В ней участвовали три женщины, один мужчина, двое детей. Мужчина нес два чемодана; он шагал впереди, имея вид мрачный и решительный. Лицо под мягкой коричневой шляпой было угрюмым. За мужчиной едва поспевала веселая, смеющаяся женщина, чьи светлые волосы рассыпались по меховому воротнику пальто. За ней вприпрыжку неслись двое детей – темноволосая кудрявая девочка лет десяти и худенький мальчик чуть помладше, державший ее за руку. Еще две женщины шествовали на некотором отдалении. Одна шагала величественной, размеренной походкой; другая шла неуверенно, опустив голову, словно не очень хорошо представляла себе, куда и зачем движется.

Самое странное то, что невозможно было определить – кто уезжает, а кто остается. Первым в вагон поднялся мужчина, за ним светловолосая женщина. Потом по лесенке взобрались и все остальные. Некоторое время спустя женщины и дети спустились на платформу, и лишь мужчина остался в купе. Блондинка прижала к себе мальчика и несколько раз крепко его поцеловала. Когда же паровоз вздрогнул и выпустил клуб дыма, мужчина и светловолосая женщина поменялись местами – она поднялась в вагон, а он спустился. Мужчина взял ее за руку, попытался удержать на последней ступеньке.

– Ради бога, Сильви. Не уезжай! – крикнул он, повысив голос – паровоз пыхтел все сильнее.

Еще через пару секунд поезд тронулся с места. Блондинка сбросила с плеч отороченное мехом пальто, перекинула его через руку и с явным удовольствием посмотрела вперед, в сторону локомотива. Провожающие печально глядели ей вслед, так и не дождавшись прощального взмаха руки.

Итак, ровно через шесть лет после несостоявшейся поездки в Польшу, Сильви Ковальская-Жардин, наконец, готовилась осуществить свое намерение. Она знала, что все – и Жакоб, и Лео, и Каролин, и принцесса, и даже Фиалка – против ее затеи. Принцесса Матильда с дочерью ненадолго приехали в Париж и угодили как раз к моменту расставания. Все эти люди интересовали Сильви очень мало. Расставаться с ними ей было совсем не жаль. Разве что с сыном – такой тихий, послушный мальчик, очень похожий на покойного Тадеуша, хотя тот был куда живей и шаловливей. «Мой сын вырос таким, потому что его воспитывали старики, уставшие от жизни и боящиеся всего на свете», – думала Сильви. Когда кончилась война, Лео вернулся в ее жизнь молчаливым и застенчивым чужаком. Прошло четыре месяца, но лед отчуждения так и не растаял.

Сильви дышала полной грудью, словно только что вырвалась на чистый воздух из прокуренного помещения.

Она должна была от них уехать – во что бы то ни стало. Когда прошла первая эйфория освобождения, воцарилась неистребимая скука, вгонявшая ее в отчаяние. Были дни, когда Сильви вообще не хотела подниматься с постели. Ей казалось, что муж утратил к ней всякий интерес – занят только собственной матушкой, тяжело переживавшей недавнюю смерть Жардина-старшего. Жакоб постоянно находился в состоянии депрессии. Он все время думал о мертвых, число которых все увеличивалось. Если же кто-то из его товарищей остался жив, то разговоры шли только об одном – об ужасах лагерей смерти. Сильви не желала больше об этом слышать. Все время Жардин теперь врачевал душевные раны прошедших через ад. Временами ей казалось, что он сам растворился в этой преисподней.

Еще тоскливее было находиться рядом с Каролин. Та каждый день с утра до вечера обходила конторы различных организаций, занимавшихся поисками пропавших без вести. Возвращаясь домой, Каролин жадно смотрела на телефон и постоянно бегала к почтовому ящику. Она все еще надеялась, что Йозеф вернется, но надежда постепенно слабела, одолеваемая все нарастающим ужасом.

Сильви думала, что было бы куда справедливее, если бы ребенок зрел не в ее чреве, а в теле Каролин. Всем от этого стало бы только лучше. У Каролин появилась бы цель в жизни, она прекратила бы свои маниакальные поиски. Как чудесно было бы вновь обрести прежнюю Каролин вместо этой зловещей тени.

О беременности Сильви никому не сказала, даже Жакобу. Он был слишком занят своей работой, на жену внимания почти не обращал. Заниматься любовью они перестали. Иногда Сильви думала, что, заглянув в лицо смерти, Жакоб никак не может отогнать от себя это видение, а тело жены болезненно тревожит его лишь напоминанием о радостях жизни.

Сильви точно знала, когда был зачат ребенок. Она осторожно положила руку на живот и ощутила выпуклость, пока заметную только ей самой.

Восьмого апреля, ровно за месяц до окончания войны в Европе, в доме появился Жак Бреннер с букетом цветов. Он поцеловал Сильви, поздравил ее с днем рождения. Жакоб был совершенно уничтожен – он забыл о юбилее. Желая реабилитироваться, Жардин сказал, что в качестве подарка запланировал праздничный ужин в отеле «Ритц». Все вместе они отправились в знаменитый ресторан и устроили пир – или во всяком случае то, что в ту голодную пору считалось «пиром». Сильви старалась не смотреть на пепельно-серое лицо Каролин, не заглядывать в отсутствующие глаза Жакоба, а лишь внимать веселым шуткам Жака – так, по крайней мере, она тешила себя иллюзией, будто последних шести лет не было вовсе.

Когда они вернулись домой, Жак попросил ее спеть. Сильви села к пианино, пробежала пальцами по клавишам, а затем, словно осененная вдохновением, запела ту самую песню, которую исполнила для Жакоба во время их памятной встречи в Марселе:

В гостинице «Алжир»

Я встретила его.

Случилось это в полдень.

Иль около того.

Я встретила в субботу

Героя моих снов,

Но утром в воскресенье

Расстались мы без слов.

Но сегодня Сильви добавила к песенке новые строки:

Однажды днем весенним

– Весь мир сошел с ума —

Мы встретились, но где,

Не помню я сама.

Он вновь мне повстречался

Герой моей мечты,

Но слишком изменились

Мы оба – я и ты.

Жакоб смотрел на нее так, словно впервые увидел после долгой разлуки, а когда они остались вдвоем, он сжал ее в объятиях, и они занялись любовью так страстно и самозабвенно, как в лучшую пору своей любви.

С той ночи в жизни Сильви ничего примечательного не происходило – лишь тоска, суета, мелкие хлопоты. Временами ей казалось, что она утрачивает контакт с миром. Поговорить было не с кем – разве что с маленьким Лео. Никто не обращал на Сильви внимания – грустна она или весела, хорошо выглядит или плохо. Молодая женщина чувствовала, что грань между явью и сном начинает размываться. Все чаще она погружалась мыслями в прошлое, вспоминала волшебный дурман минувшего лихолетья.

Тогда все было по-другому. Как восхищенно смотрел на нее Жакоб, когда она рассказывала ему про план его спасения из тюрьмы, составленный и осуществленный ею и Каролин. После допросов в гестапо Жардин долго приходил в себя, отлеживался на заброшенной ферме. В каждом его взгляде, в каждом прикосновении Сильви чувствовала восторг и обожание. Затем наступила чудесная пора, когда они стали товарищами по оружию. Сильви участвовала в трех боевых заданиях, но потом Жакоб все-таки настоял, чтобы они расстались. И все же целых три раза она испытала истинное блаженство, наблюдая, как хладнокровно и профессионально он действует. Жакоб словно превращался в другого человека – отдавал четкие, немногословные приказы, заряжал окружающих своей целеустремленностью. Рядом с ним работа со взрывчаткой казалась совсем не опасным, а, наоборот, увлекательным и захватывающим делом, эпизодом плавной и победоносной борьбы. Даже Каролин рядом с Жакобом расцветала, забывала о своем горе, всецело отдаваясь выполнению задания. Да, то была поистине счастливая пора. Сильви вспоминала, как от радостной дрожи трепетали кончики пальцев, как пересыхало в горле, когда легким движением она поворачивала рычажок дистанционного детонатора.

И все ради чего? Чтобы вернуться в скучную парижскую квартиру и таскаться по пустым магазинам в поисках съестного?

Письмо от Анджея показалось ей знамением свыше. Оно шло несколько недель, пересылалось с одного адреса на другой. Лаконичное, загадочное и бравурное, оно было очень характерно для Потацкого.

«Сильвечка! Польша свободна, Польша снова в цепях. Надеюсь, ты и твои близкие в порядке. Привет. Анджей».

Вот и все – никакого обратного адреса. Лишь штамп краковского почтамта. Два дня Сильви не расставалась с письмом, то и дело поднося листок к лицу и вдыхая его мятежный аромат. Потом, втайне от всех, получила необходимые визы, купила железнодорожный билет. За неделю до отъезда она объявила Жакобу о своем решении.

Он недоуменно уставился на нее.

– Сильви, но это полнейшее безумие! Польша в руинах, она превратилась в пустыню. Там до сих пор кое-где идут бои. Женщине, да еще одной, в такой стране делать нечего. И потом, ты не представляешь себе, как трудно и опасно сейчас совершать дальние поездки. Ты даже не доберешься туда!

Сильви ответила ему насмешливым взглядом.

Тщетно Жакоб пытался воздействовать на нее логическими доводами:

– Если ты хочешь повидаться со своей старой няней, то ее наверняка давно уже нет в живых. Думаю, она умерла еще до войны. Сильви, будь же разумна.

– У меня есть право почтить память умерших, – отрезала она.

В конце концов Сильви рассказала мужу о письме.

Голос Жакоба зазвенел от гнева:

– Ты даже не знаешь, где он. На письме нет обратного адреса. Как можно быть такой безответственной? Ты подумала о сыне? Ведь он в тебе нуждается!

Сильви его не слушала. Последние дни перед отъездом она провела с Лео – водила его в кино, на концерты. В остальное время не спеша укладывала вещи: наполнила один чемодан продуктами, теплой одеждой. Как-то вечером Жакоб сообщил ей то, что ему удалось выяснить об Анджее – немногое, но Сильви не знала и этого.

– Анджей Потацкий. По образованию математик. Возраст – двадцать восемь лет. Поручик в армии Андерса. Судя по некоторым сведениям, в прошлом году в составе группы парашютистов отправлен в Польшу. В общем, по твоим понятиям, настоящий герой.

На лице Жакоба играла неприязненная усмешка.

Сильви догадалась, что он просто ревнует. Следующая фраза подтвердила ее предположение:

– Надеюсь, ты вернешься? – холодно осведомился Жакоб.

– Думаю, что да, – столь же язвительно ответила она, но в голосе ее звучала едва различимая торжествующая нотка.

Ночь она провела в кровати своего маленького сына.

И вот Сильви стояла у окна вагона и смотрела на выжженную землю, над которой повисла серая пелена дождя. Кое-где торчали обугленные остовы танков. Поезд двигался не спеша, часто останавливался. Казалось, он никогда не достигнет пункта своего назначения. Приходилось подолгу стоять на станциях и полустанках, пропуская грузовые составы. Позади остались Реймс, Шалон, Шомон. Пассажиры в купе все время менялись, но каждый держался настороженно, в разговоры не вступал. Люди перестали смотреть друг другу в глаза. То же самое было и при оккупации, думала Сильви. Разве что проверка документов проводилась теперь чуть более вежливо, чем при немцах. И все же, когда поезд достиг швейцарской границы, Сильви мысленно поблагодарила принцессу за дипломатический паспорт – без него ей пришлось бы туго.

В Базеле Сильви остановилась в маленьком отеле. Ночью ей приснился сон. В этом сне все говорили на польском языке. Она, совсем маленькая девочка, бежала куда-то и никак не могла остановиться. Проснувшись утром, Сильви не сразу сообразила, где находится. Вокзал в Базеле был тихий и сонный, но зато поезд отправился по расписанию. В Цюрихе все было иначе – на платформах толпился шумный разноязыкий люд. Отправление поезда на Вену без конца откладывалось.

Сильви сидела в переполненном зале ожидания, чувствуя, что все происходящее вокруг не имеет к ней никакого отношения. Она цеплялась за ручки чемоданов, словно эта материальная тяжесть могла помочь ей сохранить связь с реальностью. Когда поезд в конце концов тронулся, Сильви откинулась на спинку сиденья и крепко зажмурила глаза. Она мечтала только об одном – не просыпаться до самой Вены.

Но на границе, в маленьком городке Фельдкирх, пассажирам велели выйти из вагонов. Было приказано предъявить паспорта, весь багаж перевернули вверх дном. Сильви испытывала такой страх, какого не ведала даже в самые тяжкие моменты войны, а ведь тогда ей случалось перевозить в своем багаже оружие и боеприпасы! Очевидно, подобная реакция была вызвана неожиданной агрессивностью проверки. Сильви обессиленно прислонилась к стене, пытаясь взять себя в руки. Какой-то мужчина, поглядев на ее мертвенно-бледное лицо, прошептал:

– Да, совсем как фашисты. Никак не отучатся от своих повадок.

Лишь на рассвете пассажирам позволили вернуться в вагоны.

В Иннсбруке выяснилось, что поезд до Вены не пойдет. Возможно, состав будет завтра. А может быть, и не будет. По лицу Сильви потекли слезы. Кассирша сжалилась над ней и сообщила по секрету, что через час отправляется поезд в Зальцбург. Может быть, фрау хочет посетить родину Моцарта?