От подобной мысли ее вдруг охватила такая тоска, что все краски прекрасного вечера померкли. Джоанна неожиданно осознала, что как бы ни был тяжел и опасен их путь по враждебным землям, она все время подспудно верила, что это еще не конец. Как можно ощущать одиночество, если знаешь, что тот, кого отвергла, все равно рядом и только ей решать, как сложатся их отношения. Она могла гневаться на Мартина, таить обиду и презрение, но знала, что вот он, рядом, смотрит на нее, ждет хотя бы малейшего знака с ее стороны. Наверное, это ее успокаивало. Но когда они наконец расстанутся… Хочет ли она этой разлуки? Что у нее тогда останется, кроме ее высокого положения? Представив, что Мартин больше никогда не прижмет ее к себе, что однажды она забудет о нем… Будущее внезапно показалось ей одиноким и безрадостным.

Джоанна резко поднялась, пошла к стоявшим неподалеку шатрам. И тут же увидела его. Мартин шел в ее сторону. Она замерла. И вдруг поняла, что для нее мало кто и что значат в жизни больше, чем этот человек.

Мартин поднимался по склону от стоянки бедуинов, двигаясь легко и грациозно, словно породистый скакун, но при этом в нем угадывалась немалая сила. У Джоанны вдруг проснулось огромное желание очутиться в его руках. Вот оно — то, чем он привлек ее к себе. Она думала, что освободилась от этой зависимости, но поняла, как много теряет, отказавшись от соединения с тем, кого любила. Любовь не умирает в один миг, как бы ни травили душу обида и разочарование, любовь пытается выжить и доказать, что имеет право на существование. И если влюбленные находят силы сохранить чувство, оно может стать великим счастьем.

Мартин был без ставшего уже привычным для Джоанны тюрбана и широкого бурнуса, только в холщовой рубахе с короткими рукавами, а за опоясывающим его кушаком торчала рукоять кнута. Бурнус он нес, перекинув через плечо, озирался по сторонам, пока не увидел ее. Он замер на какой-то миг, но потом пошел ей навстречу. Джоанна чувствовала на себе его взгляд, видела эти печальные голубые глаза под ниспадавшей наискосок пушистой прядью выгоревших волос. Похоже, Мартину тоже удалось смыть пыль и песок пустыни у источника Дар Звезд, но сейчас она думала только о том, что он попросил в награду, — позволить его спутнице посетить источник в оазисе.

Мартин остановился в нескольких шагах от нее.

— Миледи, вас долго не было. Уже смеркается, я заволновался.

Джоанна глубоко вздохнула и, откинув голову, подставила лицо порыву ветра. Ее волосы взвились, заплескались за плечами.

— Я не спешила возвращаться в кочевье. Вон уже вспыхнули первые звезды, а пустыня так тиха, что мне просто хотелось побыть немного одной. Странную жизнь ведут эти кочевники, вода для них — величайшее богатство, Дар Звезд, но, кажется, я их понимаю. Интересно, смогла бы я так жить? Они бедны, но свободны, живут среди опасностей, но ценят каждый миг. Их женщины рано стареют, но никогда не ощущают себя одинокими. И это куда лучше, чем жить в роскоши в гареме, быть лелеемой пленницей, изо дня в день взирая сквозь решетку на неизменный мир. О, я совсем не знаю, зачем это говорю! Но столько всего произошло, что меня переполняет необыкновенная радость. И ты… ты здесь, со мной. Мне спокойно, когда ты рядом.

Лицо Мартина осталось столь же бесстрастным, только дыхание стало прерывистым. Джоанна впервые так заговорила с ним после его признания. А до этого все время отворачивалась и сторонилась. Но сейчас… Он боялся поверить, что она изменилась. И все же решился сделать к ней еще шаг.

— Я всегда буду заботиться о вас, миледи. Вы для меня все.

— Тогда обними меня!

Он, казалось, не поверил и, когда она шагнула к нему, даже отступил.

— Джоанна, я ведь все тот же Мартин, приемыш евреев, наемник, человек без чести, лжец…

— Не говори больше об этом! — Она закрыла лицо руками. А потом взглянула на него из-под упавших на глаза волос и взволнованно произнесла: — Я знаю все о тебе. Как и знаю, что ты все для меня сделаешь. И пока мы здесь, пока мы свободны от всех условностей мира, разве мы не можем просто остаться самими собой, двумя беглецами, которых влечет друг к другу.

И вдруг заплакала. Но это были слезы облегчения, словно она выпускала из себя последнюю боль. Когда же он обнял ее, она навзрыд расплакалась, приникнув к его груди, обняла, спряталась у его сердца.

Наверное, эти слезы копились в ее душе слишком долго, и теперь Джоанна не могла их остановить. Но какие же сладкие были эти слезы! Она и не знала, что можно так глубоко плакать от счастья. Мартин ее отвел куда-то в сторону, она покорно шла, а потом сидела у него на коленях, и он обнимал ее, баюкал, укачивал, как ребенка. И самое странное, что в какой-то миг она увидела, что и в его глазах блестят слезы. Джоанна положила ему голову на плечо, а он стал покрывать легкими поцелуями ее лицо. Она замерла в его руках, чувствуя себя невероятно уютно, согреваясь и успокаиваясь, как ребенок. Но ребенком она не была. Она была женщиной с горячей кровью, и ее держал в объятиях мужчина, который и научил ее быть женщиной.

Мартин почувствовал, как изменилось ее дыхание. Из прерывистого стало ровным, потом глубоким, тяжелым… И когда она повернула к нему лицо, он сразу нашел ее губы, послушно открывшиеся ему навстречу, горячие, влекущие, вкус которых он помнил и знал, о которых тосковал в ночи, глядя, как она засыпает в стороне от него, завернувшись в свое пыльное покрывало. Сейчас же, когда он гладил ее спину, запускал пальцы в эти потоки рассыпающихся волос, она отзывалась страстно, почти болезненно, жадно.

И все же Мартин не спешил. Они лежали под кронами пальм на его бурнусе, и он ласкал ее медленно, неспешно, словно вновь открывая для себя как самое бесценное сокровище. Будучи всю жизнь воином, Мартин по натуре был нежным, поэтому испытывал огромную радость, оттого что доставлял удовольствие любимой. К тому же, какова бы ни была его страсть к Джоанне, благодарность и уважение к ней, которые переполняли Мартина сейчас, были еще больше. И слияние их получилось нежным, ласковым, оба двигались медленно, наслаждаясь каждым мигом, и экстаз пришел как исцеление, какое оба искали друг в друге. Они улетели в мир блаженства почти невесомо, словно в небеса…

Потом они долго сидели обнявшись и разговаривали. Или целовались, как влюбленные подростки, только открывшие для себя радость первых лобзаний. Ведь любовь может быть такой яркой, если находить в ней новизну. А для Мартина новизной в этот раз было счастье от осознания, что любимая женщина приняла его таким, каков он есть. Никаких тайн — какое облегчение! Для Джоанны же эта вновь вернувшаяся любовь была прорывом сквозь боль и разочарование, когда ей уже не на что было оглядываться. Пройдя сквозь все и все узнав друг о друге, они вернулись к своей любви, как будто одержав победу над целым миром, забыв все печали и сомнения… В небе загорались звезды, всплывал яркий месяц, непрерывно стрекотали цикады…

То, что Мартин с Джоанной помирились, Эйрик с Иосифом поняли, когда увидели, как они идут, держась за руки. Показавшись из темноты, они так и сели у костра рядом, плечо к плечу, и слушали разговоры бедуинов. В основном те говорили о верблюдах — эта тема для кочевников была неисчерпаема, так как именно верблюды являлись основой благосостояния бедуинского рода, их средством передвижения, их едой и одеждой, даже объектом вдохновения. Джоанна хохотала, слушая, как ее саму сравнивают с верблюдицей — стройной, большеглазой и грациозной. Кочевники с удивлением поглядывали на нее, еще недавно такую замкнутую и молчаливую, а теперь смеющуюся по любому поводу. Она же была так счастлива, что без всякого сожаления отдала завистливой Камиле свои украшения из ляпис-лазури и серебра — пусть всем будет хорошо, когда сама Джоанна получает от жизни столько удовольствия. И она совсем не думала о том, что это еще не конец, что впереди их ждет долгий опасный путь.

Именно о дальнейшем пути заговорил с ней Мартин на другой день:

— Шейх Хабиб был великодушен, позволив нам гостить в стане сколько угодно, но на самом деле для бедуинов непозволительная роскошь — каждый день резать для гостей барана или козу, как повелевает им закон гостеприимства. И я не удивлюсь, если нам вдруг начнут предлагать несколько коз, чтобы мы сами содержали себя в становище. Но это будет означать, что нас готовы принять в племя. Если же мы откажемся, то выразим свое пренебрежение к ним. Поэтому, чтобы не возникло подобных недоразумений, мы уже завтра отправимся в путь.

К скорейшему отъезду путников вынуждало и возвращение в кочевье отсутствовавших в набеге мужчин племени. Они вернулись на рассвете третьего дня, некоторые из них были ранены, харкали кровью, но остальные вели навьюченных награбленным добром лошадей, а следом плелись захваченные невольники со связанными руками и плачущие женщины, несшие в платках за спиной маленьких детей. Шейх был доволен полученной добычей и рабами, хотя, как оказалось, не всем его воинам повезло получить выгоду в набеге. Сын пастуха Кутайбы, в палатке которого устроились путники, вернулся в стан с пустыми руками, он был зол и довольно угрюмо поглядывал на гостей. Причем его внимание особенно привлекала Джоанна, он не сводил с нее глаз, что раздражало Камилю, и она сказала гостям, что, когда муж ляжет отдыхать, им лучше поскорее уехать.

— Шейх не станет ругать своего воина, если он захочет поправить дела, забрав себе женщину из эль-тееха, — объяснила она Мартину. — Но вы ведь не отдадите ее, будете драться, и если убьете моего мужа, то шейх Хабиб уже не будет к вам столь благодушно настроен. Поэтому, когда стемнеет, я отправлю с вами моего сына Дуду и он проведет вас через горы к караванной дороге на Хеврон.

Мартин даже поблагодарил бедуинку. Спутникам же сказал:

— Думаю, через несколько дней мы окажемся у Хеврона, а оттуда уже и до Иерусалима рукой подать.

— Надеюсь, на караванной тропе леди Джоанне уже не опасно появляться, — заметил Иосиф. — Да и ее преследователь Абу Хасан вряд ли до сих пор разыскивает беглянку — столько времени прошло, пора ему смириться. И все же пусть госпожа в пути не снимает паранджу, чтобы не привлекать к себе внимание.


Остановка и отдых у бедуинов позволили путникам восстановить силы, и они почти без проблем добрались к тропе караванов на западном берегу Мертвого моря. Они сделали остановку в оазисе с колодцем, набрали полные бурдюки свежей воды, ибо та, что они взяли в дивном источнике Дар Звезд, за время их двухдневного марша стала горячей и почти не утоляла жажду. Когда маленький бдул Дуда простился с ними и погнал назад своего верблюда, путники решили остаться в оазисе, рассчитывая, что со дня на день тут может появиться какой-нибудь торговый караван, ибо ехать в малом количестве по торговому тракту было опасно.

Вечером того же дня Джоанна, прогуливаясь под пальмами, не на шутку испугалась, обнаружив сложенную неподалеку груду человеческих костей. Когда путники прибежали на ее крик, Иосиф успокоил англичанку, пояснив, что это просто захоронение зороастрийцев. И, видя недоумение Джоанны, стал пояснять: только у зороастрийцев принято с таким пренебрежением относиться к останкам умерших. Они верят, что мертвые тела — это ненужная шелуха, вот и оставляют их на съедение стервятникам, считая, что для Бога ценна только душа умершего. Зарывание же трупов в землю, как и их сожжение, у зороастрийцев считается большим грехом, ибо они полагают, что мертвая плоть оскверняет саму землю.

Джоанна покосилась на груду черепов в стороне, и ее передернуло.

— Я ничего не знаю о зороастрийцах.

Теперь ей ответил Мартин. Сказал, что некогда это была одна из величайших религий на Востоке. Она просуществовала тысячи лет, была широко распространена, однако постепенно ее сменила мусульманская вера, и теперь зороастрийцев осталось очень мало. Мусульманство смело их, как более сильная и агрессивная религия.

Джоанна, поразмыслив, неожиданно спросила:

— Значит, если бы не крестовые походы, когда наши воины выступили на защиту своих верований, то мусульмане и христиан отправили бы туда же, куда и зороастрийцев, в небытие?

Подобный вывод озадачил ее спутников, а Иосиф через время заметил, что подобная мысль могла прийти в голову только христианке. На что Джоанна напомнила ему, что земли, по которым они едут столько дней, некогда принадлежали христианам восточного толка — византийцам. И именно византийцы обратились за помощью к Папе, когда турки-сельджуки стали захватывать их владения.

Они еще долго спорили, но без особого азарта, а потом всех сморил сон. Утром же, едва рассвело, путники увидели приближающийся к оазису караван — по дороге неспешно двигалась длинная вереница верблюдов, связанных одной веревкой, слышался перезвон колокольчиков и крики погонщиков.

Караван-баши сперва с подозрением отнесся к встречным и долго рассматривал полученную Иосифом еще при выезде из Дамаска тамгу, разрешающую проезд по этим краям. При этом он с явным подозрением покосился на спутников еврея — голубоглазого, одетого как бедуин, Мартина и рыжего Эйрика, облаченного в потрепанный тюрбан. «Не кафиры ли они?» — спросил он у Иосифа. И тому пришлось поклясться, что его выглядевшие как европейцы охранники просто мавали, давно перешедшие в магометанство, и что этим людям он полностью доверяет. Что касается Джоанны, то она под ее тонкой, сплетенной из конского волоса чадрой и в бедуинской накидке совсем не заинтересовала главу каравана.