— Да, именно.

— Но ведь это же не всё… не поэтому же ты упёрся в работу… не поэтому стремился покорить другие вершины… — она пристально смотрела на него поверх чашки.

Он не ушёл от ответа:

— Я хотел узнать, что чувствуешь, когда можешь всё.

— И что? — она затаила дыхание. — Что ты почувствовал, когда добился всего этого?

Он прожевал кусочек бутерброда.

— Ничего.

— Ничего? — не веря переспросила она.

— Да. Я ничего не почувствовал. Потому что когда достиг этого, у меня были уже другие цели, — он посмотрел на часы.

Она не сводила с него взгляда. Его жизнь это работа. Он говорил с ней, но думал о другом. Он думал о работе. Думал, как бы ему не опоздать. Не выйти из тех рамок, которые он себе установил. Он сказал, что должен быть в офисе к девяти часам утра. И для него нет ничего важнее, чем быть там в это время.

Он поймал её внимательный взгляд.

— Ты хотела услышать больше? А больше ничего нет, Эва. Во мне нет никакой интриги. Абсолютно, — ей показалось, что он сказал это жёстко. — Никакой интриги нет.

Это так и крутилось у неё на уме. И она спросила:

— Если бы… Если бы у тебя была возможность всё изменить… Или просто вернуть ту твою жизнь без травмы… Ты бы согласился?

— Да.

Он даже не подумал. Даже на секунду не задумался. Он сразу сказал «да», согласившись на ту жизнь, в которой наверняка ей не нашлось бы места.

— А ты говоришь, нет интриги. Да ещё какая интрига. Очень трогательная история. По крайней мере достаточная, чтобы вызвать жалость у беременной женщины, — едва открыв рот она поняла, что не стоит этого говорить.

Знала, что не стоит, но не смогла остановиться. А когда сказала, готова была откусит себе язык. Готова была сделать всё, что угодно, лишь бы эти слова никогда не повисли в воздухе.

А они повисли. Кажется, застыли над ними двоими. И не было больше ничего. Ничего.

Он не ответил. Не сказал. Не вспылил. Не вскочил с места. Хотя она со страхом напряжённо ожидала его реакции. Но её не последовало. Никакой. Ничего.

Он только смотрел на неё. Но так, что лучше бы просто ударил. Он смотрел на неё долго и изучающе. Смотрел допивая свой, как всегда слишком сладкий чай. Смотрел, доедая свои любимые бутерброды. Самые вкусные. А она научилась их готовить так, что даже Минни позавидовала бы.

Он снова посмотрел на часы. Не торопясь. Не спеша. Дожёвывая последний кусочек. Медленно. Словно её слова он прожёвывал тоже.

— Я не хотела… — тихо сказала она. В груди разросся огромный комок. Он мешал говорить.

Но он не ответил. Сделал последний глоток и аккуратно поставил чашку. Он продолжал смотреть на неё, но молчал. Поднялся со своего места и развернулся, чтобы уйти.

— Прости, я не хотела…

Он приостановился. И даже развернулся к ней.

— Теперь я, действительно, вижу, что ты не хотела.

Он даже не собирался её слушать. Поднялся в спальню.

Она сидела в ступоре несколько секунд. Несколько бесконечных секунд она сидела закрыв лицо руками, и ничего не ощущая. В душе стало вдруг пусто и мутно. И желудок дал о себе знать. То ощущение гадливости превратилось в тошноту.

Соскочив со стула, она понеслась за ним. Взлетела по ступеням, сама удивившись, как не убилась по пути в спальню.

И застыла в дверях гардеробной. Он уже был в серых брюках. И стоял спиной… И снимал с вешалки белую рубашку… И на нём не было повязки…

— Ты сказал… — заикаясь начала она. — Ты сказал, что растянул связки… — она смотрела в его отражение. Он натянул на плечи рубашку. — Ты мне сказал, что растянул связки! — подлетев, она одёрнула его руку и распахнув сорочку в безмолвном шоке уставилась на грудь.

— Конкуренция не всегда бывает здоровой, — равнодушно сказал он и начал застёгивать пуговицы.

Тошнота резко подступила к горлу. Она едва успела добежать до ванной комнаты. Склонилась над раковиной и её вырвало. В глазах потемнело. Она ухватилась за мраморный край, ожидая пока приступ пройдёт. Он не пошёл за ней. Вышел из гардеробной, только когда полностью оделся. В голове прояснилось, она умылась и вернулась в спальню. Села на кровать.

— Плохо? — она кивнула и он откинул одеяло. — Полежи. Я сейчас.

Он спустился вниз и вернулся со стаканом льда. Иногда это помогало от тошноты. И сейчас должно помочь, потому что этот приступ вызван больше её эмоциональным состоянием, нежели физическим недомоганием. Он поднял ей подушку повыше и она села на кровати. Накинул на колени одеяло.

— Ещё что-нибудь?

— Нет, спасибо, — тихо ответила она. Он кивнул.

— Скоро приедет Минни. Я попрошу и она присмотрит за тобой. Мне нужно ехать.

Она кивнула. И он вышел из спальни.

Очень хотелось заплакать, но она не могла.

* * *

Она так и не позвонила ему. Так и не решилась набрать его номер.

Не набралась смелости, что бы просто спросить, когда он вернётся домой. В душе было чувство, что она не имеет на это права; что она потеряла все права на него.

Это гадкое и обидное чувство…

Ян не звонил ей тоже. Ни разу за весь день и вечер. Это было так непривычно. Но всё же так понятно. И так неприятно. Но он ведь знал, что ей плохо. Ушёл, оставляя её в таком состоянии, и даже не поинтересовался о её самочувствии.

Она не решилась позвонить ему, но легко смогла позвонить другому человеку. Она сделала это после того, как её тихая истерика закончилась. Она не ревела и не плакала, но тихо глубоко в душе лила горькие слёзы, после того как он ушёл; после того, как она увидела его в гардеробной…

Она столько всего слышала от родителей… Столько всего… Что ей не составило огромного труда представить всё то, что он пережил и что с ним делали… Это так страшно… Всё должно было встать на свои места, но не встало.

— …чтобы ты никогда больше не появлялся в моей жизни! Я никогда не хочу тебя больше видеть! И ты больше подонок чем он, потому что от тебя этого не ожидаешь, а он никогда не прикидывался мягким плюшевым мишкой, как ты! — злобно выговорилась она и положила трубку.

Не слышала, отвечал ли он ей и была уверена, что больше он не появится в её жизни.

Она не пыталась себя занять чем-нибудь.

Она думала. Ждала. Смотрела на часы. Ждала. Поглядывала на телефон. Но он молчал.

Было совсем поздно, но его всё ещё не было. И уже не верилось, что он придёт домой ночевать. Можно позвонить Селесте… И выглядеть полной дурой справляясь о местонахождении собственного мужа у его же секретарши. Эва категорически отказалась от этой идеи, несмотря на то, что считала Селесту своей подругой.

Дождь лил целый день, поэтому ей даже в голову не пришло развлечь себя поездкой по городу. Она открыла двери на террасу и устроилась в гостиной. Включила телевизор, но так тихо, что звук едва перекрывал шум падающей с неба воды. Она не включала свет, он почему-то ей мешал. В доме стало прохладно. Влажный воздух, загоняемый ветром, быстро заполнил помещение и Эва завернулась в плед. Совсем стемнело и она укрепилась в уверенности, что домой он не вернётся. Он так и не позвонил. А у неё не хватало сил нажать пару кнопочек на телефоне, и язык не поворачивался сказать ему пару слов.

И она беспокоилась. Она просто беспокоилась. Это чувство сейчас перекрыло все остальные всплески в её сознании. Потому что с ним тоже что-то могло случиться. Он так же как и она мог попасть аварию. Да что угодно! В жизни столько неприятностей, которые может поймать каждый из нас. А она не имела ни малейшего представления, где он и что с ним.

Он заставлял переживать её несколько стадий. И не оставляло чувство, что он делал это сознательно. Сначала она сожалела о своих словах и не находила себе места. Переваривала всё и переживала заново. Потом её начали бесить его пренебрежение и наплевательское отношение, проявляющиеся в отсутствии телефонных звонков и любой информации о нём. Потом прошло и это. Осталось только голое беспокойство. Ничем не прикрытое беспокойство о нём. И уже не важно, где он был, и где провёл полночи, а может быть и не важно с кем, только бы он вернулся домой живой и здоровый. Но при всём при этом, она так и не решилась сама ему позвонить.

Была уже поздняя ночь. И наверное скоро утро, но она так и не ложилась. Не поднималась в спальню. Не могла. Сидела на диване, завернувшись в плед. На том самом диване, где накануне они занимались… Сексом? Любовью? Конечно, любовью… Он всегда так говорил. И любил её… Нежно и трепетно заботился о ней во время их близости, превращая это в нечто особенное. Совсем личное… Совсем интимное… Совсем… Его «совсем» не знало границ…

«Ты же художница, давай испробуем твою фантазию…», — говорил он, когда они перебрались в спальню.

И они испробовали. Он пробовал. Её. Как и обещал. Он ласкал её, целовал её, а она ассоциировала его прикосновения с цветом. Алые — жгучие; пурпурные — насыщенные; розовые — лёгкие. Они были разные. Их было так много.

И это была цветная ночь…

И она говорила.

Боже, она научилась говорить во время секса!

Он её научил. Говорить. И даже смеяться. Улыбаться.

Она улыбалась. Всегда млела после этого с улыбкой на губах.

А теперь она сидела на этом диване в компании телевизора. И не могла лечь спать. Не хотела подниматься в спальню, хотя глаза уже закрывались. Продолжала сидеть здесь, будто там, в той огромной кровати, её ждало чудовище.

И оно, там было. Ждало её. И имя ему Одиночество.

Теперь стало не так важно, почему он оставил её и вернулся. Сейчас это перестало быть проблемой. И не это есть их проблема. Проблема была в том, что она никак не хотела отступить от себя. Цеплялась за любую возможность, чтобы этого не сделать. Цеплялась за его предательство. И съедала сама себя…

Она заснула под утро. Так и осталась в гостиной, постепенно провалившись в сон под тихий и монотонный гул телевизора.

Проснулась в ужасном состоянии. Голова болела, нос заложило, в горле невозможно першило. Поспала в гостиной…

Она позвонила своему доктору и справилась, что ей теперь делать и как лечиться. Получив несколько советов, она воспользовалась пока только одним: развела себе чай с мёдом. Много чаю. Самую большую кружку, которая была в доме. И снова вернулась на диван, предварительно сомкнув стеклянные перегородки выходящих на террасу дверей.

Кружка с горячим чаем нашла своё место на столике рядом с диваном. Слишком он был горяч.

— Кажется, моя маленькая, мы с тобой заболели, — она положила руки на живот. — Но мы полечимся… Наша добрый доктор дала мне кучу советов. Мы испробуем их все. Потом.

После чая стало немного лучше. Утренняя тяжесть прошла. Клонило в сон и она не стала сопротивляться. Так и прошёл её день.

А телефон всё молчал.

Теперь у неё тем более не было желания набирать его номер, потому что смысла в телефонном разговоре не было и вовсе. Но, что ожидать от личной встречи, она вообще не представляла. Он не оставил ей такой возможности, проявив полное равнодушие, после тех памятных слов.

Да, он позаботился о ней: поправил подушку, укрыл, поинтересовался самочувствием и принёс лёд. Но это было сделано не так, как обычно и всегда. Совсем не так…

Когда он пришёл, она занервничала. Хотя, казалось, была абсолютно спокойна. И была она спокойна не потому, что не волновалась или была в чём-то уверена. Просто за всё это время, которое провела в одиночестве, она переварила все свои эмоции. Не осталось ничего, над чем бы она не подумала. Но услышав его, она заволновалась.

Застала его на кухне. Он снимал пиджак. И слышал её шаги, но не обернулся. А она подошла к нему, но сразу отпрянула. От него несло алкоголем. Но не это её оттолкнуло. Не алкоголь её беспокоил и заставил отпрянуть, а запах женских духов. Стойкий и противный до тошноты.

— Где ты был? — естественно, первый вопрос, который она задала.

Он глянул на неё, но не ответил сразу. Налил коньяк.

— Тебя это так волнует? — издевательски.

Она опешила от его пренебрежительного тона.

— Господи… как мерзко, — с отвращением проговорила она, — ты вернулся непонятно откуда… весь пропахший дешёвыми духами… — не хватало слов, чтобы выразить омерзение, что накатило на неё.

— Почему же, — спокойно сказал он и развернулся к ней. Встал облокотившись на кухонный шкаф. — Это очень дорогие духи. Но ты права, пахнут они отвратительно. Мне не нравится. Я привык к другим.