— Более забавного предложения мне еще никто не делал. Вы в своем уме, мессир Ласло Фаркаш?

— Абсолютно, — сдержанно ответил тамплиер.

Мартин откинул с глаз прядь волос. Его рот кривился в насмешливой улыбке.

— Так вот почему вы вчера произнесли такой панегирик ордену Храма! Вы надеялись прельстить меня службой в братстве тамплиеров!

— И не оставил этой мысли! — тоже повысил голос Ласло. — Вы созданы для нашего ордена. Ваши знания, ваше умение воина, даже ваше прошлое — все это только подтверждает, что вам надлежит стать братом ордена Храма! О, если бы вы знали, каких людей порой принимают в орден! Запятнавших себя рыцарей, убийц, бывших преступников. Но служба во имя Господа и борьба с неверными постепенно делает их лучше, они сами начинают уважать себя, а в ордене начинают уважать их. Вот и для вас братство рыцарей Храма — единственная возможность возвыситься. Белый орденский плащ скроет все темное, что было в вашем прошлом, и вы сможете получить то, чего доныне были лишены, — честь!

Мартин какое-то время не мог вымолвить ни слова. Наконец, как-то устало опустившись на камень подле Ласло, он сказал:

— Вы ведь говорили, что мое прошлое забыто, да и сам великий магистр ордена позволил вам помогать мне в поисках леди Джоанны.

— Клянусь крестом, в который верю, это так, — кивнул Ласло. — Вам поверили. Но чтобы ваше имя больше никогда не вызывало отторжения, вам следует стать одним из нашего братства. И я, и новый маршал Юг де Мортэн замолвили за вас слово перед магистром, и он ждет, что по возвращении в стан крестоносцев сестры покойного де Шампера вы явитесь к нему. Он готов вас принять. Поймите, Мартин, до сей поры вы были… никем. Но теперь у вас есть шанс стать одним из рыцарей ордена, настоящим рыцарем, который будет вызывать уважение, с которым будут считаться. Вы, как я понял, всю жизнь были изгоем. Разве у вас нет желания познать, что значит настоящее уважение и единство с людьми, которых почитают от Святой земли до северных морей? Вы больше никогда не будете одиноким. И ваша дама сможет открыто уважать вас и гордиться своей любовью к вам. Именно к вам, настоящему рыцарю, а не наемнику, служившему невесть кому.

— Тогда она уже не сможет меня любить, — уныло ответил Мартин. — Ибо, прельщая меня достоинствами звания тамплиера, вы не упоминаете, что они дают обет безбрачия, а значит, я больше никогда не смогу открыто говорить о любви своей избраннице, у нас просто не будет будущего…

— Беру Небо в свидетели, у вас с Джоанной де Ринель в любом случае нет будущего. — Ласло сурово нахмурил густые брови. — Однако… да простит мне Пречистая Дева то, что я сейчас скажу… Если вы станете достойным рыцарем и будете вхожи в круг знатных особ — а тамплиеров считают за честь принять самые знатные особы, — кто знает… Я ведь говорил, что мы не только монахи, но и рыцари. И нам порой дается так называемое Божье попущение для встречи с женщиной. И возможно, иногда вы сможете встречаться с леди Джоанной.

— И это говорит мне рыцарь, совсем недавно уличавший меня в том, что я хочу сделать блудницей женщину благородных кровей! — Мартин горько расхохотался.

— Вы и так живете с ней в блуде, — опустив голову, заметил венгр. — Но я буду молчать об этом, когда Джоанна де Ринель вернется в свой круг. Как буду молчать о том, что рыцарь ордена Храма Мартин время от времени навещает супругу сеньора де Ринеля. Пусть вы совершите грех, но я закрою на это глаза, ибо верю, что вы любите ее.

— Да что вы, храмовник, вообще можете знать о любви! — подскочил Мартин. — Вы лицемерны и лживы. Вы против того, чтобы я увез Джоанну и прожил с ней всю жизнь, но намекаете, что я не сильно согрешу, если порой буду пробираться к ней в спальню в белом плаще тамплиера. Ха! Да вам просто солнце напекло голову или вы исходите от злости, вызванной долгим воздержанием без женщины, когда видите нашу с Джоанной любовь!

— Вам не надо меня обижать, Мартин, — жестко произнес Ласло. — И если вы хорошенько все обдумаете, то поймете, что я предложил вам достойный выход.

— Я уже все хорошо обдумал, мессир рыцарь. — Мартин выпрямился, тряхнул головой, откинув с глаз наползавшую прядь. — И вот что я сделаю: я действительно расскажу Джоанне о себе… все. И позволю ей решить мою судьбу… наши судьбы. Если она откажется от меня, клянусь, что соглашусь вступить в ваш орден. Если же она примет меня таким, какой я есть, вы больше не будете меня донимать своими рассуждениями, что для нее хорошо, а что нет.

Ласло молчал, сурово глядя на бывшего ассасина потемневшими глазами, а потом согласно кивнул.

На обратном пути он снова подстрелил горную козу. Мартин шел в такой задумчивости, что даже не заметил, когда она появилась на выступе скалы. Какое ему было дело до того, будет ли у них на ужин жаркое, если решалась его судьба?

Джоанна встретила их на ступенях, поднимавшихся на гору аль-Хабис. Горячий ветер обдувал ее белую абайю, так что под легкой тканью обозначились все соблазнительные изгибы ее тела, длинные черные пряди волос падали на глаза из-под облегавшего голову шарфа.

— О, вижу, у вас была удачная охота!

Ее улыбка была яснее солнечного дня. И Мартин понял, что не сможет прямо сейчас поговорить с ней о том, что пообещал тамплиеру. Они стояли друг перед другом и счастливо улыбались, не обращая внимания на Ласло, который с тушей на плече прошел мимо них.

— Я люблю тебя, Джоанна, — с нежностью произнес Мартин.

— Я знаю, милый! — Она забросила на его плечи тонкие руки. — И я так счастлива с тобой! Ранее и не предполагала, что можно быть такой счастливой. И все благодаря тебе, мой верный рыцарь, мой защитник, мой герой!

Он зарылся лицом в ее волосы, чтобы Джоанна не увидела, какой натянутой стала его улыбка. Она считала его рыцарем. И он вдруг понял, что выполнить то, что он пообещал тамплиеру, пока просто не в силах.


Абу Хасан покорно вытерпел все удары и пинки, какими наградил его Малик аль-Адиль. Он распростерся на полу, не поднимал головы, пока его господин исходил яростью, узнав, что произошло, казалось бы, невозможное — верный бедуин упустил женщину, которая была важна для его господина!

— Как такое могло случиться? Я тебя спрашиваю, шелудивый шакал! Как англичанка могла исчезнуть в пустыне, да еще из такого замка?

Последовали новые пинки и удары, но Абу Хасан не отвечал, пока гнев господина не пошел на убыль. Хорошо еще, что эмир Малик не взялся за саблю. Значит, понимает, что верный слуга ему еще пригодится.

Только когда аль-Адиль немного успокоился и отошел к окну, Абу Хасан, не поднимаясь с колен, попытался объяснить, что же произошло: в день исчезновения англичанки никто не хватился ее с утра, так как в последнее время она пребывала в постоянной грусти, поднималась поздно, а то могла и до полудня не выходить из покоев. Другое дело, что Абу Хасан не обратил внимания на то, что никто из ее прислуги тоже не вышел: служанки не отправились греть госпоже воду для купания, армянка не явилась в кухню за завтраком, евнух не доложил об очередных причудах пленницы, — и в этом его вина. Правда, у Абу Хасана, хаджиба Монреаля, в то утро было слишком много дел. Еще засветло отбыл караван из Египта, с которого только взяли пошлину, и Абу Хасан проводил торговцев, следя, чтобы все было учтено и ни одной полушки не было припрятано для казны эмира аль-Адиля. А еще нужно было проследить, чтобы торговцы направлявшегося в Аравию другого каравана, все еще стоявшего в долине под замковой горой, не укрыли что-то из товаров. За всем надо было присмотреть и все учесть…

— Для меня эта женщина важнее каких-то жалких динаров, какие ты вытряхивал из купцов! — яростно крикнул аль-Адиль. Его тонкие ноздри трепетали от едва сдерживаемого гнева, темные глаза были расширены, из напомаженной прически выбилась длинная прядь, когда он неистово тряхнул головой. — Ты следил не за тем, Абу Хасан! И нет тебе прощения.

Но сам бедуин так не считал: теперь, когда войско крестоносцев стояло на подступах к Иерусалиму, для султана Саладина была важна каждая монета, какую он мог заплатить своим мамлюкам. Его воины, как и ранее, должны верить, что только их султан сможет оплатить им ту опасную работу, какая предстояла, чтобы сдержать упорных кафиров. И деньги, которые Абу Хасан привез в Иерусалим, могли послужить ему хоть каким-то оправданием.

— Мы спохватились, что дело неладно, ближе к обеду, — не поднимая головы под черным покрывалом куфии, продолжал рассказывать Абу Хасан.

Он поведал все. Как послал верного человека проверить, что случилось, как тот, так и не разобравшись в происходящем, со смехом начал рассказывать, что в покоях назареянки просто какое-то сонное царство. Но Абу Хасан сразу понял, что произошло что-то непредвиденное, и поспешил разобраться. Он сам зарубил сонного евнуха Фазиля, когда увидел, что в постели англичанки только накрытые покрывалом подушки. Ее же самой и след простыл.

— Это казалось невозможным, но, тем не менее, эта женщина исчезла. Мы обшарили весь замок. Я все еще надеялся, что это очередная недобрая выходка, что ей вновь захотелось позлить меня…

— О, ты просто безмозглый ишак, Абу Хасан! — застонал эмир, опустился на софу и закрыл руками лицо. — Я был о тебе куда лучшего мнения. Подумать только — слуги спят до полудня, женщина сделала все, чтобы об ее исчезновении узнали как можно позже, а ты рассчитывал, что она озабочена тем, чтобы позлить тебя!

Щека Абу Хасана под шрамом сильно дернулась.

— Мы сделали все, что могли, мой господин. Я даже послал людей в лаз, куда сбрасывали отходы, пообещав, что отрублю голову любому, кто испугается и не станет искать ее в подземелье. И они нашли вот это. — Он достал из-за пазухи отрезанную косу Джоанны.

Аль-Адиль скривил губы в презрительной усмешке.

— Итак, она выбралась из замка через колодец крестоносцев. А ты, пес, даже не подозревал, что такое возможно.

Абу Хасан стал твердить, что у назареянки наверняка были сообщники. Потом сказал, что допросил всех в замке и велел снарядить погоню. Сперва они помчались за уже отошедшим египетским караваном и оглядели всех, кто в нем находился, а его люди даже срывали покрывала с лиц ехавших в караване женщин, чтобы убедиться…

— Итак, ты еще и нарушил полагающийся для почтенных мусульманок аурат, Абу Хасан, — как-то устало произнес Малик. — А ведь в караване могли быть женщины тех эмиров, каких султан собирается вызвать на службу. О, видимо, духи пустыни совсем помутили твой разум, если ты решился на подобное!

— Прости, мой господин! — И Абу Хасан вновь повалился на плиты пола. А сам подумал: «Как же я мог удостовериться, что беглянка не укрылась среди скопища людей в караване, не осмотрев каждую женщину, какая была там?»

Он еще что-то говорил, рассказывал, как вернулся и велел оглядеть всех среди тех караванщиков, что только собирались в путь под стенами Монреаля, как допрашивал каждого, узнавая, кто был в караване, кто мог его покинуть и когда. Какой же сброд плетется в такой толпе! И паломники с семьями, и кочевники, и торговцы, и рабовладельцы с рабынями-наложницами, и те, кто просто путешествует. Но Абу Хасан не упомянул о том, что его допросы вызвали возмущение в караване, из-за чего едва не произошла стычка. Зато подробно рассказал, как он разослал по округе людей и те несколько дней носились по Дороге Царей, ибо все понимали — куда бы ни отправилась с сообщниками беглянка, они не могли удалиться в пустыню от пути, где имеются колодцы.

— Только когда наши поиски не увенчались успехом, я осмелился приехать к вам, всемилостивейший эмир Малик, да пребудет навечно с вами милость Аллаха, — закончил свою речь бедуин. — Я признаю свою вину, и только вам решать, каково будет наказание. Я с готовностью приму все, что прикажет мой повелитель. — Абу Хасан пополз к аль-Адилю и стал целовать его расшитые серебром башмаки.

Малик ударом ноги оттолкнул бедуина. Этот шакал был ему противен. Подумать только, а ведь он столько лет доверял ему, облагодетельствовал, возвысил! Теперь же тот действительно заслуживал того, чтобы его голова украшала пику на воротах Эль-Кудса.

Но первая ярость аль-Адиля уже прошла. Немного успокоившись, он подумал, что куда бы ни направилась Джоанна, вряд ли она так скоро сумеет попасть к крестоносцам. Да и то гневное послание, какое Саладин получил от короля Ричарда, указывало, что Джоанна еще скрывается. Ричард узнал, что его кузина не погибла, и угрожал султану, что тот трижды заплатит, если родственница Мелека Рика не будет возвращена в кратчайшие сроки. Саладин даже гневно высказал брату, велев немедленно привезти англичанку в Иерусалим. И тут приезжает этот бедуин и рассказывает, что пленница сбежала…

— Я мог бы разрезать твое брюхо, Абу Хасан, и велеть наполнить его раскаленными угольями. Аллах свидетель — ты заслужил это. Но все же, памятуя твои прежние заслуги…