Ирина Муравская - Пари на красавицу

— Марина! — снова пытается вмешаться Андрей. В подобных перепалках он всегда принимает мою сторону. Даже когда я не права. Ещё одна причина, почему я к нему хорошо отношусь. И мне плевать на его мотивы: из вежливости ли это, или из-за неловкости за непутёвую дочурку. Важен результат.

— Что, Марина?!

— Оставь ты её. Все нормально. Зачем заводиться?

— Потому что она уже взрослая и должна понимать!

Блин, что ж за дебильный день! Он когда-нибудь закончится??? Я должна то, я должна это… А эта дура размалёванная так и будет сидеть на жопе ровно и преспокойно ногти красить. Леру мама никогда ни о чём не просит. Она ж ей не родная. Зато на мне можно ездить без седла, всё стерплю. И на все дела забью, и всё отменю, чё уж там! Моя ж жизнь — это ерунда, детский сад. Какие у меня могут быть проблемы? Какие заботы? Свои дела? Не знаем такого. Вот поэтому я и хочу скорее переехать на съёмную. НА-ДО-Е-ЛО.

— А-а-а!!! Как же меня всё достало! — жалобно скулю я в потолок и, игнорируя очередную порцию нотаций, ухожу в свою комнату, запираясь на замок.

Дверь хрюкает, встречаясь с моей спиной. Несколько секунд так стою с прикрытыми веками, тихонечко стучась затылком. Вдох-выдох, вдох-выдох. Помогает не очень, но хоть что-то. Теперь, во всяком случае, уже не хочется… Открываю глаза и застываю в изумлении.

О Ф И Г Е Т Ь.

Вся комната усыпана синими лепестками. Буквально вся. Одеяла, подушки, ковёр, ламинат. Шагу не сделать, чтобы не наступить на них. И букеты. Огромные букеты таких же синих шикарных роз расставлены по поверхностям в стеклянных вазах. Один на столе, второй на комоде, третий, самый большой, на подоконнике, возле распахнутого настежь окна.

Это… это невероятно.

Спотыкаясь бреду к дивану и мешком оседаю на постель. Так и сижу с зажатым ладонью ртом и разглядываю всё это буйство красок. Мне не нужна записка, чтобы понять, кого благодарить за раскинувшийся тут цветочный магазин. И так очевидно.

С ума сойти.

Загребаю горсть мягких лепестков и долго, с наслаждением вдыхаю их запах.

У меня нет слов.

Откидываюсь назад, плюхаясь на одеяло. Я точно дура, потому что широченная улыбка расползается на лице, и я ничего не могу с ней сделать. Зато чувствую, как усталость медленно тает. Ей на смену приходит какая-то пугающая эйфория.

Вслепую нашариваю валяющийся среди лепестков телефон, выпавший у меня из ослабевших пальцев. Снимаю с блокировки и долго смотрю на открытое диалоговое окно. Смотрю, смотрю, а потом быстро набираю:

"С Днём Рождения, кстати. Желаю не быть впредь таким бл*дуном".

С дрожью жду ответа. Но его нет. Ни через пару минут, ни через полчаса, ни через час… Теперь он меня игнорит? Или просто слишком занят? Внутри всё скручивается в болезненный узел от одной мысли, что он в эту самую минуту может быть с кем-то другим. Господи прости, с той же Дариной…

Так и засыпаю с телефоном у головы, уткнувшись моськой в ароматные лепестки. А просыпаюсь от грохота разбившейся об пол вазы. Подскакиваю, как ужаленная, очумело тряся головой. Сколько я проспала? На дворе ночь, часы показывают начало четвёртого. Нашариваю выключатель настенного бра и комнату озаряет слабый полумрак. Окно всё так же нараспашку, букет валяется на полу среди осколков, а рядом…

Глеб

Это я неудачно приземлился. Хорошо никто не видел, как я ёбнул*я, запутавшись в ногах. В ногах, бл***. Состояние размазни: ведёт из стороны в сторону, левая рука при малейшем механическом воздействии болью отстреливает в башку, а спину словно дубинками лупасили.

— Бл***, — злобно цежу сквозь зубы, когда в ладони втыкается что-то острое. Одновременно с этим в комнате включается свет. Мальвина таращится на меня, как на привидение. Ага. Привидений в таком унизительном виде не бывает.

— Воронцов, ты нормальный? Что ты тут забыл? — растирает сонные глаза Покровская. Такая взъерошенная, такая заспанная. Такая красивая.

— Прости. Не хотел тебя будить, — кое-как поднимаюсь на ноги. Слегка пошатываюсь, но ничего, стою вроде твёрдо. А вот ладонь саднит и кровоточит. Вытаскиваю глубоко впившиеся осколки от расхреначенной вазы. Бл***. Надо было заказывать цветы в картонке.

— Будить не хотел? А что, позволь спросить, хотел? Окна перепутал? Адрес? — напрягается Праша.

— Панировал посмотреть, как ты спишь. Ну и может прилечь рядышком.

— Ты больной?

— У меня день рождения. Именинник имеет право на желание.

— День Рождения уже прошёл.

— Меня задержали дела.

— Какие? Белобрысые и писклявые?

— Я был не с Дариной, если ты на это намекаешь.

— Я ни на что не намекаю. Я пытаюсь понять, начать ли звать на помощь.

— Зачем?

— Ко мне посреди ночи влезает чёрт знает кто. Полагаешь, причин нет?

— Почему сразу "чёрт знает кто"? Это всего лишь я.

— Воронцов, — устало трёт лицо Мальвина. — Что ты здесь делаешь?

— На сообщения ты не отвечаешь. На звонки тоже. Вот хотел узнать: понравились цветы?

Тяжёлый вздох.

— Понравились.

Заторможено рассматриваю, как по ладони в причудливой дорожке стекает струйка крови и срывается вниз.

— У тебя есть ненужная тряпка?

— Зачем?

Зализываю пульсирующие ранки. В основном мелкие, но есть и парочка глубоких.

— Чтобы я не закапал тут всё кровью.

До Покровской доходит, и она подрывается с места. Со словами "жди" из комнаты вылетают, возвращаясь спустя минуту с тюбиком перекиси и бинтами.

— Садись, — велят мне. Какой приказной тон. Мне нравится.

— Не боевое ранение же, зачем перекись? Ещё зелёнкой обмажь.

— Будешь много вякать, и зелёнку принесу. Никогда не ходил с зелёными усами и в точечку?

— Не ходил, — угроза не пугает, но до меня доходит, что это лишний повод оказаться поближе к Праше. А я с какого-то хрена выёб***юсь. Не дебил ли? Так что послушно сажусь, с готовностью протягивая ей руки. Пускай делает чё хочет. Хоть пальцы отрезает секатором. Главное, чтоб рядом была. И это клиника. Я болен. Или пьян.

Мальвина, смахивая назад мешающие волосы, садится напротив, подозрительно принюхиваясь.

— Ты пил?

Бурбон, текила, потом пиво. Потом снова бурбон. А, ещё абсент. Но это так, послеобеденный список.

— Немного.

— По запаху много.

По состоянию тоже, но знать ей об этом не обязательно. Меня пускай и штормит мальца, но я вполне в себе. Соображалка работает, язык не заплетается, перед глазами ничего не расплывается. Максимум — могу нести ху*ню. Но это явление повседневное. Им никого не напугаешь

— Ну так праздник же. А я впервые его встречаю один, — на ладонь щедро поливают перекисью, от чего она начинает шипеть и пузыриться. — Жжётся.

— Потерпишь. Если ждёшь жалости, ты не по адресу, — бурчит она, и при этом очень нежно промакивает розовые расплывшиеся разводы сложенным в несколько слоёв бинтом.

Нет, жалости я точно не жду. С ней я уже ничего не жду. Исключительно надеюсь. Хоть на что-то. А самое мерзкое, что над этим состоянием у меня больше нет никакой власти. Это не я, а оно управляет мною. Сука-а-а. Хоть прибейте не втыкаю, когда успел проморгать вспышку и так влипнуть.

— Как встретился с отцом? — спрашивает Праша. Она сейчас так близко. Но при этом так далеко.

Кривлюсь, всем видом давая понять, что не хочу вдаваться в подробности.

— Хреново. В ушах до сих пор стоит его ор.

— Вы настолько не ладите?

— Чтоб ты понимала: он так и не поздравил меня.

— Оу… А я поздравила. Ну, вроде того…

— Я видел. Спасибо. Это правда для меня важно.

— Это, конечно, не подарок Дарины, но… — перехватываю её здоровой рукой за кисть.

— Хватит о ней. Ничего у меня с ней не было. И уже давно.

— Подробностей не надо. Это не моё дело.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ещё как твоё. Всё, что со мной происходит полностью твоя заслуга.

На меня вскидывают до пронзительности синие глаза. Даже в полумраке яркие, как никогда.

— Это ты меня сейчас благодаришь или ругаешь?

Беспокойное море и я. Нелепо барахтаюсь в нём, словно не умею плавать.

— Это я прошу.

— О чём?

— Дай мне шанс, — в ответ отрицательно мотают головой, отворачиваясь. Затрещал новый кусок оторванного бинта. — Почему?

— Я уже говорила: я тебе не верю.

— Ты даже не хочешь попытаться поверить. Это разные вещи.

— Ты прав. Не хочу, — снова устало зачесывают непослушные волосы назад, чтобы те не лезли в лицо. — Я не хочу ввязываться во всё это. Не хочу иметь с тобой ничего общего. Не хочу, чтобы ты находился здесь сейчас. Не хочу, чтобы дарил цветы… Если я тебе правда хоть сколько-то нравлюсь, отстань от меня. Найди себе другое развлечение, переключись на кого-нибудь. Займись в конце концов Лерой, которую никак не дожмёшь. Только меня, пожалуйста, не трогай.

Лера? Она и Титову сюда умудрилась приплести? Реально? Бл***. Да на кой хрен мне сдалась эта глупая трещотка?! Забил я уже на неё давно. На пари, на договор с отцом, на всё на свете забил. Это как наваждение…. И у наваждения есть имя.

— Дура ты! — вырывается из меня. — Что ж никак не поймёшь, что мне нужна ты. Только ты!

На мою ладонь плюхается смятый на нервах бинт. Плюхается грубо, даже с ожесточением.

— Ну а ты мне не нужен. Без доверия не может быть отношений, а я соседскому мужику, бросающему окурки на наши грядки, доверяю больше, чем тебе.

Обидно, но не прям чтоб сильно. Сам же виноват.

— Это изменится, — медленно тянусь к ней, касаясь подушечками пальцев её лица. Едва уловимо блуждаю по коже, задерживаюсь на губах. Дрожащих, неуверенных. Нащупываю учащённую пульсацию на тонкой шее, зарываюсь в волосах. — Обещаю… моя Мальвина, — чувствую себя на охоте. Так тихой поступью подкрадываются к оленёнку, боясь его спугнуть. Вот и я сейчас как никогда осторожен. Только бы не спугнуть, только не спугнуть…

— Я просила меня так не называть.

Смотрит в сторону, но не отстраняется. Более того, неосознанно ластится, я же чувствую.

— Не могу по другому. Имя для всех, оно общедоступно, а это только моё. Личное. Потому что ты только моя, — повинуясь импульсу склоняюсь к ней всем корпусом… Я на пределе: мой тупой мозг уже успел раз десять представить себе следующие минуты во всех деталях. До малейших подробностей… А Мальвина просто сидит. Сидит и смотрит на мои губы.

— Я против многожёнства.

Она так близко. Её запах сводит с ума.

— Не будет никакой свадьбы.

— Ну не знаю. Дарина умеет убеждать.

— Дарина безмозглая избалованная кукла.

— Которая, видимо, не так уж и плоха, раз ты её до сих пор терпишь.

Мы так близко. Буквально касаемся кончиками носов, деля одно дыхание на двоих. Могу разглядеть все её веснушки. Блеск колечка в ноздре. Светлые ресницы. Искусанные губы. Такие призывные, такие манящие. Нужно лишь сделать последний рывок… Но не делаю его. На этот раз хочу, чтобы его сделала она. Хочу, чтобы она первой меня поцеловала.

— Я терплю её, потому что нет выбора.

Ответ неверный. Бл***. Всё. Момент упущен. Мальвина отстраняется, смахивая с себя мою руку.

— Выбор есть всегда. Просто принятое решение может не всегда нравиться, — резонно замечает она.

Она права. Выбор у меня и правда есть, но…

— Ты не понимаешь. Всё сложно.

— Ты прав. Не понимаю. И, честно говоря, нет настроения пытаться. У тебя твоя жизнь. У меня своя. Они вообще не должны были пересечься, но по нелепой случайности пересеклись.

— Наверное, это судьба.

— Скорее злая шутка.

— Злая шутка — это то, что я потерял целый год. Целый год, твою мать. Знал бы, никуда тебя не отпустил после той вечеринки. Когда впервые подошёл.

Ага. Что и требовалось доказать! Врушка. Кого ты так усердно пытаешься обмануть? Меня? Себя? Я же вижу. Я же слышу. Вижу твою неуверенность. Слышу твоё нарушенное сердцебиение. Тебя тянет ко мне с той же силой, что и меня к тебе. Ну и зачем ставить запреты? Кому они нужны?

— Не надо, — её смущение осязаемо. Если очень захотеть, его можно даже потрогать.

— Чего не надо?

— Говорить всего этого. Не поможет.

— Почему? Потому что ты пизд*ц какая упрямая и принципиальная?

— Я уже говорила, почему. Не буду третий раз повторяться.

— А, ну да. Потому что у тебя там свои какие-то дебильные бабские комплексы и непонятно откуда взявшийся страх оказаться использованной. И не продумал бы, что ты такой ранимый цветочек.