Пенелопа Дуглас - Панк 57

Она смеется и закатывает глаза.

– Иу.

– Эй, девчонки, – одергивает подруг другая девочка, но они продолжают хихикать.

– А это что такое? – Шеннон показывает на оттопыренный карман моей юбки.

Мое сердце немного сжимается. Больше ни у кого в моем классе нет ингалятора, и, если они узнают, я буду выбиваться из общей массы еще сильнее.

– Это просто ингалятор, – негромко отвечаю я. – Я аллергик, и у меня астма. Ничего серьезного.

Я не поднимаю глаз, потому что боюсь увидеть, как они переглядываются, и поджимаю губы, чувствуя, что к глазам подступают слезы. Почему у меня не получается быть такой же крутой, как они?

– Как думаешь, Кори Шульц симпатичный? – вдруг спрашивает Шеннон.

Я моргаю и готовлюсь защищаться.

– Нет, – быстро отвечаю я.

Кори Шульц – наш одноклассник, и на самом деле он милый, но я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я так думаю.

– Ну а я думаю, симпатичный, – говорит она. – Мы все так считаем. Ты с ним поссорилась?

Я поднимаю взгляд и качаю головой.

– Нет. Я просто… да, думаю, он все-таки симпатичный.

Девочка, стоящая за Шеннон, начинает хохотать, а Шеннон вдруг убегает куда-то в сторону баскетбольной площадки.

Сердце начинает биться быстрее. Она подходит к Кори и что-то шепчет ему на ухо, а потом он оборачивается, чтобы взглянуть на меня, и его лицо искажает гримаса отвращения.

Только не это.

Все начинают хохотать. Я разворачиваюсь и убегаю. Мне в спину кричат:

– Райен любит Кори, Райен любит Кори!

Я начинаю плакать. Слезы стекают по лицу, меня сотрясают рыдания. Я забегаю за угол школы и прячусь, чтобы они не видели моей истерики.

– А теперь-то что с тобой не так? – спрашивает, подходя, моя сестра-пятиклассница. Должно быть, она увидела, как я убегала.

– Ничего, – реву я. – Просто уходи.

Она злобно шепчет:

– Подружись уже с кем-нибудь. Тогда мама перестанет заставлять меня играть с тобой, и я смогу наконец спокойно играть с друзьями. Это что, так сложно?

Я реву еще громче. Она убегает. Стесняется меня. А я сама не знаю, что со мной не так.

Я вытираю слезы и иду в класс. Уверена, лицо у меня красное, как помидор, но никогда не поздно расставить на парте папки и спрятаться за ними, положив голову на столешницу.

Я тихонько вхожу в класс. Несколько человек, оставшихся делать домашнее задание, сидят за партами, а мисс Уилкенс – за компьютером, спиной ко мне. Я проскальзываю на свое место, достаю две больших папки и ставлю их на парту. Это мой щит. Потом опускаю голову и прячусь.

– Хочешь мне помочь? – слышу я голос.

Я смотрю направо и вижу: Далила что-то делает с папиросной бумагой на полу. Она протягивает мне маркер. У нее грязь под ногтями, светлая челка свисает прямо на глаза. Она всегда остается в классе на время перерыва. В отличие от меня, она уже давно перестала пытаться с кем-то подружиться.

Я беру маркер, слезаю на пол и присоединяюсь к ней.

– Спасибо, – говорю я, глядя на нарисованную наполовину Эйфелеву башню высотой с меня.

Она улыбается, и мы вместе начинаем ее раскрашивать. Тяжесть в груди понемногу начинает уходить.

Она всегда вежливая и милая. Почему меня так заботит, что подумают другие девочки? Отчего я хочу дружить именно с ними?

Я пытаюсь вести себя мило, но этого всегда недостаточно.

А они противные, но их все равно все любят.

Почему?

Я наклоняюсь в душевой кабинке, опираюсь руками о колени и пытаюсь отогнать от себя воспоминания. Я уже давно не такая. У меня все хорошо. Я это переживу. Он всех повеселил, они посмеялись, у меня случился приступ удушья. Теперь я расслабилась и снова в норме. Просто в следующий раз нужно дать отпор. И я это умею.

Или просто его проигнорировать. В любом случае это не особо важно. Еще пару месяцев – и едва ли кто-то из этих людей будет для меня хоть что-то значить.

Чертовы «Сумерки». Как ему удалось настолько попасть в точку? Я вдыхаю и выдыхаю воздух, мышцы наконец до конца расслабляются. Мейсен Лоран постоянно на шаг впереди.

Я убираю ингалятор обратно в карман, выключаю воду и выхожу из кабинки, а затем и из раздевалки. Я уже опоздала на математику, но зато успокоилась и готова вести себя так, будто случая на английском не было вовсе.

Никто о нем ничего не говорит и не пишет. Мейсен Лоран еще ни для кого ничего не значит, и никто не считает меня недалекой девочкой-инфантом, которую он пытается из меня сделать.

Вообще никто.

Уроки тянутся безумно медленно, я еле высиживаю обед и оставшиеся занятия в тревожном ожидании, что все может пойти не так в любой момент. Как только звенит звонок с последнего урока, я тут же сбрасываю книги в шкафчик, хватаю сумку со всем необходимым для чирлидинга и плавания, тороплюсь покинуть школу и устремляюсь на боковую парковку.

– Райен! – окликает меня Лайла.

Но я не останавливаюсь.

– Сейчас вернусь! – бросаю я через плечо.

Она знает, что у нас скоро тренировка, и, видимо, удивлена, что я ухожу из школы.

Пересекая парковку, вижу, как ученики садятся в машины и заводят их. Я разглядываю толпу в поисках новенького. Наконец вижу, как он выходит из черного пикапа. У него в руках ничего нет. Ни книг, ни папок, ничего.

Пока я иду к нему, замечаю, как его приветствует пара парней, а моя подруга Кейтлин подходит к нему, кокетливо проводя рукой по крылу его машины и строя из себя скромницу.

Мои надежды рушатся прямо на глазах. Он уже определенно влился в коллектив.

Замешкавшись, я наблюдаю, как она говорит с ним, прижимая к себе книги, смеется над какими-то его словами, а он смотрит на нее сверху вниз и кажется не более приветливым, чем со мной.

И почему мне это нравится?

Наверное, приятно осознавать, что он ведет себя так не только со мной. Он груб со всеми, кроме тех парней, что подошли к нему минуту назад.

Или, возможно, мне бы не понравилось, если бы он улыбнулся ей, а не мне, или…

Я делаю глубокий вдох, мое терпение на исходе. Не хочу, чтобы она видела, как мы с ним разговариваем, но мне нужно вернуть дневник.

Я подхожу к ним с гордо поднятым подбородком и на ходу киваю Кейтлин.

– Увидимся на тренировке.

Она замолкает, как будто ее застали врасплох. Я держусь за ручку сумки, висящей на плече, пристально смотрю на нее и жду, когда она уйдет.

Она едва заметно закатывает глаза и удаляется, оставляя нас одних.

Не сомневаюсь, она уже побежала рассказывать все Лайле.

Я залезаю в карман сумки, вытаскиваю медальон и протягиваю ему.

Он осторожно берет его у меня, на секунду задерживает на нем взгляд и убирает в карман. Потом поднимает глаза, и что-то происходит. На долю секунды я вижу в его глазах что-то странное.

Он как будто… расстроен или что-то типа того.

– А теперь верни мне тетрадку, – требую я.

– Извини, – говорит он, не опуская глаз. – У меня ее нет с собой.

– Не зли меня, – глухо рычу на него я. – Я сделала то, что ты хотел.

– Что я хотел… – Он негромко усмехается себе под нос, будто я чего-то не понимаю.

Он открывает водительскую дверь и садится в машину. Но, прежде чем успевает ее закрыть, я подбегаю и удерживаю ее.

– У нас был уговор.

Он кивает.

– Был. Но сейчас я ничего не хочу так сильно, как побесить тебя.

Он с силой дергает дверь и захлопывает ее.

Потом заводит машину и нажимает на газ, а я поправляю волосы, и меня охватывает отчаяние. Но, посомневавшись всего секунду, я бросаю сумку на землю, бегу за ним и запрыгиваю на подножку машины.

– Вот ты урод, – огрызаюсь я. Он бьет по тормозам и глядит на меня.

Может быть, я привлекаю ненужное внимание, но больше не собираюсь это терпеть.

– Слезь с машины.

Я отрицательно качаю головой.

– Я не знаю, кто ты и откуда, – злобно шепчу я, – но я не позволю тебе мной помыкать. Если вдруг ты еще не понял.

Он вздергивает подбородок, показывая на что-то у меня за спиной, и улыбается.

– Вот и посмотрим.

Я оборачиваюсь и вижу Лайлу с Кейтлин. Они стоят на верхней ступеньке лестницы и наблюдают за нами. Прекрасно.

И как я объясню им это?

– Будь осторожна. Они уже готовы перемыть тебе все косточки, – издевается Мейсен. – Не оплошай.

Я слезаю с подножки, и он снова набирает скорость. Но, прежде чем успевает уехать, я кричу:

– Ты живешь в заброшенном парке развлечений.

Он снова останавливается и поднимает подбородок. Я медленно подхожу к его окну, чувствуя, как силы возвращаются ко мне, и одариваю его легкой улыбкой.

– Я сделаю это исключительно из добрых побуждений, – говорю я ему. – Поставлю ответственных взрослых в известность о том, что тебе негде жить.

Он замирает от моей угрозы, а я улыбаюсь, изображая сострадание.

– Социальные службы заинтересуются твоей ситуацией, выяснят, откуда ты приехал и не ищет ли тебя кто… – продолжаю я, приложив палец к подбородку, якобы размышляя. – Интересно, не стоит ли Мейсен Лоран на учете в полиции? Может, он поэтому и прячется? Ты явно пытаешься лечь на дно. Готова поспорить.

Он хмурится и сжимает зубы. Да, возможно, ему уже восемнадцать, и тогда он имеет полное право ошиваться где его душе угодно, но это не гарантирует отсутствия всякого внимания к его персоне. Может, его ищут родители или приемная семья.

А возможно, и полиция.

Не так много детей меняет школу за шесть недель до выпуска, в конце концов. Он бежит от чего-то.

Мейсен снова нажимает на педаль и наконец говорит:

– Я привезу его вечером.

– Ты привезешь его сейчас.

Он поворачивается, чтобы посмотреть на меня.

– Если будешь меня задерживать, то никогда его не получишь, – подмечает он. – У меня много дел. Увидимся вечером.

Дорогая Райен…

Я заношу ручку над бумагой и замираю, потому что стоит мне взять ее в руки, как сотни мыслей, которые крутились в голове, разом куда-то испаряются. Что она всегда говорит мне? Главное – начни. Не переживай о том, что я скажу. Просто начни, и дальше все само пойдет как по маслу.

До знакомства с Райен я не мог писать песни. И теперь, начиная с той ночи три месяца назад, не могу выдавить из себя ни строчки.

Я смотрю в пустое окно склада. Внутри остались горки сажи и пятна копоти от костров на стенах. Теплый ветерок свободно гуляет по разбитым окнам и обдувает мне спину.

Порывы ветра раскачивают цепь, висящую где-то очень высоко в огромном пространстве надо мной. Она бьется о потолочную балку, и по спине бегут мурашки.

Здесь все по-другому. По ночам это здание забито людьми, а днем здесь пустынно и тихо. Обожаю приезжать сюда, когда мне не хватает тишины и покоя.

Я смотрю вниз, на ее имя, и пытаюсь вспомнить, как просто было раньше открывать ей душу.

Меня все бесит, – пишу я. – Любая мелочь причиняет невыносимую боль. Не надо было хоронить ее. Я должен был им помешать. Еще девочкой она увидела фильм о женщине, которую похоронили заживо, и с тех пор жутко этого боялась. Она не хотела оказаться под землей, но отец сказал, что ему нужно место, куда можно будет приходить навещать ее, как будто ее желание вообще ничего для него не значило.

Я закрываю глаза. Мои ресницы мокрые от слез. Злость вскипает внутри и разливается по венам, пока я выцарапываю слова.

У меня не получается тебе писать. А когда все-таки удается, не могу заставить себя отправить чертовы письма. Я хочу сделать тебе больно. Не знаю, почему. Может быть, потому что ты – единственный человек, которому я до сих пор могу причинить боль. Каждое твое письмо, которое я оставляю без ответа, заставляет меня почувствовать себя чуточку лучше. Ты хочешь правду? Вот она. Мне приятно вот так играть твоими чувствами. Мне доставляет удовольствие знать, что ты думаешь обо мне и гадаешь, думаю ли я о тебе.

Не думаю. Никогда.

Я продолжаю писать, изливая на бумагу желчь, потому что она любит меня и хочет, чтобы я был счастлив. Хочет, чтобы я улыбался и занимался таким обыденным дерьмом, как болтовня о «Звездных войнах», музыке и поступлении в колледж. Кто она такая, чтобы осознать, что есть более важные вещи, чем ее переход к взрослой, самостоятельной жизни?

Каждое твое письмо, что я получал все эти годы, немедленно отправлялось в мусорную корзину сразу после прочтения. Разве сама не видишь, какая ты жалкая? Посылаешь по пять писем на одно мое? Бьюсь об заклад: ты тоже обманываешь себя. Ты что, мечтала о том, что я их храню? Может, даже аккуратно перевязываю стопку красной ленточкой каждый раз, добавив новое письмо, потому что мне ужасно нравится, что и как ты пишешь?