— Ага, массовик-затейник, — захохотал Костя. — Поехали, я тебе мороженое куплю. Любишь мороженое?

Мне безумно захотелось мороженого, чтобы в вафельном рожке, и с клубничным джемом, а сверху крошка шоколадная…

— Поедем, чего ж не поехать, я волны морские люблю, — продекламировала я.

— Чего? — вытаращил глаза герой-любовник.

— Из песни это, — пояснила я, садясь в машину, — 'Поедем, красотка, кататься'.

— Ааа… Чудная ты, Долли, вроде простая, а как скажешь чего, — сказал он, выезжая на проспект, а я оглянулась — в заднем стекле отражались огни бульвара и дома, где старый поэт сочинял стихи о белых гольфах, аккомпанируя себе на породистом рояле.

По дороге Константин купил обещанное мороженое, и я, надкусывая холодную сливочную шапку, таяла под нежным взглядом.

— Посидим где-нибудь, а? Куда ты хочешь? — спросил он, внимательно наблюдая, как я слизывала стекающий клубничный ручеек со своих пальцев.

— В Барилоче, — брякнула я из вредности.

— Это клуб? — оживился он. — Что-то я о нем не слышал… А где находится?

— В девяноста двух километрах от Буэнос-Айреса, — не жадничая, делилась я своим выбором. — Местечко такое есть, курортное.

— Шутишь все, — вздохнул местный Казанова, — а я ведь серьезно.

— Ты спросил — я ответила, — сказала я, и добавила. — А Барилоче это моя мечта…

Константин не ожидал такой мечты у девушки, вроде меня — вместо того, чтобы грезить о нем, оказывается можно мечтать о каких-то неведомо-далеких географических объектах!

— Не оригинально, — обиженно фыркнул он, — у Остапа Бендера была такая.

— У него было Рио-де-Жанейро, балбес! — оценила я его начитанность.

Он вздохнул снова, будто смиряясь с моею строптивостью, и довольно миролюбиво спросил:

— Ну, и что там, в Барилоче? Пляжи, и все в белых штанах?

Я мечтательно закрыла глаза, представляя Барилоче — аргентинскую Швейцарию, в Патагонии — мечте всех книжных детей капитана Гранта, на берегу озера с восхитительным названием Науэль-Уапи…

— Там в горах, под солнцем, ослепительный снег, а в низинах, в лесах, свинушки, и их, представь, никто не собирает! Они никому там не нужны…

— Любишь грибы собирать? — заинтересовался Константин.

— Люблю и умею, коллеги говорят, что я могу найти грибы даже на асфальте, — похвасталась я.

— Так ты у ресторана грибы собирала? А я не понял! — и он громко рассмеялся, окончательно спугнув мои видения.

— Дурак ты, Костик, — в сердцах сказала я, — вот и сиди тут один!

Дальнейшая сцена напоминала дежа-вю, только в этот раз я не хромала, и до дома нужно было ехать на метро.

глава 2

Наша редакция находилась в новом, специально построенном здании, никакой истории у него не было, но привидение все же имелось, говорят, что ночью охранники слышат вой призрака пьяного строителя, увязшего в бетоне, и теперь сотрясающего стены мега-холдинга. Сложившийся на основе провинциальной газеты, наш издательский дом именовался теперь не иначе, как мега-холдинг, ведь его филиалы на манер спрутовых щупальцев дотянулись до самых крупных городов России — Питер, Екатеринбург, Нижний, Ростов-на-Дону, и это еще не полный список. Когда-то тощая, наша 'листовка' имела теперь восемь полос, и называлась ежедневным городским таблоидом. Забыла добавить — высокотиражным! Генеральный директор был кем-то вроде Бога — воочию его не видел никто, но все знали, что он есть. Наместником генерального на земле был главный редактор по фамилии Плавный, что рождало сонм шуток у желающих подурачиться рифмами. Муза и хранительница редакторского очага Аннушка, эфемерное создание с зубодробительным чувством юмора и полным отсутствием такта — эта гремучая смесь успешно держала оборону от наглых просителей из числа пишущей братии нашего Двора Чудес. Предводителем оголтелой, информационно-развращенной толпы журналистов, эрзац-редакторов (что-то вроде 'не совсем'), обозревателей (конечно же 'оборзевателей'), и в корень обнаглевших дизайнеров был Михалыч — наш шеф-редактор. Надо сказать, что он обладал необычайными организаторскими способностями, я просто не знаю второго такого человека, который смог бы держать в кулаке эту свору. Некоторые в сердцах сравнивали его со 'Сталиным', но как прозвище оно не прижилось, а прилипло ласковое 'Михалыч'.

Виноват в этом был Юрка Лопатин, один из эрзацев. Юрка был неудачником, любил рискнуть, сыграть в темную, но не выигрывал никогда. Особенно попало ему от Михалыча за непроверенную информацию, Юрка божился — то, что он принес в 'клювике' — стопроцентная правда, и Михалыч, поверив ему, дал указание поставить в номер. После скандала, и принесения извинений потерпевшей стороне, Юрка жаловался коллегам:

— Михалыч два часа меня в позу ставил, я к нему в кабинет теперь только задом захожу!

А нам только пальчик сунь! Вот так и стал шеф-редактор Михалычем, правда никто и никогда не решится исполнить гомосячий рэп 'Михалыч' из 'Нашей Раши' в присутствии шеф-редактора.

Михалыч был для нас и учителем, и отцом, под его опекой расцветали наши таланты, и не слишком одолевали 'поклонники'. Однажды наш отдел прогремел на весь холдинг — кто-то из дизайнеров заразил коллег желтухой, нас и так 'желтками' обзывали, а тут удержу не стало, электронку завалило письмами! Здание издательского дома сотрясалось не только от воя призрака-строителя, но и от журналистского ржания, до полной потери чувства юмора. Понаблюдав за оргией пару дней, Михалыч вышел в люди. Легенда гласит, что шеф-редактор 'попросил' навестить больных, и принести извинения. Шутки тотчас же прекратились.

Была у него одна особенность — он называл нас только по фамилиям, совсем, как классный руководитель, и когда называл, например меня, по имени, то это было знаком отличия, наградой. Наши сорвиголовы считали, что я нахожусь у шеф-редактора в любимчиках, что мне достаются самые интересные задания, и если нужно где-то блеснуть 'рожей-кожей-и умом', то Михалыч хорошо поставленным голосом, скажет в 'интерком':

— Парамонову срочно ко мне!

И вот сейчас я с удовольствием вдыхаю запах нагретой ксероксом бумаги, слушаю гвалт, способствующий творческому настрою, как Эва Перрон приветственно взмахиваю рукой, и рассылаю воздушные поцелуи.

— Парамонова!

— Привет, привет!

— Уу… какие мы шикарные!

Приятно. Приятно, черт побери, когда тебе рады. Интересно, а как отнесется шеф-редактор к моему отказу от порученной им темы?

— Михалыч у себя? — спросила я Настю Горобцову, человека, который знал всё обо всех и всём, и если ты хотел получить точную информацию о коллегах, или начальстве, у нас говорили: иди к Насте, и будет тебе счастье.

— У себя, — ответила отзывчивая Настя.

— Как настроение?

— Спрашиваешь! — затараторила она, испытывая удовольствие от пересказывания редакционных новостей. — Лопатин опять 'крякнул'! Да так 'крякнул', что Михалыча с Плавным аж к гендиру вызывали! Скандал, скандал Парамонова. Международный скандал!

— Да, ладно, — отмахнулась я, у Настеньки любая неурядица принимала глобальные размеры, и умело раздувалась ею до мировых масштабов.

— Не веришь, Парамонова, а зря! Уже и Европа подхватила эту сплетню: это надо ж додуматься, человек такого уровня и какая-то артистка цирка! Но я Михалыча не осуждаю, его понять можно — такая новость, да в нашем листке, только была бы она хоть на грамм правдой…

Я повернулась к противоположной стене, за перегородкой которой находилось рабочее место 'бедного Йурика'. К слову сказать, архитектурно наш отдел был точной копией американских, при создании проекта решили, что рассадив персонал таким образом, работа будет эффективней, но не учли разницу в менталитетах. Иногда наш отдел напоминал то цыганский табор, то цирк-шапито, то оба коллектива разом, но этот бедлам мешал только с непривычки, и теперь уже ни один 'желток' не мог работать в тишине.

Лопатин сидел, уставившись в монитор, и грыз колпачок шариковой ручки. Я подошла, и, положив подбородок на непрозрачную перегородку из пластика, изобразила любимый трюк эрзацев.

— Здравствуйте, Юрий Лопатин.

— Здравствуй, говорящая голова.

— Выбирай, Юрий Лопатин, кем быть тебе в следующей реинкарнации? — загробным голосом спросила я.

— Да уткой, уткой, отвалите все! — устало отмахнулся Юра.

— Зачем же ты, Юрий Лопатин, нашего шефа раздраконил? — не отставала я.

— Парамонова, ну ты должна меня понять, стопроцентно прокатило бы! — уверенно заявил Лопатин. — Еще бы спасибо сказали за такой пиар!

— Не прокатило, — вздохнула я. — Брюки-то гульфиком назад надел?

— Надел… Парамонова, ну за что он так на меня?

— Да, ладно Юр, не переживай, сейчас он про тебя забудет, вот увидишь, — пообещала я, и, резко развернувшись на каблучках, уверенной походкой пошла к кабинету шеф-редактора.

— Парамонова, ты чего? — крикнул мне вслед Юрка, почуявший надвигающуюся катастрофу, и ходко двинулся за мной — все ж журналистское прошлое давало о себе знать.


Михалыч курил прямо в кабинете. Плохо, очень плохо, но деваться некуда. Взгляд из подлобья, строгий, изучающий — с чем пришла? Пустая пришла, порожняя, без какого-либо желания, без огонька в глазах, и с опущенными руками.

— А, Парамонова… Слышала уже?

— Слышала.

Михалыч пододвинул пепельницу на середину стола, приглашая — садись, покурим. Я села в кресло напротив, но сигареты не достала, а просто сидела, скрестив руки на коленях.

— Вот, скажи мне, Парамонова, как можно работать, не доверяя друг другу? Как?

Видно здорово прошелся гендировский трак по лютикам-цветочкам, Плавный, наверное, в обмороке валяется, а Аннушка подносит ему нюхательные соли.

— Владимир Михайлович, а как вы думаете, при других обстоятельствах прокатило бы? — выразилась я Юркиным словечком.

— Что значит прокатило? — возмутился шеф-редактор.

— Ну… если бы Лопатину повезло, и другая сторона не стала бы раздувать скандал, а наоборот, даже обрадовалась, — решила узнать я мнение начальника. — Могло быть такое?

— Могло. Но это не отменяет порядочности и ответственности перед коллегами! — оговорился Михалыч, и затушил окурок с золотистым фильтром.

— А как быть с лозунгом 'Горячие новости любой ценой'? — лезла я на рожон. — Ведь на месте Юрки мог оказаться каждый из нас, просто ему не повезло — у его 'героя' изменились планы, или опомнился, ведь все знали об артисточке, а тут еще и фотки. Обычные фотки, но это с какой стороны посмотреть…

— Любой ценой это ты, Парамонова, правильно сказала, но лозунг, есть лозунг, а информация должна быть проверенной, или хотя бы такой, от которой трудно отпереться, с какой стороны не смотри, — наставительно сказал Михалыч, и тут же переключился на меня. — У тебя как дела?

— Владимир Михайлович, пришла просить вас снять меня с этой темы, — осторожно произнесла я.

— В чем дело? — строго спросил он.

— Не могу больше, противно.

— Противно — детский сад какой-то, — он покачал головой и укоризненно посмотрел на меня. — Ты мне конкретику давай.

— Конкретно, — начала я, с обидой на его строгость. — Брачное агентство — вывеска — ловушка для трепетных девиц с тонкой душевной организацией. Бабка эта натуральная сводня, клиенты — извращенцы, и это только верхушка айсберга, с которой успела познакомиться я! Уверена, что Валерия Аркадьевна занимается делами куда серьезней… Альбома с невестами я еще не видела, но подозрения есть.

— Широкое поле для дальнейшей деятельности, — недовольно произнес шеф-редактор, — я так понимаю, что тема еще не разработана, нет фактов, снимков участников, свидетелей, в конце концов — только домыслы.

— Да не могу я больше, Владимир Михайлович, отстраните, прошу! — взмолилась я. — Считайте, что не справилась.

— Нет, Парамонова, так не пойдет, — заявил он, — аргументов нет.

— Хорошо, — я чуть не плакала от обиды. — Я заплатила шесть тысяч рублей за то, чтобы меня заподозрили в желании исполнить фелляцию в модном ресторане, — тут брови Михалыча подскочили вверх, — порвала чулки, разбила колени, выкинула босоножки, которые стоят больше чем шесть тысяч, и еще кое-кто хотел подглядывать за тем, как я качаюсь на качелях!

— И это аргументы, Парамонова? — спросил Михалыч, но все же чувствовалось, что он смягчился, видно проняло его мое приключение. — Заподозрили в желании… хотел подглядывать…

— Нет, ну нужно было чтобы меня… — пробурчала я под нос.

— И остальное решается на раз, — продолжил он, сделав вид, что не расслышал, — авансовые получишь в бухгалтерии, на чулки и босоножки премируем, к доктору направим. Какие проблемы?