Тот отрицательно покачал головой.

— Это лишнее. Только я могу найти место, где расположен выход из прорубленного внутри горы колодца, о котором говорил Уильям де Шампер, отправляя меня с тобой. Но если меня заметят, то лучше пусть схватят одного, чем нас обоих. И если это случится… Знай, что речь идет о неприметном месте, расположенном под скальным выступом, которое нужно искать, ориентируясь на восход солнца. Люди аль-Адиля два года кружили, как стервятники, вокруг горы Монреаля, но так его и не обнаружили. Надеюсь, выход не завалили… Поверь, Мартин, проникнуть в замок через лаз колодца для нас куда безопаснее, чем если ты начнешь использовать свои навыки ассасина и попытаешься карабкаться по горе. Учти, малейший шум, осыпавшиеся камни, чье-то неосторожное внимание, — он указал на большой стан торговцев обоих караванов вокруг горы, — и наше дело можно считать пропащим, а твою жизнь законченной. Поэтому позволь постараться для сестры маршала его верному тамплиеру.

С этими словами Ласло отступил в сторону и словно растворился во мраке.

Мартин остался сидеть среди отдыхавших верблюдов и палаточных навесов, вслушиваясь в звуки ночи, следя за темными силуэтами охранников, изредка проходившими мимо. Ранее, когда караван был в пути, по ночам его охраняли ставшие в кольцо часовые, и каждое утро воинам сообщали новый пароль. Всякий, кто попытался бы проникнуть в лагерь, не зная пароля, должен был быть убитым на месте. Но здесь, под защитой замка, охрана была не столь строгой, и в темноте можно было различить стражей из самого Шобака, то и дело обходивших это скопище людей и животных.

«Услышь меня, Джоанна, — мысленно взывал Мартин, всматриваясь в ночную тьму. — Почувствуй, что я здесь. Дай знак, где тебя прячут».

Мартин вскинул голову к небу, где сверкали мириады звезд: ему так хотелось просить о помощи в этом трудном деле того, кто выше всех! Хотелось поверить в Него, как он уже поверил однажды, когда сидел в подземелье ассасинов и молил о спасении. Однако разве честно взывать к Богу только тогда, когда ты в беде? Всевышний не настолько доверчив, чтобы сразу отозваться на просьбу вчерашнего неверующего.

Мартин даже застонал. Отказавшись от помощи высших сил, он сам сделал себя одиноким и беззащитным, не принятым даже Богом… Но христиане говорят, что на небесах более радости об одном кающемся грешнике, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии. А ведь его умирающий друг де Шампер сказал: «Покайся — и будешь прощен». Но Мартин уже нес покаяние в своей душе. Нужно ли говорить это вслух, если, как уверяют христиане, Господь читает в сердцах верующих?

Мартин поднялся, хотел пройти мимо палаток поближе к подъему на гору, но тут же наткнулся на одного из стражей замка, который жестом велел ему вернуться к своему стану. Нет, несмотря на всю скученность и темноту, охранники Шобака несли свою службу добросовестно. Да и наверху, на стенах крепости, горели огни, отсветы которых рыжеватыми бликами падали на ребристые слои известняка, выступающие у массивных стен замка.

Ласло вернулся через три мучительно долгих часа, и Мартин, обрадованный благополучным возращением храмовника, крепко пожал ему руку.

— Тебя не заметили, не схватили!

— А главное, что моя вылазка была не напрасной, — отозвался Ласло, и Мартин угадал в темноте его улыбку.

— Мы отправимся сейчас же?

— Если пожелаешь. Однако я бы повременил до завтра.

Мартин молчал, но даже слабого ночного освещения хватило, чтобы Ласло заметил, как напряглось его лицо.

— Послушай меня, Мартин. Мы можем проникнуть в крепость, но сможешь ли ты найти там леди Джоанну?

— Я бывший ассасин, а нас хорошо обучали, как ориентироваться среди построек и скрываться, оставаясь незамеченными.

— Я не сомневаюсь в твоих навыках, парень. Однако замок Монреаль — это запутанный лабиринт, где одна галерея проходит над другой, нижние помещения укрыты верхними, есть немало тупиков и всевозможных строений. Поэтому я бы хотел завтра присмотреться к замку, обойти его вокруг горы и попытаться, освежив память, поразмыслить, где могли поселить пленницу. Возможно, мне удастся даже набросать некое подобие плана для тебя. И если все получится — да поможет нам Пречистая Дева! — нам легче будет уехать от замка, ибо как раз послезавтра отбывает египетский караван и это наверняка собьет с пути преследователей.

Мартин, подумав, кивнул. Он понимал, что его снедает нетерпение, но подобное чувство не лучший советчик, когда надо взвесить каждый шаг. Поэтому разумнее будет прислушаться к советам опытного орденского лазутчика Ласло Фаркаша.


Джоанна устроилась среди ковров и подушек в нише окна и, лениво перебирая струны лютни, пела:

Мой ангел-хранитель меня потерял. Ветер мысли унес в никуда. Все вокруг безразлично, я будто во сне И уже не проснусь никогда. В моей душе лишь пустота, И вокруг меня — пустота, пустота…

Ее голос, музыкальный и бархатистый, сейчас звучал приглушенно и вяло. Затуманенные глаза, казалось, были устремлены в никуда. Рядом на столике стояли прохладительные напитки и блюдо с инжиром, но Джоанна даже не смотрела на лакомство. Она вообще не знала, голодна ли, испытывает ли жажду, уютно ли ей. Полное равнодушие.

Я не чувствую разницы — день или ночь, Может, месяц прошел или два? И не ведаю, есть ли на свете кто, Кому важно, что я жива. В моей душе лишь пустота, И вокруг меня — пустота, пустота…

— Вы не ели со вчерашнего дня, мадам. — Подсевшая к ней Даниэла попыталась угостить Джоанну с ложки свежим йогуртом с ломтиками абрикосов. — Ну же, деточка. Ведь повар Мансур так старался, желая вам угодить и вернуть улыбку на ваше нежное личико.

В ее голосе слышались как просьба, так и упрек. Ибо повар Мансур, которого ранее часто вызывала для похвалы пленница, явно пользовался симпатией пожилой армянки. Даже Фазиль уже стал ворчать, что Даниэла завела шашни с замковым кухарем. Она и сейчас поднялась к Джоанне с нижнего яруса замка, где располагалась кухня, и, видимо, ради того, чтобы поразить своего милого Мансура, вырядилась в это длинное ярко-розовое покрывало, которое отдала ей равнодушная ко всему Джоанна. Но англичанку больше не радовали щедрые подарки аль-Адиля, она раздала прислужницам почти все его подношения, она вообще не хотела больше наряжаться, и только владевшая ею последнее время апатия позволяла служанкам, как и ранее, все так же полировать англичанке ногти, заплетать ее длинные волосы, умащивать кожу ароматными благовониями. Джоанна позволяла им все с полным равнодушием. Она словно пребывала в полусне, не зная, кончился ее сон или продолжается. Вокруг сияло солнце, но у Джоанны было ощущение, будто ее окутывает темнота. Она потеряла ребенка, она лишилась свободы, король Ричард уезжает, а она навсегда останется в плену… Ее судьба зашла в тупик, и Джоанне казалось, будто она умерла и смотрит на окружающее с того света, из мира покоя и равнодушной тишины.

— Мадам, ну съешьте еще хоть ложечку, — упрашивала ее, не отставая, Даниэла. — Вам еще понадобятся силы. Ведь ваша малютка не умерла, ее отправили к отцу, так чего же вам горевать? С Божьей помощью однажды вы найдете ее.

Джоанна хотела бы в это верить. Ведь Обри все же христианин. И если он не вышвырнет ребенка — что вряд ли будет одобрено окружающими, — то просто отдаст маленькую Хильду кому-нибудь. Кому? Кто позаботится о малышке в военном лагере? Может, госпитальеры? А может, Обри велит отнести ребенка к какой-нибудь мусульманке, которая примет дитя в свою семью?

Джоанна старалась найти в себе силы. «Если я поддамся отчаянию, горе пожрет меня». Итак… Ей надо было хоть немного встряхнуться, чем-то заинтересоваться.

Она опять провела рукой по струнам — лютня была прекрасно настроена, звук получался мелодичный, плавный. Красиво. Когда-то ее отец говорил, что в момент грусти надо обращаться к чему-нибудь прекрасному, сосредоточиваться на красоте, уметь находить в ней радость, ибо красота согревает душу. Тусклый взгляд Джоанны скользнул по сторонам, выбирая хоть что-то, что могло ей понравиться.

Стрельчатая арка окна в ее покое была выполнена с редким изяществом — изогнутый свод, облицованный белым камнем, легко удерживал над собой массивную глыбу стены. Красиво? Возможно. И этот ковер с узорами, напоминающими цветущий луг, на котором она полулежала с лютней, тоже великолепен. Джоанна равнодушно посмотрела на него: наверное, где-нибудь на ярмарке в Англии эта пестрота цветных узоров и вызвала бы ее восхищение, но сейчас только напоминала, что она пленница восточного эмира. Хороши и эти легкие бледно-голубые шаровары из тончайшего шелка, красиво присборенные у щиколоток и стянутые серебряными цепочками. Но восточные наряды тоже не могли вызвать радость в душе пленницы. Молодая женщина перевела взгляд на светлые холмы за окном. Весной они были покрыты травянистой растительностью, и Джоанна порой слышала, как где-то вдали куковала кукушка, напоминая милую ее сердцу Англию. Но сейчас все вокруг выгорело под жаркими лучами солнца, и хотя по крутым склонам и поныне бродят вислоухие местные козы, только мусульманскому Аллаху известно, что они умудряются найти среди этой суши и жары.

Склонившись в оконном проеме, подперев голову руками, Джоанна стала рассматривать скопище людей и животных из караванов, что расположились внизу близ колодцев. С высоты они все казались мелкими, но все же она различала бродивших среди палаток женщин, лежавших, поджав под себя ноги верблюдов, торговцев в чалмах или развевающихся куфиях, похвалявшихся друг перед другом великолепными скакунами. Хаджиб Монреаля тоже подъехал посмотреть коней — некоторые из этих благородных животных были покрыты пестрыми попонами и наверняка стоили целое состояние. Джоанна, сама разводившая в своем английском поместье лошадей, невольно залюбовалась ими — просто чудо, как хороши, хотя по меркам, принятым на Западе, несколько мелковаты. Впрочем, вон тот гнедой белоногий конь будет покрепче — мощный круп, сильная грудь, высокая холка и красивая, отмеченная широкой белой полосой голова.

Джоанна не могла понять, почему вдруг почувствовала такое волнение, рассматривая эту лошадь. И только через миг поняла: белоногий гнедой поразительно походил на тех лошадей-хакне, каких разводили в ее поместье в Англии.

Джоанна даже тряхнула головой. Могла ли она ошибиться, учитывая расстояние? Но Джоанна знала каждого жеребчика, каких гоняли в табунах ее имения, знала каждую лошадь из отправляемых в Святую землю для нужд ордена Храма. Ее сердце сильно забилось: да, именно на таком коне ездил ее брат Уильям.

Молодая женщина приподнялась. Теперь она не сомневалась — под стенами замка Монреаль в Заиорданье жеребец из ее конюшни! Но как такое возможно? Да мало ли как — угнали, остался без своего хозяина-крестоносца, ныне принадлежит кому-то из предприимчивых сарацин. Но если это не так… тогда это жеребец кого-то из людей ее брата. Если не его самого.

Надежда, пронзительная и ошеломляющая, буквально опалила ее. Джоанна видела, как к коню подошел высокий мужчина в распашной светлой одежде и венчающем голову тюрбане. Он погладил коня по морде, после чего перевел взгляд на замок, будто рассматривая строения наверху. На таком расстоянии лицо его трудно было разглядеть, и все же… Неужели ее брат Уильям прислал кого-то из своих людей?

Джоанна резко села. Окно в нише стены было широким внутри, но сужалось кнаружи, как бойница, поэтому ее вряд ли могут рассмотреть снизу. Джоанна резко повернулась к сидевшей рядом Даниэле, сорвала с нее ярко-розовое покрывало и стала махать им, высунув руку в проем бойницы.

— Что вы делаете, госпожа? — ахнула армянка. — Учтите, хаджиб Абу Хасан там, внизу, он может заметить и запереть вас в башне, не позволив выходить!

Это была серьезная угроза. В отчаянии Джоанна просто разжала пальцы, и легкая розовая ткань понеслась по ветру, как лепесток огромного цветка. Потом опала, застряв на каменной осыпи внизу.

— Да что же вы вытворяете, о Иисус сладчайший! — не унималась рядом Даниэла.

Молодая женщина повернулась к ней, лицо ее было бледным, глаза потемнели от волнения.

— Не смей наряжаться в мои подарки, когда идешь кокетничать с каким-то мусульманским поваром!

Вот, пусть армянка думает, что это всего лишь очередная вспышка ее раздражительности.

Даниэла возмущенно ответила:

— Вы всего лишь пленница, как и я. С вашим-то норовом еще неизвестно, как с вами поступят, а Мансур человек добрый и хороший. Он даже готов жениться на мне, причем не настаивает, чтобы я меняла веру.

Джоанна вскользь что-то ответила, но ее занимало совсем другое: если внизу находится присланный от ее брата человек, то успел ли он заметить ее знак?

А вот Абу Хасан заметил. Он явился в покои пленницы, пылая гневом, и успокоился только после того, как узнал от Фазиля, что капризная англичанка оттаскала за волосы свою верную служанку Даниэлу, которая осмелилась заявить, что готова стать женой повара-мусульманина. Джоанна в гневе даже выкинула в окно покрывало Даниэлы, недавно самой же ею и подаренное той за верную службу.