– Великолепно, не правда ли? – Андрей прижал палец к губам и показал мне глазами на дверь. Вошла бабушка и за худосочную ручку ввела за собой эфемерное существо лет эдак двадцати пяти с круглыми восторженными глазами в окулярах огромных очков.

– Аллочка, позволь представить тебе моего внука. Андрей, – Андрей церемонно прижался губами к протянутой дрожащей бледной лапке.

– А это знакомая Андрея, Лариса, – бабушка кивнула в мою сторону, профессионально выразив в этом жесте легкое презрение, смешанное с недоумением по поводу моего существования в мире Ахматовой, Пастернака и белых накрахмаленных скатертей.

– Ну хай, типа, Аллочка, – пробасила я, шмыгнув в очередной раз, и так пожала ее косточки, что она поежилась и стала незаметно тереть ладонь. Так и надо! Нечего совать синюшные руки в лицо моим шотландским сеттерам.

– Садитесь-ка пить чай, дети.

Бабушка разливала свежезаваренный чай по изящным фарфоровым чашкам, а я шепнула Андрею:

– Можно одну грохнуть для пущей правдоподобности?

– Не надо грохать. Обойдемся без материального ущерба.

– А когда же вы сообщите, что я ваша невеста? Жду-жду… Пора бы.

– Подождите немного. Дайте бабушке начать сватовство. Да и чая выпить не мешало бы.

– О’кей, – кивнула я и обратилась к безмолвной Аллочке: – Типа, работаешь или как? Кто содержит?

– Аллочка у нас преподает в консерватории, – бабушка потрясла букольками, спасая Аллочку от ужасной троллихи – то есть меня.

– На консервной фабрике, что ли? Типа, икорка, сайрочка, бычки в томате! Прикольно! Только воняет там, наверное, жуть! – На мгновение мне почудилось, что это перебор, но потом я подумала, а почем бабушке и Аллочке знать, что нынче уже никто, даже первоклассник, не спутает Вивальди с печенью трески. Сегодняшние СМИ внимательно следят за уровнем образования люмпенов и по мере возможности поднимают этот уровень на невероятную высоту. Так, к примеру, наш дворник, Максим Максимыч, имеющий три класса образования, последние годы увлекается богемным этно-джазом и, приняв вовнутрь литр водки, врубает на весь двор экзотические мелодии, органично подпевая и притоптывая ножкой во взопревшем валенке.

– Аллочка – пианистка. Многообещающая. Ты сыграешь нам, деточка? – Бабушка Андрея активно подмигивала бедной Аллочке.

Та слегка поартачилась, покапризничала и села-таки к роялю, профессиональным жестом откинув крышку. Зазвучали первые ноты «Болеро». Странно было видеть, как такая хрупкая девочка мощно, по-мужски овладевает страстной мелодией. Я повернулась к Андрею. Он внимательно следил за пианисткой, и тут гадкая зависть закралась мне вовнутрь. Сама-то я сумела освоить лишь азы игры на фортепьяно и, кроме «Собачьего вальса», ничегошеньки сыграть не сумела бы. Андрей перехватил мой завистливый взгляд, встал, подошел, взял за плечи. Наклонился и проговорил на ухо:

– Действительно прекрасно играет, но это не повод, чтобы ревновать и беситься, – всегда знала, что шотландские сеттеры отличаются незаурядной интуицией.

Я передернула плечами, но он не выпустил меня, лишь крепче сжал. Аллочка закончила играть, поднялась.

– Браво! – Бабушка захлопала в ладоши, к ней присоединился Андрей, подумав, и я тоже.

– Андрюша, Аллочка хотела бы пригласить тебя на свой концерт, не так ли? – Бабушка взяла быка за рога. – Ведь так, детка?

Аллочка покраснела и что-то тихонько залепетала. Вытащила из кармана куцего пиджачка билеты и передала один бабушке, а один Андрею. Потом обернулась ко мне: – Вы тоже приходите, Лариса, обязательно, буду ждать, – протянула мне пригласительный в конвертике.

– Нет уж, отвалите. Че я, типа, эту муть буду слушать? У меня от этого голова начинает покрываться коркой и чешется. Очень нервничаю. Я вот тут на «Дискотеку Авария» ходила – так это вещь. Слышали? – Бабушка отрицательно помотала головой и в ужасе закатила глаза к потолку.

– Ну я пойду, пожалуй, – Аллочка заторопилась, задергалась. Начала поправлять на беленьком носике оправу очков. Бабушка пыталась ее удержать, но та как-то по-цыплячьи попятилась и, нацепив поверх куцего пиджачка такой же неуклюжий старомодный плащик, упорхнула, на пороге повторив свое приглашение.

Андрей пошел проводить ее до метро, а я осталась с бабушкой наедине. Бабушка вновь разлила чай и уселась напротив, цепко уставившись на меня белесыми глазками древнегреческой прорицательницы судеб.

– А вы где работаете, голубушка?

Упс! Об этом я как раз не подумала, надо было быстренько выкручиваться. Отказавшись от принадлежности к древнейшей профессии (все-таки я уважаю старость), я процедила сквозь зубы:

– В психушке работаю, санитаркой. Ну в Кащенко. Слыхали небось?

– Неужели? Сложно, наверное? Для девушки занятие не вполне подходящее, – она внимательно смотрела на меня, на мои разноцветные патлы, белые ногти и сережку в носу, а мне было совестно.

– Где, в психушке-то сложно? Да не очень. Вообще-то там кругом сплошные микро– и макроцефалы, параноики, дебилы и шизофреники. Атмосферка еще та, но я привыкла. Раз-два, запихнул шизика в смирительную рубашку, вколол в задницу успокоительное, вынес судно, и все! Делов-то!

– А где же вы, душенька, с Андреем познакомились? – Бабушка выводила меня на серьезную беседу. Эк, как же меня подмывало сказать, что он недавно проходил у нас в клинике курс лечения, но я вовремя удержалась.

– Да так, на тачке подбросил однажды. Вот и познакомились. Пошли, выпили по пивку, а там и любовь, и все дела, ну, понимаете?

– Будете ещё чайку? – Она вскочила к чайнику, не желая выслушивать про «все дела» с ее обожаемым внучком.

– Нее. Типа, хватит. Я чай не люблю. Не уважаю.

– Да, да, конечно. Вам бы чего покрепче, но у меня нет. Не держу, знаете ли, – она забеспокоилась и как-то даже съежилась, верно, испугалась, что я пойду крушить ее кухню в поисках чего покрепче.

Тут вернулся Андрей. Бабушка остановила его в коридоре и зашипела по-английски, будучи стопроцентно уверена, что зелено-малиновое уродство с иностранными языками не в ладах.

– Боже, дорогой, где ты это нашел? Где? – спросила она по-английски.

– Что-то не так? – ответил Андрей. – По-моему, вполне приличная девушка, чистая, неиспорченная, то, что надо одинокому мужчине.

– Это же чудовище, внук. Она невероятно ограниченна. Я верю в ее неиспорченность и чистоту, но что у вас может быть общего?

Вот здесь она попала в точку. У нас ничего общего с ним быть не могло, помимо выигрыша, разумеется.

– Бабушка, ты неправа. Она дивно готовит. А как она моет окна! Залюбуешься. Кстати, лучше всего она делает яичницу, – сеттер фыркнул и бросил на меня быстрый взгляд, я показала ему язык.

– Андрей, – никак не могла угомониться бабушка, – прошу, обрати внимание на Аллу, такая милая барышня. Хорошая семья. Чудная профессия.

Андрей взял встревоженную бабушку за руку, ввел ее в комнату, поставил напротив меня и заявил:

– Дорогая бабуля, – его голос звучал торжественно, – мы с Ларисой не просто знакомые или друзья, мы собираемся пожениться.

– Точно, типа. Собираемся, – закивала я головой, и камушек, прикрепленный братцем к моему носу клеем, отвалился и блюмкнулся в чашку с остывшей заваркой.

– Ой, – только и смогла вымолвить старушка.

Я приготовилась бежать за аптечкой, но бабушка еще разок тихо ойкнула и, взяв себя в руки (старая гвардия), поздравила нас с принятым решением. Держалась она на редкость стойко, но, кто бы знал, как мне стало неуютно и совестно. М-да! Когда же она ушла за очередной порцией чая, я обратилась к Андрею:

– Мне ужасно неловко. Как-то все глупо вышло. Весь этот маскарад!

– Зато достигнута цель. Кто-то мне говорил, что цель оправдывает средства.

– Не кто-то, а Макиавелли. Все равно неловко!

– Да? А мне казалось, что вы не так давно цитировали его в нужных и ненужных местах. И в других местах маскарад вы устраивали с завидным энтузиазмом.

– И Аллочка действительно чудная девушка. Подумали бы. С утра до вечера Глинка, Рахманинов, Дебюсси.

– Я предпочитаю поэзию музыке, – он многозначительно посмотрел на меня, и его глаза слегка затянуло поволокой, сеттер снова увлекся.

– Таак. Где тут делают яичницы? Мы, кажется, договорились… А если вам так небезразлична поэзия, читайте Ахматову, Северянина или Мандельштама, здесь полное собрание, – я обвела глазами стены и увидела в зеркале отражение бабушки, которая внимательно нас слушала, спрятавшись в углу за дверью.

– И вааще мне здесь, типа, надоело. Давай сваливать, – я двинула его кулаком в грудь, что должно было символизировать искреннюю сердечную привязанность, и показала взглядом на зеркало. Он проследил, понял и подмигнул.

– Уже уходим, зайчик. Потерпи.

Мы пробыли у бабушки еще минут тридцать. За все это время она не проронила ни слова, а лишь разглядывала мой наряд и чему-то улыбалась про себя. Через полчаса мы заторопились уходить.

– Лариса, – позвала она меня из прихожей. – Вы мне не поможете?

Я удивленно пожала плечами и вернулась в комнату. Бабушка притворила двери, и я осталась с ней один на один.

– Стыдно, деточка, стыдно, – седой пучочек на ее голове мерно раскачивался в такт. – Стыдно обманывать пожилого человека. Ну что ж, вам и моему внучку-балбесу удалось меня испугать. Но я подслушала, как вы читали наизусть Пастернака, правда, подумала, что ошиблась, глухая тетеря, затем я видела как вы наслаждались Равелем, но все еще сомневалась, затем я подслушала ваш разговор с Андреем и, внимательно приглядевшись к вам, все поняла. Стыдно, голубушка.

Я опустила голову в чистосердечном раскаянии.

– Ну простите, Элеонора Степановна. Это просто был небольшой розыгрыш, надеюсь, что вы не очень расстроились. Уж очень Андрею надоело быть «барышней на выданье», вот он и попросил меня слегка помочь ему справиться с этой бедой. Простите, ради бога. Не обижайтесь на нас.

– Да нет, не обижаюсь, детка, но вот насчет «решили пожениться» – это немного правда или тоже сплошная ложь?

– Боюсь, что ложь, – я немного замялась.

– Но ведь он же вам небезразличен, верно? – Все бабушки весьма умны и догадливы, в особенности бабушки шотландских сеттеров с синими глазами.

– Это несколько одностороннее чувство, – мне не хотелось ее больше обманывать, тем более что это было невозможно, – но не волнуйтесь.

– А мне так не показалось. Не показалось, что одностороннее. Уж слишком внимательно он поглядывает на вас, Лариса. Я своего обалдуя знаю. А вы присмотритесь-ка сами, – бабушка хитро высверливала во мне черными зрачками дырочку, надеясь через эту дырочку добраться до моих внутренностей.

– Элеонора Степановна, слишком часто мы принимаем желаемое за действительное, но не стоит жить иллюзиями, – по-английски добавила я и, поцеловав ее в сухую сморщенную щеку, пожелала всего хорошего. Она долго стояла у входа и смотрела мне вслед.

– О чем говорили? – Андрей ждал внизу у машины.

– Обсуждали модель подвенечного платья. Решили обойтись без фаты и рюшей и ограничиться минимумом приглашенных.

Он недоверчиво хмыкнул, а я без дальнейших объяснений открыла дверцу и по-хозяйски разместилась на сиденье. Андрею, видно, было недосуг привести машину в порядок после моей неудачной попытки вывести ее со стоянки. Вид у нее был плачевный.

– Что-то машина у вас подкачала, однозначно требует ремонта. Такой эффектный мужчина, как вы, и на раздолбанном драндулете? «Это битое авто не для вас. Не комильфо», – напомнила о себе моя страсть к стихосложению.

– Клянусь, что вскоре приобрету «Харли-Дэвидсон» и кожаные штаны, чтобы соответствовать вашему стилю.

– Лучше уж покупайте сразу реактивный самолет, будете вылитый Том Круз. Вот тут-то я и растаю.

– А сам по себе я вам, конечно, не нравлюсь? – Его тон не внушал мне доверия, уж чересчур доверительным и вкрадчивым он был. – Не нравлюсь ни чуточки? Ну никак?

– Андрей, что вы хотите услышать? – Я тряхнула малиново-зеленой гривой.

– Правду, естественно. Ведь вы же любите играть в открытую, – он притормозил и молча ждал ответа. – Давайте-ка не отшучивайтесь…

– Я уже говорила, что вы абсолютно не мой тип, – как же мне надоели эти его вечные приемчики Казановы, неожиданно отвергнутого горничной.

– Правду! Ну! – настаивал он.

– Вы слишком хороши собой, слишком умны и самонадеянны и слишком испорчены вниманием, чтобы мне нравиться. В вас все слишком. Я с вами ощущаю себя мухой в варенье – вроде бы и классно, только очень много сахара, и лапки вязнут.

– Я просил сказать правду, а не делать анализ моих личных качеств. И, может, обойдемся без аллегорий.

– Ну чего привязались, я уже все сказала. Надоели, – надо было срочно принять никотина для успокоения, а то я могла ему либо нагрубить, либо взять и вот так признаться в этих (как их там?) чувствах.

– А по-моему, я вам нравлюсь, Лариса, только вы, упрямая девица, пытаетесь это скрыть, и не только от меня, но и от себя самой тоже. Пора бы уж и признаться.