Сильви побрела назад в консулат. Никто ее не понимал, разговаривать с окружающими было бессмысленно. Единственная настоящая реальность – мир теней, живших в глубинах ее души.

А потом неожиданно появился Анджей. Раздался стук в дверь, и горничная, обслуживавшая сотрудников консулата, попросила мадам Жардин пройти в гостиную. Тяжело ступая, Сильви открыла дверь и увидела мужчину в шинели, нетерпеливо расхаживавшего взад-вперед по комнате.

– Анджей, – прошептала Сильви.

У нее подкосились ноги, но горничная подхватила ее и помогла сесть на диван.

– Анджей, неужели это действительно ты?

Ее осевший от волнения голос звучал едва слышно.

Потацкий крепко взял ее за руку.

– Сильвечка, ты совсем рехнулась! Что ты делаешь в этой забытой Богом стране?

Горничная деликатно вышла за дверь.

Сильви смотрела на Анджея. Он совсем исхудал, лицо приобрело землистый оттенок, но из-под льняной пряди волос по-прежнему задорно блестели глаза.

– Анджей, Анджей.

Она повторила это имя несколько раз, потом крепко обняла Потацкого.

– Я приехала, чтобы найти тебя, и я тебя нашла. – Ее губы тронула озорная улыбка. – А раз я тебя нашла, я заберу тебя с собой.

– Полоумная. – Он покачал головой, глядя на нее с нежностью.

Потом, внезапно превратившись в дерзкого мальчишку, похлопал ее по животу: – Это что, подарок мне к Рождеству?

Сильви застенчиво потупилась, оставив вопрос без ответа.

– Ты ведь поедешь со мной во Францию?

Она еще крепче вцепилась в его руку.

Анджей шутливо закатил глаза, но его лицо тут же посерьезнело.

– Сильвечка, ты очень храбрая, и я рад тебя видеть. Рад, что ты жива и здорова. Но ты понятия не имеешь, что здесь происходит. – Он подозрительно огляделся по сторонам и понизил голос. – Тут тебе не Франция. Наша страна по-прежнему воюет. Для нас война не кончилась. – Его глаза вспыхнули огнем. – Годами мы жили в подполье, как крысы. Мы потеряли миллионы лучших людей, потеряли наши города. И все ради чего? Чтобы быть рабами русских? Тебе этого не понять!

Анджей говорил страстно и нетерпимо – точь-в-точь как покойный отец Сильви.

– Немцы уничтожали нас в Варшаве, как мух, а русские, наши долгожданные спасители, спокойно за этим наблюдали.

Анджей яростно взмахнул рукой, изображая, как давят муху.

– Да, немцы истребляли нас, а русские в это время прекратили огонь. Им нужно наше достояние, они хотят превратить нас в рабов. – Анджей не договорил и уставился на нее бешеными глазами. – Зачем я все тебе рассказываю? Это тебя не касается. Но знай: борьба продолжается. Мы ведем партизанскую войну.

Он так крепко стиснул ее пальцы, словно хотел их сломать.

– Так что никуда я с тобой не поеду, Сильвечка. – Глаза его смотрели грустно. – Но я очень рад тебя видеть. И я счастлив, что ты готовишься стать мамочкой. Возвращайся домой, живи в безопасности.

Лицо Сильви побледнело.

– Ты хочешь, чтобы я уехала?

Он кивнул.

– Да, в нашем распоряжении одна ночь. Я должен показать тебе красоты Кракова. – Он горько усмехнулся. – Угостить тебя жареным фазаном и напоить изысканными винами. Мы оба проделали долгий путь, чтобы встретиться. Но завтра, – он нежно погладил ее по руке, – завтра ты сядешь в поезд и отправишься в Париж.

– Нет!

По лицу Сильви текли слезы, но голос ее звучал вызывающе. Анджей не может исчезнуть так быстро! Она спорила, упрашивала, убеждала. Пусть он хотя бы съездит с ней в родительскую усадьбу.

На это Анджей согласился.

В нормальное время до Люблина можно было доехать по железной дороге за несколько часов, но из-за разрухи путешествие заняло почти целый день. Впрочем, Сильви ничуть не была этим расстроена. Она сидела в холодном вагоне, держа Анджея за руку. Ее мысли витали где-то между прошлым и настоящим. Перед глазами возникали сцены из детства, похожие на обрывки давно забытых снов. Сильви рассказывала Анджею о минувших днях, бессознательно перейдя на ребяческий язык своего детства.

До города они добрались уже ночью. Анджей сказал, что необходимо найти комнату. По счастливой случайности, им действительно удалось разыскать место для ночлега – комнату с большой двуспальной кроватью. Они спали рядом, не раздеваясь, словно невинные дети, не утратившие надежду. Сильви снился сон о доме, об отце. Во сне пахло вишневым вареньем, ароматом листвы.

Таков был рай до грехопадения.

Но наутро Анджей утратил терпение.

– Сильвечка, – сказал он серьезно, беря ее за руку. – Мне нужно возвращаться к моим людям. Они меня ждут.

По ее щекам потекли слезы.

Он обнял ее за плечо.

– Есть поездки, которые лучше совершать в одиночестве, – нежно прошептал он. – Поверь мне, так будет лучше. Я что-нибудь придумаю.

Он исчез, но уже через несколько минут вернулся. На улице ждала повозка. Потацкий усадил Сильви рядом с седым возницей, лицо которого было наполовину закрыто опущенной на глаза шапкой. Анджей заботливо укутал ноги Сильви одеялом, пропахшим сеном и конюшней.

– Пан Стах доставит тебя куда нужно. Он хорошо знает те места.

На прощание Анджей обнял ее, и Сильви почувствовала, что ему не терпится поскорее отправить ее в путь.

– Будь храброй, Сильвечка. Мы встретимся вновь, когда Польша будет свободной.

Анджей махал ей вслед, а повозка грохотала по булыжной мостовой. Сильви смотрела на своего друга – худощавого молодого человека с детскими голубыми глазами, закутанного в слишком просторную шинель. Эта картина воскресила в ее памяти другой образ: маленький Тадеуш машет ей рукой, тает вдали, откуда нет возврата.


Розовые, кремовые, палевые домики люблинских предместий остались позади; свинцовое небо стало ронять на землю снежные хлопья. Мохнатые белые снежинки кружились в воздухе, неспешно опускаясь на бурую землю. Эта вертящаяся белизна, медленный ритм конских копыт наводили оцепенение. Из забытья Сильви вывел грубоватый голос возницы:

– Я знал вашего отца. Выдающийся был человек, – сказал крестьянин, не поворачивая головы. Потом надолго замолчал, покачал головой, угрюмо буркнул: – Теперь усадьбу заняли русские. А раньше там были немцы. С тех пор в господском доме госпиталь. Немцы ставили там опыты над людьми. Совсем с ума посходили.

Он проворчал еще что-то в намотанный на шею шарф, и снова наступила тишина.

Сильви так и не поняла, кто посходил с ума – немцы или вообще люди. Она зябко поежилась, чувствуя, как внутри шевелится младенец. Потом решила расспросить возницу про няню, бабушку. Тот долго думал, наконец закивал головой:

– Как же, как же, пани Кася. Она умерла. Еще до войны.

Сильви утратила ощущение времени. Снегопад прекратился, и окрестности стали приобретать знакомые очертания: деревенька, хутор, плавный изгиб холма, лесная опушка. А вот и аллея, ведущая к господскому дому: голые ветки каштанов, поблескивающие льдом, шпиль небольшой часовни. У Сильви учащенно забилось сердце. Вдали показались конюшни, за ними розовый фасад, казалось, согревавший теплотой света озябшее небо.

– Обратно поедете? – спросил пан Стах.

Сильви кивнула, потом, передумав, отрицательно помотала головой.

Видя ее нерешительность, возница пожал плечами:

– Ладно, если я вам понадоблюсь, скажите Митеку.

Он махнул рукой куда-то в сторону конюшни.

Сильви заметила, что там стоят два военных джипа.

У парадного входа Сильви позвонила в большой медный колокольчик и стала ждать. Она сама не знала, что скажет. Ее «я» как-то съежилось, утратило реальность. Колокольчик висел на двери гораздо ниже, чем ей запомнилось из детства. Краска на косяке облупилась, разлохматилась клочьями.

На пороге появилась медсестра в потрепанном халате. Сильви открыла рот, хотела что-то сказать, но не смогла. Медсестра осмотрела ее с головы до ног и внезапно улыбнулась. Она взяла у Сильви чемоданчик и провела ее внутрь.

– Нет, не в этом дело, – запротестовала Сильви. – До войны это был мой дом. Я приехала на него посмотреть. Хочу побывать на могиле у родителей, у брата.

Она всхлипнула.

– Да-да, само собой, – успокаивающе покивала медсестра, явно не веря ни единому слову.

Она еще раз взглянула на выпирающий живот, потянула Сильви за собой.

Та больше не сопротивлялась. Она прислушивалась к звукам, доносившимся со всех сторон – какие-то шепоты, стоны, писки. Сильви заглянула в дверь бывшей гостиной и увидела длинный ряд коек.

– Пойдемте. – Медсестра подтолкнула ее к широкой лестнице.

Вот дверь, за которой располагалась родительская спальня.

– Нет, нам не сюда.

Медсестра открыла следующую дверь, там когда-то находился музыкальный салон. Но теперь здесь не было ни рояля, ни сияющей лаком виолончели. Вместо этого – четыре кровати, три из них заняты, одна свободная.

Сильви досталась койка у окна. Она подошла к подоконнику и увидела в меркнущем свете дня часовню, край луга и целое море деревьев. Медсестра сняла с нее пальто.

– Все будет хорошо, – ворковала она. – Ничего страшного. Раздевайтесь. Вот, умница. Как вас зовут? Документы у вас есть?

Сильви не спорила, не сопротивлялась, а просто смотрела в окно. В памяти у нее звучал этюд Листа, голос отца, повторявшего: «Быстрее, еще быстрее». Вот раздался звонкий смех Тадеуша. Сильви откинулась на пухлую подушку, закрыла глаза, беззвучно зашевелила губами. Откуда-то донесся женский шепот:

– Бедняжка, совсем выбилась из сил.

Сильви задремала.

Проснулась она от мужского голоса, говорившего что-то на странной смеси польского и русского. Горела лампа, возле соседней кровати сидел высокий мужчина в военной форме. Красивое лицо, живые, темные глаза. Офицер гладил по руке лежащую на койке женщину.

– Вот увидишь, Ганка, все закончится очень быстро. У нас родится замечательный мальчуган, и мы все вместе уедем в Ленинград. Это прекрасный город, нашему сыну он понравится.

Мужчина говорил не умолкая, ободрял, утешал.

Сильви села на кровати. Ей нравился его голос. Но в огромных серых глазах Ганки читался немой ужас. Мужчина помог ей подняться, закутал в халат.

– Медсестра говорит, что небольшая прогулка по коридору поможет кровообращению. Пойдем-ка.

Они медленно вышли из палаты.

– Хороший человек этот Иван Макаров, – сказала пожилая женщина, лежавшая на койке с другой стороны от Сильви. – Такой добрый, такой красивый. Но что будет с Ганкой… – она покачала головой. – Прямо не знаю. Слишком уж она хрупкая. Он ее сюда привез, когда до родов было еще далеко. Подняли шум неизвестно из-за чего. Слишком уж он над ней трясется. По-моему, они даже не женаты, – неодобрительно добавила она.

– И потом он все время говорит о своем будущем сыне, – включилась в разговор вторая женщина. – Такое ощущение, будто Ганка родит ему Иисуса Христа.

Женщина весело засмеялась, но поперхнулась и зашлась кашлем.

– Может, и родит, – заметила медсестра. – Вы видели, какое здоровенное распятие висит у нее на шее? Из чистого золота. Представляете, сколько такое стоит? Она из очень богатой семьи. Правда, не знаю, осталось ли у них что-нибудь после войны. С Макаровым ей здорово повезло.

Вечером в палату пришел священник – был канун Рождества. Женщины стали креститься, читать молитвы. Сильви заметила, что губы Ганки лихорадочно шевелятся.

– Господи, пожалуйста, дай мне мальчика, сильного и здорового мальчика, – молилась она.

Сильви отвернулась. Впервые за все время она стала думать о своем будущем ребенке. Потом вспомнила вечно заплаканную Каролин. Вот кто обрадовался бы материнству. Пусть занимается воспитанием ребенка, это вернет ее к жизни. Родится девочка, и звать ее будут Катрин – как погибшую дочь Каролин.

Когда Сильви проснулась, сквозь жалюзи просеивался холодный голубой свет. Взгляд молодой женщины остановился на обоях: широкая золотая полоска, потом узкая, розовый зигзаг, снова золотая полоска… Знакомые стены музыкального салона! У Сильви пересохло во рту, на лбу выступила испарина. Наконец она дома.

– Я вернулась домой, – повторила она вслух и встала с кровати.

Нужно увидеться с родителями, с братом, думала она.

Куда задевали ее одежду? Ах да, она в шкафу. Откуда здесь взялось это горбатое чудовище? Сильви с трудом натянула платье, пальто. Медленно и тихо пошла по коридору. По дороге заглянула в библиотеку, увидела там какие-то столы. А вот и бюро, за которым когда-то сиживал отец. Она с ностальгией посмотрела на полированную поверхность, но в это время раздался какой-то звук, и Сильви поспешно прикрыла дверь. Стараясь не шуметь, она спустилась вниз по лестнице. У входной двери никого. Выглянула наружу – морозным ветром обожгло щеки, остудило разгоряченный лоб. Она пошла по тропинке в сторону часовни, где раньше находилось маленькое кладбище. А вот и могильный камень, уже тронутый зеленью. Три имени, крест, два герба. Сильви долго смотрела на надгробие, потом отвернулась.