! Помогите мне, пожалуйста…

И все же, когда я села на кожаное гладкое сиденье сзади парня, мой ужас перед предстоящей поездкой возрос до невероятных размеров.

– Не бойтесь, – бросил мне через плечо молодой человек, почувствовавший ужас, когда я крепко обхватила его талию.

– Не могу не бояться! Я в первый раз еду на мотоцикле.

Он лишь засмеялся и нажал на газ.

Я не имела возможности в полной мере насладиться «ночным полетом» – ездой на мотоцикле, потому что этот отрезок времени просто выпал из моей памяти, стерся страхом и ожиданием, что мы вот-вот разобьемся или я на каком-нибудь повороте вылечу из «седла». Но мы благополучно добрались до станции.

– Последняя электричка через три минуты, – сверился с расписанием, висящим на белой кирпичной стене, мой спаситель.

– Спасибо, – благодарно улыбнулась я. – Если бы не вы… С вашей помощью.

– Тебе повезло, что я работал в аптеке до ночи: делал ревизию.

Мы торопливо попрощались: расцеловавшись по-испански в обе щеки. Но имя аптекаря я так и не узнала и вспомнила о том, что не спросила, как его зовут, уже в поезде. Последняя просьба, которой я обременила парня, – помочь мне с автоматом, продающим билеты (я вытащила десятку, но молодой человек сам оплатил мой билет до Барселоны). Все. Створки турникета. Захлопнувшиеся за моей спиной двери электропоезда. Свобода.

Я в изнеможении плюхнулась в кресло и прикрыла глаза. Убежала. О том, что делать дальше, не думалось, мои мысли, сердце, душа увязли в сладком сиропе ощущения свободы. Главное, что электричка уносила меня дальше и дальше от поселка, страшного дома, чужого человека, которого я боялась и который все еще был моим мужем. Как жаль, что у поезда нет крыльев, он не может взлететь, подобно самолету, и увезти меня не до Барселоны, а до родной Москвы.

Уставшую и перенервничавшую, меня сморил сон, и я уснула так сладко и крепко, убаюканная пьянящим чувством свободы, как, наверное, спит только младенец, который еще не знает, что мир, в который он пришел, полон проблем, опасностей, тревог. И, поспав какой-то отрезок времени, я пробудилась отдохнувшая, будто обновленная. Но во сне растворилась моя эйфория от обретенной свободы, и мозг заработал в другом направлении: где я, что делать, как быть?! Я бросила взгляд на табло над дверями, на котором высвечивались остановки и время, и убедилась, что спала час. Значит, до Барселоны еще не доехали, но уже близко. Города я не знаю, была лишь в центре. Разумней всего выйти там, чем на незнакомой мне окраине. А что потом, что потом, а?

Денег – десять евро. На них можно купить ужин, только в этот ночной час рестораны наверняка уже закрыты. Если и открыты – то дискотеки в туристических местах, но ужинами там не кормят, и цены на все бешеные – не с моими десятью евро туда соваться. Разумней купить телефонную карточку, чтобы попытаться связаться с домом. Но где продают карточки, я тоже не знала. Вернее, понимала, что можно зайти в какую-нибудь лавочку и спросить, но все магазинчики закрыты. Еще разумней – обратиться в консульство. Но где оно находится, как туда доехать, когда оно открывается?

Черт. Мой побег грозил мне куда большими проблемами, чем я предполагала. Да что я могла предполагать в состоянии аффекта?

Размышляя, я не забывала поглядывать на табло, чтобы читать остановки. Мне не улыбалось выйти в каком-нибудь незнакомом малонаселенном пуэбло. В мегаполисной Барселоне мне будет как-то проще сориентироваться – так я считала. И мои ожидания увенчались успехом: на табло наконец-то загорелась надпись, извещающая о том, что следующая остановка – «Площадь Каталунии». Центр.

Я поднялась наверх с подземной станции и от того, что так и не решила, что мне делать и куда идти, двинулась в сторону знакомого мне Рамбласа. От площади к морю, а потом, если ничего другого не придумаю, – обратно.

Увы, ночная Барселона оказалась менее приветливой и жизнерадостной, чем дневная. Нет, она была так же многолюдна и шумна, как и днем, но контингент ее теперь был совершенно иной, и шум – тоже. Похоже, что сегодня был какой-то ночной разгульный праздник молодежи, а может, и не праздник вовсе, а обычный еженощный «слет» представителей неформальных молодежных течений. Нетрезвые парни в бесформенной неопрятной одежде и под стать им бесшабашные девицы. Молодые, не обремененные моральными принципами, скученные стада животных. От подобных групп молодежи, разогретых алкоголем и кажущейся вседозволенностью лучше держаться подальше. Я, опустив лицо, прибавила шагу, дабы поскорей проскочить через толпу, но все же случайно задела плечом одного паренька в надвинутой на брови полосатой трикотажной шапке.

– Иха де рута! – тут же незамедлительно полетело мне вслед оскорбление. «Дочь проститутки», что-то в этом роде. Я проигнорировала брошенную мне реплику. Главное, чтобы парень и его дружки не привязались ко мне. Так хотелось перейти с шага на бег, но это могло бы спровоцировать их, как свору псов, броситься мне вдогонку.

– Ла перра![10] – наградил меня еще одной репликой отморозок. Я сцепила зубы, чтобы сдержаться и не высказаться по-русски в его адрес еще крепче. Нельзя. Равносильно самоубийству. Хоть они и не поймут «великий и могучий», но любая реакция с моей стороны повлечет ответную реакцию.

Миновало. Я облегченно перевела дыхание, но шаг не замедлила, продолжая быстро идти по ночному бульвару в сторону порта. Неразумно я поступила, выбрав этот маршрут. Надо было оставаться на площади, а не искать приключений, отправляясь на самостоятельную прогулку по ночному бульвару. Но теперь путь назад – к площади – отрезан мне группой молодежи. Проходить вновь через их толпу я не рискнула и поэтому продолжала упрямо двигаться вперед.

Отмеряя шагами метры так нравившегося мне Рамбласа, фестивально-праздничного днем, а сейчас показавшего мне свою нелицеприятную ночную изнанку, я еле сдерживала слезы. Эйфория от полученной свободы развеялась слишком быстро, как наркотический туман, и я оказалась перед лицом скалившей в злобной насмешке гнилые зубы действительности. Куда идти – не знаю, «прямо» – это сомнительный «адрес». Что делать – вообще без понятия, все мои размышления в теплом и безопасном поезде насчет «перекусить, а потом отправиться на поиски посольства» сейчас казались наивными. И страх, и просыпающаяся паника начали подкатывать к горлу волнами тошноты. Не хватало еще, чтобы меня вырвало.

Господи…

Мама, наверное, волнуется, что от меня нет долго вестей. И волнуется не без повода. Но если я когда-нибудь выберусь из этой переделки и вернусь домой в Москву, никогда не стану рассказывать ей об этой ночи. Никогда. Мне бы пережить ее – эту ночь. А днем город повернется ко мне улыбчивым лицом, и проблемы, которые сейчас кажутся страшными, как искаженные неровным фонарным светом асимметричные тени, станут куда проще. Только эта ночь. Одна ночь.

Мои планы спокойно, без приключений дойти до набережной опять нарушили. Когда я прошла уже почти половину бульвара, за спиной раздались крики, свист, звон разбившегося стекла и топот. Нервно оглянувшись, я увидела, что на меня мчится толпа молодежи, с которой мне уже довелось повстречаться в начале бульвара. Или другая группа подростков – не знаю, без разницы. Я лишь предположила, что пьяные молодые люди что-то натворили, например, разбили витрину, и теперь спасались бегством. Или попросту полиция решила прекратить «фиесту» и разогнать всех. Как бы там ни было, но толпа агрессивной молодежи мчалась теперь на меня. И я совершенно инстиктивно, чтобы не быть сбитой с ног, сорвалась тоже на бег и, свернув с бульвара, заскочила в какой-то переулок.

Я долго бежала по этому узкому и длинному, как кишка, плохо освещенному переулку, и мне все казалось, что за мной гонятся. Похоже, за сегодняшний вечер у меня успела развиться мания преследования.

Переулок плавно влился в другой – кривой и более узкий. Такой узкий, что если бы я остановилась и вытянула в ширину руки, то могла бы коснуться противоположных стен. Я не знала, что могут быть такие узкие улицы. Теперь знаю, но если когда-нибудь выберусь из этой каменной паутины петляющих и пересекающихся улочек, то постараюсь о них забыть.

Я миновала еще пару улиц, и на смену отступившей мысли о преследовании пришла не менее страшная – я заблудилась. Я петляла в этих переулках, как в безвыходных лабиринтах, провоцирующих своей теснотой приступ клаустрофобии, и дабы не задохнуться от кажущейся нехватки воздуха, периодически поднимала лицо к высокому и удивительно звездному небу. Мне казалось, будто гляжу я на него из глубокого каменного колодца.

Пробежала через арабский квартал, даже ночью кипевший чужеродной мне жизнью. Гортанная громкая речь, звон тарелок, чье-то заунывное пение, детский крик, женский плач – все эти звуки слились в одну общую какофонию, режущую слух грубым диссонансом, но одновременно неожиданно взбодрившую меня. Не задерживаться. Это – не моя жизнь, чужая. И как бы притягательно ни манили светом открытые в этом квартале арабские кафешки и маленькие лавки, торгующие специями (кому ночью могут понадобиться специи???), женскими платками, дешевой бижутерией и тапками, я не должна здесь задерживаться. На пороге одной из кафешек сидел немолодой араб, вдумчиво покуривал трубку, сладковато-тошнотворный дым которой заполнил чуть ли не весь квартал. Но при моем появлении он встрепенулся, словно внезапно разбуженный воробей. Когда я поравнялась с ним, протянул руку, чтобы схватить меня за ногу, но я ловко увернулась от похотливого касания. Вслед мне полетела громкая тирада. Черт с тобой, я все равно не понимаю твоего языка, можешь кричать мне вслед все, что угодно.

После суетливых метаний по улицам и переулкам я наконец-то вышла на какую-то пятачковую закрытую площадь и устало присела на приступок возле одной двери. Сейчас мне уже было сложно сказать, что хуже – оставаться и дальше под одной крышей с Антонио или эта «свобода», у которой в действительности оказался горький вкус. Опустив лицо на сложенные на коленях руки, я сгруппировалась, будто пыталась закрыться в своем внутреннем мирке, оградиться от опасной ночной жизни, в которую невольно окунулась и в которой рисковала захлебнуться.

Что бы на моем месте сделала Верка, окажись в подобной ситуации? Не знаю почему, но в трудные моменты мне всегда вспоминалась моя уверенная, оптимистичная и насмехающаяся над трудностями подружка. У нее не бывало безвыходных положений, и хоть жизнь ее периодически кусала, относилась она к этому, как к игривым покусываниям несмышленого щенка. Что бы Вера сделала в подобной ситуации? Нет, я – не она, и мне сложно сейчас представить ее на своем месте, наверное, Верка бы просто не допустила подобной ситуации.

Неожиданно я почувствовала, что рядом со мной кто-то присел, и подняла голову. На меня пахнуло резкими, душными духами, по сравнению с которыми дым от трубки обкуренного араба – просто нежнейший свежий аромат. Я непроизвольно поморщилась и резко повернулась к тому, кто решил порадовать меня своим обществом. Это оказалась женщина, одетая совершенно не по погоде: чересчур блестящее платье, щедро декольтированное и с таким количеством разрезов, что юбка просто представляла собой множество узких полосочек ткани. Когда женщина садилась, все эти полосочки-тряпочки бесстыдно оголяли ее полные, далекие от совершенства ноги. Заметив, что я обратила на нее внимание, моя соседка приблизила ко мне густо размалеванное лицо и что-то быстро спросила. Я не поняла из ее речи ни слова, хоть она вроде и говорила на испанском.

– Простите, не понимаю. Говорите медленно. Я – иностранка, – устало ответила я ей, досадуя про себя, что и здесь мне не дали посидеть в одиночестве.

– Я тоже! – засмеялась женщина и, порывшись в расшитой блестками маленькой сумочке, вытащила пачку сигарет.