– Я весьма сочувствую вам, – сказал он гостю, – и с удовольствием исполню ваше желание… Позвольте, однако, вам сказать, что вы были очень опрометчивы. У вас превосходный завод, который идет отлично, а вы позволяете сбивать себя с толку и принимаетесь искать барышей на стороне. Между тем барыши-то у вас дома, а не в другом месте, и всякая деятельность, которую вы отвлекаете от своего предприятия, всякие капиталы, вынимаемые вами из оборота, расшатывают ваше положение, ослабляют ваши ресурсы и уменьшают ваш кредит. Я говорю с вами, как друг. То, что вы делаете, меня не касается. Но, право, жаль наносить ущерб своим интересам, когда ничто не принуждает вас к тому. Сколько прибыли дала фабрика в прошлом году?

Леглиз и Маршруа переглянулись. Ни тот, ни другой из них не ответил на вопрос. Превенкьер удивился:

– Неужели вы скрываете от меня положение дел? Если вы не имеете доверия ко мне, как же я буду доверять вам?

– Это совершенно верно, – сказал Маршруа.

– У нас получилось шестьсот тридцать тысяч франков прибыли, – сказал наконец Этьен.

– А вам понадобилось еще шестьсот тысяч франков? – воскликнул Превенкьер. – Значит, у вас громадные убытки помимо вашего промышленного предприятия?

Леглиз слабо усмехнулся:

– Действительно, громадные.

– С которых пор?

– Вот уже четыре года.

– И вы не можете покрыть их прибылью с собственного завода?

– Я всегда тратил больше, чем выручал.

– Вот как! – процедил Превенкьер.

Он взглянул на Маршруа, который не моргнул глазом. Потом хозяин вынул папиросу из ониксовой [Оникс – минерал, разновидность агата, с чередованием черных и белых слоев; полудрагоценный камень] вазы, закурил ее, медленно прошелся от камина к окну, вернулся к своему письменному столу и произнес с озабоченным видом, глядя на Этьена:

– Во сколько цените вы свою фабрику?

– В шесть миллионов.

– Ну, так вот, если вы не измените настоящего порядка дел, то через пять лет будете принуждены ликвидировать свои дела. Вас надо обуздать, любезнейший, для вашей собственной пользы, иначе вы пропали.

– Каким это образом меня обуздать? – спросил Леглиз, в глазах которого вспыхнул злой огонек.

– Очень просто: грозить вам опекой. Вы желаете получить шестьсот тысяч франков и получите их. Но так как с этой минуты для меня будет важно, чтоб ваши дела не пошатнулись, то я ставлю такое условие: если через год вы не уплатите мне половины долга, я выговариваю себе право, сделав новый взнос в шестьсот тысяч франков, стать компаньоном вашего предприятия и назначить директора фабрики по личному выбору.

– А кто же будет этим директором? – спросил Этьен, голос которого дрогнул.

– Да хоть вы сами, если окажетесь рассудительным, или кто-нибудь другой, если понадобится, чтобы не дать опуститься фирме. Во всяком случае, вы будете получать четыре пятых прибыли и, следовательно, не разоритесь.

Маршруа, к своему величайшему удовольствию, убеждался, что переговоры идут согласно его указаниям. Он подмечал колебания Этьена, который чуял, что рискует опуститься до звания простого компаньона фирмы, основанной его отцом и носившей его имя. Перспектива падения жестоко терзала Леглиза, в особенности больно было задето самолюбие фабриканта. Он мало думал о том, что произойдет через год, потому что привык жить спустя рукава, не заглядывая в будущее. «Только бы мне было хорошо, остальное все уладится». Такова была его всегдашняя логика. Он принадлежал к числу тех людей, которые воображают, что светопреставление наступит раньше срока платежей по их векселям, и поэтому находил излишним беспокоиться о них. При такой системе Этьен довел свое предприятие до настоящего положения, которое не казалось бы ему особенно критическим, если б не Превенкьер, потребовавший у него обстоятельного отчета.

Если б он мог по-прежнему убаюкивать себя утешительными доводами вроде следующих: «Нет такого затруднения, из которого нельзя выйти; люди помогут вам выкарабкаться для своей же пользы; никогда не следует отчаиваться, все поправимо», то Леглиз пренебрег бы угрожающей ему опасностью. С него было бы достаточно знать, что она не слишком громадна. В ту самую минуту, когда ему следовало пустить в ход – всю свою проницательность, чтобы действовать в свою пользу, он старался не думать о предстоящей беде и видел перед собой только одно: Превенкьер обязывается внести еще шестьсот тысяч франков.

Его не останавливала капитальная статья в обязательстве: право кредитора назначить директора помимо самого хозяина, Этьена Леглиза, на его собственной фабрике, хотя это условие и задевало его тщеславие. Не рассчитывая опасных последствий подобной сделки, Леглиз интересовался только деньгами. Шестьсот тысяч сейчас, шестьсот тысяч год спустя. Эти деньги обещали ему наслаждение, роскошь, веселье, обеспеченные на два года. А там будь что будет! Куда кривая не вынесет! Только этому скоту Превенкьеру не мешало бы немного сдержаться и не огорошивать его предостережением, что, пожалуй, придется заместить хозяина кем-нибудь другим во главе предприятия.

Очнувшись от своей задумчивости, Леглиз произнес:

– Хорошо, я согласен.

Маршруа и Превенкьер переглянулись. Легкомыслие, беспечность Этьена поразили банкира. «Что, не прав ли я был? – как будто говорили глаза Маршруа. – Совсем беспутный малый. Выгнать его из собственной фабрики значит оказать ему услугу. Он погубил бы ее своей неспособностью и безумием».

– Вот банковый чек на шестьсот тысяч франков, – сказал Превенкьер. – Для порядка мы подпишем условие.

Этьен взял магический листок, суливший ему продолжение беспечальной жизни, и воскликнул с оживлением:

– Пришлите мне условие, я приложу свою руку. Ну, вот и кончено!

– Вот и кончено! – весело подхватил Маршруа.

У Леглиза гора спала с плеч. Он развеселился и спросил, не может ли засвидетельствовать свое почтение мадемуазель Превенкьер, после чего, пожав руку Маршруа, уходившему домой, прошел в гостиную, где к нему тотчас присоединилась Роза.

– Вы останетесь у нас завтракать с папа? – спросила она.

– Нет, сударыня, я спешу. Но мне не хотелось уйти, не повидавшись с вами. Я на вас сердит… вы нас забыли… Моя жена ужасно сожалеет об этом, а наши знакомые в отчаянии…

– Я, право, боюсь вас стеснить. – Разве веселье пугает вас?

– Нет, но я все еще не могу расстаться с провинциальными привычками и ложусь рано. А ведь вы не спите по ночам.

– Правда, что все мы полуночники. Но ведь мы никого не стесняем. Никто не обязан сидеть до последнего поезда. Вот ваш батюшка недавно преспокойно покинул нас в театре и увез госпожу де Ретиф…

В этих словах Этьена не было ни малейшей иронии. Он был слишком уверен в Валентине, и ему не приходило в голову, чтобы Превенкьер мог иметь на нее виды. Тем не менее хозяина бросило в краску. Связь госпожи де Ретиф с Этьеном была известна всем и казалась прочнее всякого супружества, Поэтому банкир смотрел на Леглиза как на законного обладателя красавицы; вдобавок, Этьен отлично владел шпагой и пистолетом. Немудрено, что Превенкьера покоробило при имени госпожи де Ретиф, и он поспешил сказать смущенным тоном:

– Да, я проводил ее, нам было по дороге.

– Признайтесь, что вы ее похитили, – смеясь, приставал Этьен; он заметил замешательство Превенкьера, но не понимал его причины.

– Это прямо очаровательная женщина и чрезвычайно добрая, – уклончиво прибавил хозяин.

– Совершенная правда! Я уверен, что при ближайшем знакомстве она понравится мадемуазель Розе. У ней столько вкуса и ума. Она всегда выручит вас полезным советом. Кроме того, на такую приятельницу можно положиться.

Похвалы Леглиза восхищали Превенкьера. Со вчерашнего дня он мечтал ввести госпожу де Ретиф в свой дом и не знал, как это устроить. Теперь же Этьен сам бессознательно помогал его планам. Несмотря на свое смущение, Превенкьер почувствовал жалость к бедному малому. Как он наивен и прост! Его надувают и в деньгах, и в любви! Такие люди как будто обречены на всякие неудачи.

– Я только что собирался предложить моей дочери поехать со мной к госпоже де Ретиф, – сказал банкир, – так будет гораздо приличнее.

– Вы доставите ей большое удовольствие. Она вас очень уважает и отзывалась о мадемуазель Превенкьер с величайшей симпатией.

В эту минуту Этьен мог добиться всего, что ему было угодно, от своего кредитора, и будь он подальновиднее, то избежал бы многих бед. Превенкьер чувствовал себя молодым, счастливым, блестящим, и все окружающее представлялось ему в розовом свете. Этот бедный маленький Этьен внушал симпатию своему заимодавцу. Еще немного, и тот предостерег бы его против Маршруа, который предавал несчастного в его собственном доме. Но Этьен уже прощался, не подозревая поднятого им волнения.

Госпожа де Ретиф сумела незаметно сблизиться – с Розой. Для Превенкьера ничего не могло быть желаннее согласия, водворившегося между его дочерью и женщиной, к которой он был неравнодушен. Показная порядочность госпожи де Ретиф, обходительность и ум делали ее отличной подругой для Розы. При своей тонкой проницательности Валентина поняла с первого раза, что ей нужно расположить к себе дочь, чтобы восторжествовать над отцом, и с этой целью она пустила в ход весь свой ум и все сердечные свойства. Эта молодая женщина, действительно, была добра и по справедливости хвалилась своей добротой. Услужливость и великодушие были ее неоспоримыми качествами. Когда она хотела понравиться, то становилась восхитительной. Будучи старше Розы, Валентина выказывала ей материнскую ласковость, скромно давала советы, выезжала с ней, отступая при этом на второй план и стараясь поставить девушку на первое место. Чтобы понравиться Розе, она развернула все свое кокетство, точно здесь дело шло о том, чтобы привязать к себе любимого человека, обладающего всеми редкими качествами, и ей удалось влезть в душу Розы с легкостью и быстротой, которые удивили ее саму. Но она делала вид, будто бы не замечает этого, и не думала злоупотреблять своим влиянием. Превенкьер очень скоро влюбился в Валентину до безумия, И неудивительно, эта сирена кружила головы несравненно более опытным мужчинам. А тут была настоящая детская игра, которая потешала ее, не говоря уже о выгодах, связанных с ее успехом. Отец Розы стал бывать на улице Бассано каждый день около пяти часов. Часто он заставал там свою дочь и увозил ее домой. Но иногда они оставались вдвоем с прелестной хозяйкой, и тогда он переживал восхитительные минуты. Она искусно действовала на его ум. Как по волшебству, под влиянием любимой женщины в мозгу Превенкьера открывались новые области. Ему приходили совершенно небывалые идеи, и он должен был сознаться, что обаяние Валентины заставляло бить ключом его умственную жизнь.

Таким образом, постепенно, с деликатной настойчивостью, она переделывала воззрения банкира на свой лад. Госпожа де Ретиф умела управлять мужчинами и уже за один свой талант по этой части заслуживала триумфа. Ни одно ее слово не пропадало даром, ни одно действие не совершалось наобум, а было приноровлено к тому, чтобы утвердить свой авторитет в глазах человека, которого она желала поработить. С помощью самых простых средств, но придерживаясь поразительной логики и последовательности, она овладевала Превенкьером, стремясь отнять у него всякую волю, сделать свою добычу неспособной возмутиться против ее власти, И банкир полюбил госпожу де Ретиф так сильно, что, как говорится, жил и дышал только ею.

Она в особенности предостерегала его против каждого неосторожного слова или поступка, которые могли бы обнаружить перед Розой его увлечение. Молодая женщина говорила, что это поставит ее перед мадемуазель Превенкьер в неловкое положение, которого она не вынесет. Влюбленный банкир принял предложенную ему программу, не думая уклоняться от нее ни на йоту. Он был буквально околдован и нигде не чувствовал себя таким счастливым, как в присутствии Валентины. Без нее его пожирала ревность. Она не скрывала от своего обожателя уз, которые привязывали ее к Этьену. Но это признание было сделано с большим искусством. Она была бесконечно обязана Леглизу, который выручал ее из самых трудных обстоятельств. В немногих словах она сумела дать понять, что не любит более Этьена, а только безгранично благодарна ему за его преданность. Таким образом, госпожа де Ретиф успокоила Превенкьера относительно своего сердца и дала ему высокое понятие о своем благородстве.

Тем не менее она не стала утверждать, что не принадлежит более своему любовнику, и мысль, что это восхитительное создание находится еще во власти соперника, доводила Превенкьера до бешенства. Хитрая женщина не думала разуверять его на этот счет, замечая, как точит жало ревности этого человека, жившего так мало сердцем. Валентина рассчитывала, что его страстные порывы и нравственные страдания приведут к самым важным последствиям. С видом девственницы она говорила Превенкьеру, когда тот задыхался в бессильном отчаянии: