Пенелопа Дуглас - Панк 57

– Трей Берроуз

Ты хоть, где у тебя член, не забыл, педик?

– Трей Берроуз

Я трахну ее, а потом ее мамку. Остерегайтесь меня.

Я буду ждать тебя за каждым углом, караулить ночами, когда ты спишь, пока не получу то, чего хочу.

Вы, мелкие сучки, очень быстро становитесь шлюхами, когда входите во вкус.

Жаль, ты не видела, как на прошлой неделе мы пустили вон ту девочку по кругу. Парни в очередь выстроились. Это было великолепно.

Головой вниз, задницей кверху – вот как мы любим трахаться.

Трей, Трей и еще раз Трей.

Мы прогуливаемся по школе мимо цитат, которые все вчетвером написали в субботу на стенах, шкафчиках и полу, сворачиваем в холл и видим еще несколько.

Хотя не все они принадлежат Трею. Встречаются и слова Лайлы, Кейтлин, парочки друзей Трея и даже мои.

Потому что нет ничего проще, чем попросить прощения. А искупить вину можно позором.

В один прекрасный вечер я подкараулю тебя на парковке после плавания, заставлю раздвинуть длинные ножки и оттрахаю прямо на земле. Как тебе такое, детка?

– Трей Берроуз

– Это отвратительно, – говорит девушка помладше и морщится.

Другая девушка достает карандаш и дописывает что-то под надписью «Они все этого хотят».

«Нет, не хотим», – пишет она.

Во всех коридорах суматоха. Мы старались писать на стенах двух главных проходов: по ним идут все, когда приходят в школу.

Почти никто не остается равнодушным. Многие девушки злятся и с отвращением смотрят на надписи. Парни удивлены.

– Всем ученикам разойтись по кабинетам, – раздается из динамиков голос завуча. – Всем ученикам разойтись по кабинетам.

Тен останавливает нас в коридоре, взволнованный, но радостный.

– Кажется, мы попали в десятку.

– Да. – Я смущенно улыбаюсь ему. Ребята массово дописывают свои комментарии под нашими граффити. – Ты только посмотри на них.

Стоит одному высказаться, как остальные решают, что они тоже имеют на это право.

Вздохнув, я поворачиваюсь к Мише.

– Уходи. Тебя не должны видеть здесь. Если она заметит, то свалит все на тебя.

После того как он нахамил Берроуз с неделю назад, он ни разу не появлялся в школе, но, видимо, распереживался, как все пройдет сегодня, и решил прийти.

Он качает головой.

– Мне плевать.

– Полиция уже приехала, – говорит нам Тен.

– Полиция? – шепчу я. – Я не думала, что мы сделали что-то настолько ужасное.

– Нет, они здесь не из-за вандализма. Это по душу Трея. Несколько девушек уже пишут на него заявления. Послания дошли до адресатов.

– Тогда тебе действительно лучше уйти, – говорю я Мише.

Но тут к нам подходит директор Берроуз, и мое сердце пропускает удар.

– Мистер Лоран? Пройдемте со мной.

Он на секунду задерживает на ней взгляд.

А я подскакиваю.

– Почему?

– Думаю, он знает, почему.

Миша на мгновение замирает, и я думаю, что он опять устроит перепалку, как в прошлый раз, но он этого не делает, а идет за ней.

– Нет, нет, нет… – пытаюсь вмешаться я. – Он ничего не сделал.

– Все нормально, – шепотом успокаивает он меня.

Но Берроуз смотрит на меня и вмешивается.

– Если не считать уборщиков, то вы в пятницу вечером уходили из школы последней, – говорит она мне. – В этом нет ничего необычного, потому что вы ведете занятия по плаванию, но я вспомнила, что у вас есть ключ. А потом сообразила, в чьей компании видела вас в последний раз. – Она переводит глаза на Мишу. – Вы брали ее ключ?

– Нет! – отвечаю за него я.

– Да, – говорит он.

О боже.

– Все нормально, – повторяет он. – Со мной все будет хорошо.

Директриса уводит Мишу, а я опускаю руки, ощущая полное бессилие. Почему он не ушел, как в прошлый раз?

Он не должен защищать меня, и он знает, что я не позволила бы ему взять вину на себя.

Что он делает?

– Присядьте.

Я предпочел бы постоять, но, думаю, ничего страшного. Я сажусь на стул перед ее столом.

– После драки и того, как вы вели себя в последние недели, я звонила по телефонам, указанным в вашем личном деле, – говорит она, закрывая дверь кабинета. – Ни один из них не работает. Или это несуществующие номера? Не хотите объяснить мне, что происходит?

Она садится за аккуратный маленький стол. Я пристально смотрю на нее. Расстегивая пиджак, она придвигается к столу и открывает личное дело. Несомненно, мое. Папка практически пустая.

Я продолжаю сидеть молча.

– Если у вас возникли разногласия с Треем, вам нужно было подойти ко мне, – заявляет она, – а не врываться в школу и писать ужасающие обвинения на стенах.

Обвинения? Фотографии, которые она нашла у себя в спальне, показались ей недостаточно убедительными?

– Где он? – спрашиваю я.

Она выпрямляет спину.

– Я перевела приемного сына на домашнее обучение, пока весь этот хаос не уляжется.

Я хочу улыбнуться, но сдерживаюсь. Просто смотрю на нее. Учитывая количество грустных школьниц, ждущих за дверью кабинета, полагаю, уляжется все не так уж быстро.

– Где твои родители? – спрашивает она.

– Отец живет в Тандер-Бей.

– А мать?

– Она нас бросила.

Она вздыхает и кладет руки на стол. Понимает, что так ничего не добьется.

Она протягивает руку, берет телефонную трубку и подносит к уху.

– Дай мне телефон отца.

Я сжимаю пальцы, но не выдаю себя. Пожалуйста.

– 742-555-3644.

– Как его зовут? – она набирает номер. – Назови его настоящее имя.

Я слышу, что идут гудки, сердце сжимается, но я держусь.

– Мэтью, – спокойно отвечаю я. – Мэтью Лейр Грейсон.

Она вдруг замирает и резко поднимает на меня глаза. Потом начинает дышать чаще и выглядит так, будто увидела привидение.

Она помнит его имя. Это уже что-то.

На другом конце провода раздается папин голос.

– Алло.

Она опускает глаза, глотает ком в горле – я это вижу – и нервно моргает.

– Мэтью?

– Джиллиан?

Она бросает трубку, будто та вдруг стала раскаленной, и прикрывает рот рукой. Очень хочется улыбнуться, просто чтобы поиздеваться еще сильнее.

Она поднимает голову, смотрит мне прямо в глаза и выглядит так, словно боится меня.

– Миша?

Ага.

Еще лучше. Она помнит и мое имя. Два очка мамочке.

Теперь она все знает. Мой приезд в этот город, поступление в эту школу и то, что я сижу у нее в кабинете, не имеет никакого отношения к Трею. Только к ней.

– Чего ты хочешь? – спрашивает она. Это звучит как обвинение.

Я смеюсь про себя.

– Чего я хочу? – Я опускаю глаза и шепчу себе под нос: – Чего я хочу?

Я задираю подбородок и по-птичьи наклоняю голову, сидя прямо напротив нее и призывая ее к ответу.

– Думаю, я хотел маму. Хотел семью, хотел, чтобы ты увидела, как я играю на гитаре, – говорю я ей. – Хотел, чтобы ты встречала меня с улыбкой рождественским утром, чтобы скучала по мне, чтобы обнимала сестру, когда ей было грустно, одиноко или страшно. – Она просто молча сидит передо мной, но ее глаза блестят от слез. – Я хотел, чтобы мы тебе нравились. Хотел, чтобы ты сказала папе, что он хороший человек, что заслуживает лучшей, чем ты, и что ему пора перестать ждать тебя. Хотел, чтобы ты сказала нам, что пора перестать ждать.

Я сжимаю зубы и собираю волю в кулак. Дело не во мне. Я давно перестал чувствовать боль и задавать себе вопросы, ответы на которые заведомо меня расстроят.

– Я хотел увидеть тебя, – продолжаю я. – Хотел понять, какая ты. Хотел узнать, ради кого моя сестра умерла от сердечного приступа в семнадцать лет, потому что принимала наркотики. Она делала это, чтобы не спать, чтобы учиться, чтобы быть идеальной дочерью и лучшей спортсменкой. И все это – в надежде на то, что ты вернешься и будешь гордиться ею!

Я разглядываю ее лицо и вижу, что на меня смотрят покрасневшие глаза Энни, полные боли.

– Я хотел понять, почему ты не приехала на похороны собственного ребенка, – продолжаю я перечислять ее грехи, – твоей малышки, которая лежала на темной, мокрой, холодной дороге несколько часов в полном одиночестве, пока твои новые дети, – я пододвигаю к ней рамку с фотографией на ее столе и разворачиваю к ней, – в твоем новом доме, – еще одно фото, – с твоим новым мужем, – последнее фото, – спокойно спали в своих кроватках. Но не Энни. Она умирала в одиночестве, так и не узнав, что такое объятия матери.

Она наклоняется и снова прикрывает рот рукой. Нет, это не могло стать сюрпризом. Она должна была знать, что рано или поздно это случится.

Знаю, что она не видела меня с двухлетнего возраста, но был уверен, что узнает. В первый день здесь, увидев ее в столовой, я ждал, что она вот-вот обернется, почувствует меня, ощутит мое присутствие.

Но она этого не сделала. Ни тогда, ни когда притащила меня к себе в кабинет для разговора в стиле «привет, как дела?», ни после…

Она бросила нас и уехала, когда Энни была еще младенцем. Через некоторое время я услышал, что она пошла в колледж и стала преподавать, но, если честно, меня это не задевало.

Я могу понять, почему она это сделала. Быть матерью двоих детей в таком молодом возрасте – в двадцать два – тяжело, и это если не учитывать, что она вышла замуж за человека из очень серьезной семьи. Но я почему-то думал, что в итоге она вернется к нам.

А потом, когда мы с Энни узнали, что она в соседнем городе, вышла за мужчину, у которого уже был сын, и создала с ним семью, палец о палец не ударив для того, чтобы разыскать нас, я разозлился.

Все, что делала Энни, было ради того, чтобы мать услышала о ней, увидела фото ее команды в газете и вернулсь.

– А теперь… – говорю я самым обычным, спокойным тоном, – мне все равно. Я хочу только, чтобы моя сестра была жива. – Наклонившись вперед, ставлю локти на колени и опираюсь на них. – Скажи мне кое-что, прежде чем я уйду. Кое-что, что я все же должен знать. Скажи, что никогда не собиралась к нам вернуться.

Она поднимает на меня мокрые от слез глаза.

Да, я смог убедить себя, что приехал сюда за альбомом со школьными фотографиями сестры, за газетными вырезками, которые, как сказала Энни, она отправила ей и которые я нашел у нее в столе, и за дедушкиными часами, но на самом деле в глубине души у меня еще теплилась надежда. Часть меня продолжала верить, что мама окажется хорошим человеком и сможет все объяснить, признаться, почему она не приехала даже тогда, когда ее дочь умерла.

– Я хочу, чтобы ты сказала, что не жалеешь о своих поступках: что бросила нас и ни разу не вспомнила с того дня, как уехала, – требую я. – Что без нас ты стала счастливее и что мы тебе не нужны.

– Миша…

– Скажи это, – рычу я. – Позволь мне уехать отсюда с полным осознанием того, что я ничем тебе не обязан. Дай мне то, что я прошу.

Может, она скучала по нам, но не хотела вторгаться в наши жизни и вносить разлад в свою. Или мы для нее – пройденный этап, и она не хочет к нему возвращаться. Возможно, ей вообще не было до нас дела.

Я понимаю, что больше не хочу об этом думать. Смотрю на нее и жду, пока она скажет то, что я хочу услышать, чтобы наконец расставить все по местам.

– Я не собиралась никого из вас искать, – шепчет она, глядя в стол, и слезы текут по ее лицу. – Не могла остаться. Не могла вернуться. Не могла быть вашей матерью.

Я хлопаю рукой по столу, и она подскакивает.

– Мне неинтересны твои оправдания. И я не буду тебя жалеть. А теперь вторая часть. Скажи, что без нас ты стала счастливее и мы тебе не нужны.

Она снова принимается плакать. Я по-прежнему жду.

– Я стала счастливее, когда ушла, – всхлипывает она. – Я никогда не думала о вас с Энни, и я счастливее без вас.

Она рыдает, будто каждое слово причиняет ей боль.

Мне становится грустно, и я тоже готов заплакать. Но встаю, выпрямляю спину и смотрю на нее сверху вниз.

– Спасибо, – говорю ей.

Развернувшись, направляюсь к двери, но останавливаюсь и обращаюсь к ней, стоя спиной.

– Когда другой твоей дочери, Эмме, исполнится восемнадцать, я с ней познакомлюсь, – заявляю я. – Сделай себе одолжение и не будь сукой. Подготовь ее к этому заранее.

Я открываю дверь и выхожу из кабинета.

Оказываюсь в пустом коридоре и направляюсь к выходу. Расстояние между мной и моей матерью увеличивается. С каждым шагом я чувствую себя сильнее.

Я не пожалею о том, что ушел, – говорю самому себе. – С этого момента я о тебе не вспомню. Я счастливее без тебя, и ты мне не нужна.

Я никогда больше не стану тебя искать.