Пенелопа Дуглас - Панк 57

– Я такая, как тебе писала.

– Ты можешь говорить все что угодно, – возражаю я. – Это не сделает твои слова правдой.

Она роняет голову, несколько раз шмыгает, вдыхая воздух носом, пытается успокоиться и взять под контроль свое тело. Ингалятор лежит на полу. Лучше бы она просто подняла его и остановила приступ. Я начинаю тревожиться.

– Когда я писала письма, была собой, – тихо говорит она. – В них я могла быть такой, какой действительно хотела быть.

И я могу ее понять. Есть некоторые мелочи, о которых я ей не рассказывал, потому что хотел быть с ней свободным, потому что дома это невозможно. Но она должна понимать: несмотря на то что я сделал много чего сумасбродного и все вышло из-под контроля, мне тоже больно, когда меня обманывают. Больно понимать, что человек, которого считаешь чуть ли не кумиром, оказывается заносчивым и легкомысленным в глазах остального мира.

– И когда ты писала мне, – спрашиваю, – чтобы я не покорялся отцу, верил в себя и был верен себе, ни о чем не жалел, почему ты советовала мне все эти вещи, когда сама им не следовала?

Она отводит глаза, но я не отступаю. Я смотрю на нее и жду ответа. Зачем проповедовать мне то, на что у тебя самой не хватает смелости?

– М-м-м? – тороплю ее я, слегка опуская голову, чтобы заглянуть ей в глаза.

– Потому что… – шепчет она, избегая моего взгляда. – Потому что мы все желаем лучшего людям, которых… – она очень часто дышит и шепчет едва слышно, – любим.

Я резко вдыхаю воздух. Боже, что она со мной делает?

Я бы все отдал – все – за то, чтобы обнять ее прямо сейчас.

Подхожу к ней и начинаю гладить по щеке. Мой рот прямо напротив ее губ.

– Райен, пожалуйста…

Слезы и тихие всхлипы начинаются снова. Я пытаюсь ее успокоить, но она отталкивает меня.

– О господи, убирайся, – плачет она, подняв руки, чтобы я ее не трогал. – Я на тебя сейчас даже смотреть не могу. У меня это все в голове не укладывается. Мне так плохо.

– Райен, пожалуйста, – умоляю я, чувствуя, как боль из груди распространяется по телу. – Я люблю тебя…

– Боже! – перебивает меня она. – Убирайся вон!

Я вздрагиваю. Слезы обжигают глаза. Мое сердце разрывается на части. Она закрывает голову руками и наклоняется, рыдая.

Я не могу вернуться в прошлое и все исправить. Может, с другими она и вела себя мерзко, но по отношению ко мне всегда оставалась хорошим другом. А вот обо мне этого не скажешь. И хотя она часто вела себя раздражающе, это я все испортил. Поэтому мне и отвечать.

Я наклоняюсь, поднимаю ингалятор и кладу на стол на случай, если он ей понадобится.

А потом вылезаю через окно на крышу и возвращаюсь в Бухту. Я не поеду домой.

Никуда не поеду, пока она не будет моей.

– Где ты была утром? – спрашивает Тен. В его голосе слышны тревожные нотки. – Лайла сказала, что ты пропустила тренировку.

Я иду по школьному коридору, а он шагает за мной. У меня остается очень мало времени: только чтобы взять вещи и бежать наверх – пока урок искусства не начался.

– Я устала. – Надвигаю бейсбольную кепку еще чуть ниже на лоб, чтобы спрятать покрасневшие глаза.

– Ты проспала? – смущенно спрашивает Тен. – Тренер заставит тебя за это много лишних кругов пробежать.

Уверена, так оно и есть. Но сейчас мне совершенно не до этого.

Все утро, пока принимала душ, сушила волосы и красилась, мысли невольно возвращались к Мише, сердце снова разрывалось на части и я начинала рыдать. Я так и не смогла накрасить глаза, так что взяла с собой кепку.

Глаза горят, веки будто свинцовые. Закрываю их, и боль отдается в переносице. Сильнее сжимаю ручку сумки, тщетно надеясь, что его не будет на уроке. Если подумать о нем без слез не могу, то смотреть на него точно не стоит.

Поворачивая направо, к своему шкафчику, вижу впереди группу ребят. Они остановились и читают что-то на стене, некоторые даже фотографируют. Поднимаю глаза и тут же узнаю текст Эминема.

Needles prick my throat, and I look away.[11]

Он может идти к черту. Он не любит этого рэпера, и даже если мне он нравится, цитирование его песен Мише чести не делает.

– Так-так, – посмеивается Тен. – Я думал, его поймали или с ним еще что-то случилось. Он стал реже писать послания.

Я подхожу к шкафчику и набираю код. Тен идет за мной, забивая что-то в поисковик.

– “Love the Way You Lie”[12] Эминема, – говорит он. – Да, теперь он заговорил на твоем языке.

Я выжимаю из себя улыбку. Тен ее заслужил. Он единственный человек в моей жизни, с которым мне легко, и я не хочу, чтобы он подумал, будто что-то не так. Наша дружба простая.

Если совсем начистоту, он добр ко мне. Не могу знать наверняка, куда уходит корнями его верность, но сейчас он рядом, и я благодарна ему за это.

Освобождаю сумку, убираю в шкафчик книги, которые брала домой на выходные, и достаю то, что понадобится сейчас. Я не видела Мишу, не говорила с ним с нашей ссоры и все еще нахожусь в шоковом состоянии. Злюсь, но в то же время расстроена. Я думала, что к этому моменту придет осознание того, что Мейсен – это Миша и мои чувства кристаллизуются в сухую ненависть.

Но этого не произошло. Мне по-прежнему больно.

– Ты в порядке? – спрашивает Тен, подходя ближе и заглядывая мне в лицо. – Выглядишь так, будто не спала всю ночь, а не проспала.

– Все нормально.

Я закрываю сумку, захлопываю шкафчик, и мы с Теном шагаем дальше по коридору. Но тут замечаю еще одну надпись на стене.

Все было по-настоящему.

Я делаю небольшой вдох и еле заметно всхлипываю. Надпись сделана большими черными буквами и окружена потеками синего (моего любимого) и фиолетового цветов. Останавливаюсь и смотрю на нее. Мне становится все тяжелее и тяжелее.

Он залез в школу в выходные и написал это.

– Что с тобой такое? – шепчет Тен, на этот раз еще более взволнованно. – Скажи мне правду.

Я вытираю слезинку, не давая ей шанса упасть.

– Ничего, – говорю я, стараясь сделать тон спокойным. – Просто сестра опять наорала на меня за то, что я постирала белое и цветное белье в одной машинке, так что сам понимаешь…

Он усмехается, но я вижу, что он не купился на мои слова.

Я резко сворачиваю на лестницу.

– Увидимся в обед, хорошо?

– Райен!

Но я, не останавливаясь, взбегаю на второй этаж и притормаживаю на секунду, только когда вижу еще одно сообщение на стене. Я читаю его на ходу.

Я не хотел врать, а вот целовать тебя хотел.

Пошел к черту. Я перехожу на бег.

Не стоило приходить сегодня в школу. Я надеялась, что он уже уехал обратно в Тандер-Бей, но он, похоже, написал все это сегодня ночью. В выходные в школе бывает куча людей, граффити бы заметили и смыли к сегодняшнему утру, если бы он нарисовал их раньше.

Нет. Этой ночью он еще был в Фэлконс Уэлл.

Хочу, чтобы он уехал. Не могу пойти наперекор своему сердцу, несмотря на боль, но я умею сдерживать свои чувства. Все, что я ему рассказывала: о Мише, о том, как ему не нравится моя любимая музыка, разговор в кино и ответы на все его вопросы, которые тоже были правдой, – все это он уже знал из моих гребаных писем. Какой тонкий ход: просто сидеть и смешить меня, чтобы уломать раздеться.

Я подхожу к двери и привстаю на цыпочках, заглядывая в окно. Он сидит на своем месте с наушниками в ушах, крутит в руках ручку и смотрит в тетрадь.

Я опускаюсь на пятки.

Отлично. Ты что, правда подумала, что он может отступить? Непохоже, чтобы ему нужно было быть в школе. Миша еще прошлой осенью мне писал, что уже сдал достаточно предметов, чтобы выпуститься досрочно, так что если он приехал не ради меня, то зачем строит из себя ученика, раз ему не нужны оценки?

Зачем он на самом деле здесь?

Я резко открываю дверь и бегу к своей парте, пытаясь не смотреть на него, но уже чувствуя на себе его взгляд.

Он единственный, кого мне стоит остерегаться. Воспоминания о нашей встрече в кабинете физики вдруг всплывают в голове, и я почти ощущаю, как обвиваю ногами его бедра, как губы обхватывают его сережку.

Он не должен быть здесь. Не должен так делать. Слезы наворачиваются на глаза.

И вдруг что-то оранжевое и мокрое летит в меня, прилипая к рукам и футболке.

– Тьфу! – восклицаю я, осматривая руки и одежду.

Мэнни Кортес убегает в конец класса, прихватив с собой только что раскрашенную глиняную миску.

– Мне жаль! – испуганно кричит он.

– Пока нет, но скоро ты пожалеешь, – угрожаю я и указываю ему за спину. – Печь вон там, болван. Тебе карту показать?

Он морщится, потупив глаза, а ребята вокруг хохочут. У меня скручивает живот, и я стиснув зубы пробираюсь мимо него к своему месту в конце класса.

Мэнни исчезает в подсобке.

Бросив на пол сумку, сажусь на стул, достаю тетрадь и карандаши. В присутствии Миши мне неуютно.

– Да знаю я, знаю, – огрызаюсь, не глядя на него. – Я мерзкая сука, верно?

– Нет, – тихо отвечает он, смотря вперед. – Просто слабая и глупая. Я бы опозорил тебя перед всей школой, если бы не был уверен, что ты и так в глубине души чувствуешь себя дрянью.

От злости у меня начинает дрожать подбородок.

– Что ж, начнем! – говорит мисс Тилл.

Но у меня в груди теснятся всхлипы, которым я не могу дать волю. Он прав. Все именно так.

И мы оба об этом знаем.

– Райен, вы готовы поговорить о вашем проекте и о том, на каком он этапе? – спрашивает Тилл.

Но я могу только бездумно пялиться на ногти больших пальцев, которые лежат на парте передо мной. Все, что на столе, кажется размытым.

Я набросилась на Мэнни, потому что он – легкая мишень. Потому что он слабее меня. Потому что он здесь единственный слабее меня. Всем остальным нет до меня дела, а у Миши я вызываю отвращение. Он меня ненавидит.

– Райен!

То, кем я стала, и то, что меня никто не любит, – не вина Миши. Это моих рук дело. Я глупая, слабая и ни на что не годная.

Слезы наворачиваются на глаза, и я едва сдерживаю всхлип. Наклонившись, беру сумку, вешаю ее на плечо и выхожу из класса, избегая провожающих меня взглядов и приглушенного шепота одноклассников.

– Райен!

В коридоре я даю волю слезам и бегу в туалет.

– Где ты была? – спрашивает Лайла. Мы встаем в очередь в столовой. – Утром не пришла на тренировку. Тен сказал, что встретился с тобой перед первым уроком, но с тех пор никто тебя не видел. И ходят слухи, что ты разревелась на искусстве.

Ее тон вызывает отвращение, и я рада, что могу не смотреть на нее, пока беру контейнер с салатом и пакетик с соусом. Не голодная, но руки и ноги болят от усталости. Я не могла больше прятаться в библиотеке. Мне кажется, что я теряю все и что мне надо остановиться и взять себя в руки.

– У Трея в выходные были крупные неприятности, – говорит она таким тоном, будто это моя вина.

Так оно и есть, но она-то об этом не знает.

– Мы все, включая его команду, – продолжает она, – пошли после пятничной игры к нему. Его мачеха поднялась наверх, а потом спустилась и всех выгнала.

Ее голос режет уши.

Но она продолжает наседать.

– И ты об этом уже знала бы, если бы не пропадала неизвестно где.

– Мне нет до этого дела, – сквозь зубы отвечаю я и поворачиваюсь к ней, не в силах больше сдерживаться. – Ты поняла? И меня достали твои идеи на тему того, что и как должно быть. А теперь оставь меня одну.

Она отступает, непонимающе глядя на меня, а потом злобно щурится.

– Хочешь остаться одна? Я могу это устроить. Мы все можем об этом позаботиться, потому что уже сыты по горло твоими выходками. – Она смеряет меня взглядом, всем видом показывая, что я кусок дерьма. – Постоянно где-то пропадаешь, относишься к Трею как к ничтожеству… Не думаю, что кто-то еще не заметил, как вы исподтишка переглядываетесь с Мейсеном Лораном. Если хочешь поиграть с этим биомусором, делай это незаметно, потому что я не собираюсь изображать, что одобряю это.

Я сжимаю в руке пластиковый контейнер и делаю шаг в ее сторону. Сука.

Но тут между нами влезает Мишин приятель с ирокезом, вытаскивает из фруктового салата виноградину и отправляет ее в рот, глядя на Лайлу.

– Эй, детка. Потрахаться не хочешь?

Она кривит лицо, а я еле сдерживаю смех. Что за чертовщина?

Раскрыв рот гляжу на парня с ирокезом. Лайла разворачивается – видимо, потеряв нить разговора – и уносится прочь.

Парень с ирокезом поворачивается ко мне, подмигивает и уходит.

Что это было?

Я протираю глаза, поправляю кепку и чувствую дикое желание залезть в горячий душ и просидеть там всю оставшуюся жизнь.

Снова повернувшись к очереди, вижу Мишу с другой стороны от себя. Сердце екает.

– Мне нужно с тобой поговорить, – начинает он.