Трей Берроуз, тот парень, который считает, что Райен – его девушка, стоит в душе и прижимает ее лучшую подругу – вроде бы ее зовут Лайла – к стенке кабинки. Они голые и занимаются сексом прямо под струями воды.

Классика.

Темные мокрые волосы Лайлы собраны в хвост, руками и ногами она обнимает Трея и крепко держится, а он поддерживает ее за ягодицы и совершает поступательные движения. Оба тяжело дышат и почти беззвучно стонут.

Так, значит, этот парень хочет, чтобы Райен пошла с ним на выпускной бал? В выборе парней ей везет ничуть не больше, чем в выборе друзей. Интересно, давно они так развлекаются у нее за спиной?

Надеюсь, раз эта девчонка ему дает, он не станет этого требовать от Райен.

Я наслаждаюсь этой мыслью.

Развернувшись, снова выхожу в коридор, протискиваюсь в дверь раздевалки и вижу огромный крытый бассейн на десять дорожек.

На трибунах сидят родители, фотографируют своих детей, а Дейн стоит в сторонке, прислонившись к стене. Я подхожу и встаю рядом с ним, пытаясь понять, куда он смотрит.

Райен стоит в бассейне в компании четырех учеников. Они совсем еще дети, им нет и десяти. Она погружает лицо в воду и рисует руками большой круг.

Дети считают:

– Раз-два-три, дыши! – кричат они. Райен поворачивает голову, вдыхает и снова опускается под воду. Снова трижды рисует руками круг, притворяясь, что плывет под водой, а дети считают: – Раз-два-три, дыши!

Она поднимает голову, встает и убирает волосы со лба.

– Ладно, теперь ваша очередь!

Малыши начинают повторять за ней, а она считает.

Я же просто смотрю на нее. Ее лицо расплывается в улыбке, когда она замечает, что все они выполняют упражнение синхронно, делают все необходимые движения и дышат как нужно. Я с трудом заставляю себя не засмеяться, когда один мальчик случайно обдает ее брызгами. Она изображает злобный рык и обрызгивает его в ответ.

– Окей, еще раз! – кричит она. – Раз-два… – и замолкает, заметив меня.

Ее глаза превращаются в узкие щелки. Я тоже смотрю ей в глаза, ощущая, как в ней вскипает ярость. Улыбка исчезает с ее лица.

– Еще раз! – резко бросает она детям. Ее взгляд падает на тетрадку у меня в руке.

– Вода выглядит холодной, – комментирует Дейн, и слабый смешок слетает с его губ. Я знаю, что он имеет в виду.

И тоже позволяю себе взглянуть на ее грудь. Сквозь черный закрытый купальный костюм с длинными рукавами просвечивают темные соски. Очень впечатляюще, учитывая, что влажная ткань прилипает к телу, и я вижу, что на ней надет еще и верх от купальника, а сверху все это покрывает футболка, добавляя многослойности.

И я благодарен ей за скромность. Смотрю на трибуны и вижу отцов, что наблюдают за детьми. Не хочу даже думать о том, что они могут смотреть на нее. Ей незачем устраивать для них шоу.

Я опять перевожу глаза на Райен и вижу, как она улыбается детям.

– Какие вы все молодцы! – Она идет вдоль дорожки, давая пять каждому, а потом останавливается напротив последней малышки и спрашивает: – Центрифуга или бомбочка?

– Центрифуга! – взвизгивает веснушчатая девочка.

Райен берет ее на руки, кружит и бросает в бассейн, а малышка зажмуривается и хохочет.

– Вж-ж-ж, вж-ж-ж, вж-ж-ж, – имитирует Райен звук стиральной машины.

Я делаю глубокий вдох, осознав вдруг, что на минуту перестал дышать.

– Я! Теперь я! – машет руками и кричит следующий ребенок. – Бомбочка!

Райен поднимает его над водой. Оказавшись в воздухе, малыш на секунду зависает в полуметре над водой и шлепается обратно, обрызгав всех вокруг.

Я отвожу глаза, напоминая себе, что мне наплевать. Стою тут с Дейном и жду, когда она закончит с детьми. Как только она передает их родителям, подхожу к скамейке, возле которой она вытирается.

– А я-то думал, что ты ешь детей, – улыбаюсь я, протягивая ей тетрадку.

Она сбрасывает полотенце, берет дневник, открывает его и пролистывает.

– Ну, я люблю немного поиграть с едой, прежде чем съесть.

Она внимательно просматривает дневник, наверно, проверяя, все ли на месте.

– Я не вырывал страницы, – заверяю ее я.

– А откуда мне знать, что ты не сделал копию?

– Оттуда, что я не играю с едой, прежде чем ее съесть.

Стоящий в сторонке Дейн наигранно кашляет и говорит вполголоса:

– Я подожду на парковке. Не спеши.

Он выходит из зала через заднюю дверь, вслед за родителями и детьми. Райен убирает дневник в сумку, берет полотенце и продолжает вытирать ноги. Ее лифчик, в отличие от купального костюма, отнюдь не консервативен. У нее крепкие, гладкие загорелые ноги. Капли воды на бедрах заставляют мое сердце биться чаще.

Она понимает, что я не спешу уходить, и сердится.

– Ну? – бросает она. – Теперь можешь идти.

Я убираю руки в карманы.

– А с чего бы мне уходить, куколка? Здесь так жарко в твоем присутствии.

– Почему ты постоянно называешь меня «куколкой»?

Делая вид, что не услышал вопроса, я смотрю ей прямо в глаза. Но потом замечаю, что она дрожит, и, не задумавшись ни на секунду, опускаю взгляд и вижу, что ее соски тверже, чем когда-либо. Конечно, она замерзла. Голову заполоняют мысли о том, как она пойдет в горячий душ. Пар, тепло, нагота…

Подождите-ка…

Душ. Я кошусь на дверь мужской раздевалки. Ее подруга с этим ублюдком все еще могут быть там. Что если она что-нибудь услышит или увидит, как они вместе выходят оттуда?

Я снова поворачиваюсь к ней. Ну и что? Она должна узнать, что люди, о чьем мнении так печется, – мрази. Пусть поймет, какую ошибку совершила. Она все равно скоро это узнает.

Но я почему-то не хочу, чтобы она увидела все своими глазами. Нужно ее подготовить. Если она ни с того ни с сего увидит своего кавалера на выпускной со своей лучшей подругой, никто из них не встанет на ее сторону, и произойдет разрыв.

Поведение Лайлы, наверно, никого не удивит, а Трей еще больше почувствует себя мужчиной.

Сама же Райен в итоге окажется всего лишь глупой обманутой девочкой.

Не знаю, почему меня это волнует.

– Пойдем, – говорю я. – На улице темно. Я тебя провожу.

– Отвали.

Она натягивает какие-то шорты, завязывает веревочку и надевает бейсбольную кепку, продолжая смотреть на меня.

– По ночам кто-то вламывается в школу, – указываю я, и в моем голосе появляются сердитые нотки. – Тебе не стоит тут оставаться одной.

Смеясь, она наклоняется и застегивает сумку.

– Да, и, может быть, это ты, и тебе только и надо, чтобы я ушла и не мешала писать на стенах всякие глупости.

Я зависаю.

Ладно, да, я пару раз пробирался в школу. На этот счет она права. Но я не из тех, кто вламывался бы сюда по ночам и портил стены. Это определенно не по мне.

Я не для того так рисковал, приехав сюда, чтобы попасться на таком глупом дерьме.

Она выпрямляется и меряет меня взглядом.

– Ты назвал меня шлюхой, отрезал мне клок волос. Думаешь, я доверю тебе свою защиту? И не надо моргать с томным видом, куриные мозги. Растеряешь и без того редкие клетки мозга.

Я широко открываю глаза, и каждая мышца моего тела напрягается так, что начинает гореть. Что она, черт побери, сейчас сказала?

Сам не успев понять, что делаю, я хватаю ее на руки и тащу к краю бассейна.

– Бомбочка или центрифуга?

Теперь ее глаза расширяются.

– Что?!

– Значит, бомбочка! – восклицаю я и бросаю ее в бассейн. Слышится ее крик. Она с размаху падает в воду и полностью погружается.

Я вылетаю из зала, не оглядываясь. Надеюсь, преподавательница плавания умеет плавать.

Вынимая из кармана ключи, я направляюсь к машине. Куриные мозги? Моргать с томным видом?

Она не умеет замолчать, когда надо, и в этом корень всех ее проблем. Она вообще хоть когда-нибудь затыкается?

Я залезаю в машину и захлопываю за собой дверь.

– Проклятье! – бешусь я. – Что за чертова… – Но заставляю себя остановиться и делаю глубокий вдох. Я сейчас так зол, что уже почти мечтаю, чтобы сегодня вечером был концерт. Или тренировка. Хочу выплеснуть свои эмоции.

Но слышу, как рядом кто-то шмыгает, и вдруг вспоминаю, что со мной Дейн.

– Я же тебе говорил, – злорадствует он. – Мне показалось, она замерзла. Готов поспорить, если ее согреть, ей станет гораздо лучше.

– Мне абсолютно наплевать.

Я вставляю ключ в зажигание, включаю первую передачу и нажимаю газ.

– Оно и видно, – сухо комментирует Дейн.

Глава Шестая

Райен

Дорогая Райен,

что ты думаешь о том, чтобы заменить последние строчки припева в «Титане» вот этими? Это та песня, что я присылал тебе в прошлый раз, помнишь?

Не обижайся, что не первая ты.

По протоптанной дороге проще идти.

Вчера вечером я был на складе, и они сами пришли мне в голову. Мне кажется, они гораздо лучше вписываются в песню и ложатся на нужный ритм. Я уже представляю, как это будет звучать, и мне нравится. Что скажешь?

И да. Прежде чем ты начнешь меня критиковать. Да, я был вчера вечером на вечеринке, сидел в сторонке и писал песню. Ну и что? Если честно, я считаю, что это хорошо поддерживает мой имидж. Знаешь… имидж молчаливого одиночки, загадочного, горячего бунтаря? Что-то подобное. Может такое быть?

Неважно. К черту все. Сама знаешь, что я не люблю людей.

В прошлом письме ты спрашивала о моем любимом месте. Так вот, заброшенный склад – одно из них. В светлое время суток, когда там никого нет, можно услышать, как голуби ходят по балкам и хлопают крыльями. Можно спокойно разглядывать граффити, и никто не маячит перед глазами. Некоторые из них просто невероятные.

Но все же думаю, что мое любимое место, если не считать нашего с тобой уютного мирка, – это, конечно, мой дом. Знаю, знаю. Там мой отец, так что с чего бы мне хотеть там находиться? Но на самом деле… После того как папа и сестра ложатся спать, когда на улице темно, я вылезаю на крышу через окно. Между двумя коньками крыши есть незаметная ложбинка. Я обожаю сидеть в ней, прислонившись к трубе. Порой делаю это часами: залипаю в телефоне, наслаждаюсь видом, иногда пишу тебе письма. Мне тут нравится. Я вижу верхушки деревьев, которые колышет ночной ветерок, улицу, освещенную фонарями, и звезды. Слышу шорох падающих листьев… В такие моменты я верю, что все возможно.

Мир – это ведь не всегда только то, что у тебя перед глазами, понимаешь? Он и выше, и ниже, и еще где-то – неизвестно где. Каждый огонек в каждом доме, который я вижу, сидя на крыше, имеет свою историю. Иногда нужно просто взглянуть на вещи под другим углом.

И когда я смотрю на все сверху вниз, я вспоминаю, что жизнь не ограничивается тем, что происходит со мной: ссорами с отцом, школой, моим будущим. Я смотрю на все эти дома, в которых живут люди, и понимаю, что я – только капля в море. Нет, не спорю: каждый из нас особенный, и каждый важен – но это своего рода приятное ощущение, понимаешь? Перестаешь чувствовать себя таким одиноким.

Миша

У меня в руке его письмо, что я получила в феврале. Последнее перед тем, как он перестал мне писать. Я вглядываюсь в почерк, который, наверно, одна я в состоянии прочесть. Грубые линии, резкие палочки над «т», жирные черточки над «й». Он никогда не оставляет между словами достаточно места, поэтому его предложения похожи на огромные, длиннющие хештеги.

По мне бегут мурашки. Хотя мне никогда не было трудно разбирать его почерк. В конце концов, я выросла вместе с ним.

Так много раз я перечитывала это письмо. Искала указания – любые – на то, почему после него он не написал ни строчки. Но в нем нет ни малейшего намека на прощание, никаких предупреждений, что в ближайшее время он будет занят больше, чем обычно, или что он устал от меня, или я ему наскучила.

Дыра в душе становится все шире и глубже. Я сижу на кровати, слушаю на айподе “Happy Song” и разглядываю его слова, которые всегда так хорошо мне все объясняли.

Я не готова встать с постели и начать новый день.

Почему я не хочу подняться или найти в себе силы побеспокоиться о том, что сегодня надеть?

Он – единственное, чего я с нетерпением жду. Единственная причина бежать домой после школы – надежда, что могло прийти письмо.

Я поднимаю глаза и смотрю на слова, которые написала мелом на стене вчера вечером.

Одиночество

Пустота

Притворство

Теперь у меня в голове крутятся слова Мейсена. Не Миши.

– Райен! – зовет меня мама и стучится в дверь спальни. – Ты проснулась?

Я опускаю плечи и заставляю себя ответить.

– Да.

Теоретически я не вру. Я проснулась, сижу на кровати скрестив ноги и читаю.

Но когда ее шаги удаляются по коридору и доносятся уже с лестницы, я бросаю взгляд на часы и вижу, что чересчур долго тяну время. Сложив письмо, убираю его в белый конверт и прячу в ящик прикроватной тумбочки. Все остальные Мишины письма лежат там же, чтобы всегда быть под рукой.