– Позвольте мне предупредить мою сестру о том, что готовится произойти.

– С какой целью станете вы ее предупреждать?

– Кто знает, может быть, в данное время все еще может уладиться? Слово, сказанное Превенкьеру…

– Как, – презрительно перебил Этьен, – прибегать к таким низким средствам? Добиться расстройства свадьбы, напугав будущего тестя? Ни Томье, ни я не допустим подобного приема. Оба мы слишком горды, чтобы унизиться до этого. Я возмущен против Томье, но я его уважаю. Он сам добровольно откажется от женитьбы на мадемуазель Превенкьер, переговорив со мною, – не потому, чтобы я его запугал, а потому, что я его убедил. Или же он будет драться бесстрашно, как всегда. Мы не какой-нибудь сброд, господин Маршруа. При всем нашем вырождении, испорченности, развращенности и бесстыдстве мы, несмотря ни на что, остаемся благородными людьми и докажем это на деле.

Маршруа не отвечал. Поглядывая на Леглиза, гордого, изящного, бледного и улыбающегося, он говорил себе сам: «В этом жуире, как бы то ни было, сказывается порода, и, при всей его нравственной неуравновешенности, он способен на вспышки энергии, которые не по плечу забитому нуждой бедняку. Но как этот малый непрактичен! Если он убьет Томье или подставит ему собственный лоб, что это докажет? Ведь растраченного богатства этим не вернешь, как и потерянной любовницы, а завод-то все-таки перейдет в мои руки, что бы там ни случилось. В конце концов, орел или решетка, я все равно останусь в выигрыше, что не мешает мне, однако, предупредить Валентину с позволения ли хозяина или без его спроса».

– Пять часов, – сказал Леглиз. – Вам нечего сообщить мне о делах?

– Письма написаны, хотите на них взглянуть?

– Не стоит. Корреспонденция не по моей части. Я ухожу.

– Будьте сдержанней, прошу вас о том ради вашей собственной пользы, – сказал Маршруа, провожая Этьена до конторы.

Тот беспечно махнул рукой и вышел, бросив на компаньона иронический взгляд.

Около семи часов Томье кончал одеваться, собираясь обедать в клубе, как вдруг получил депешу, чтение которой сильно омрачило его спокойствие. Госпожа де Ретиф телеграфировала ему:


«Сейчас меня предупредили, что Леглиз, узнав о ваших планах, хочет с вами объясниться. Предупреждаю вас о том. Сегодня он обедает у Варгасов: не ходите туда.

Ваш друг Валентина».

Жан присел и задумался. Он вертел в руках телеграмму, точно желая найти в ней решение представлявшейся ему сложной задачи. Молодой человек никогда не представлял себе ясно вмешательства Леглиза; между тем уже не раз в последнее время возможность столкновения между ними смутно давала ему себя чувствовать. Томье совсем не задавал себе вопроса, как он поступит, если его друг, муж Жаклины, потребует у него отчета в его поведении. Но в данную минуту он чувствовал, что ему будет страшно трудно выдержать свою роль и оправдать непростительный разрыв с женщиной, не виноватой перед ним ни в чем, кроме слишком преданной любви.

Несколько легче было бы ему оправдаться в измене, основанной на увлечении. Тут все можно было извинить любовью. Он полюбил и не остановился ни перед чем для удовлетворения своей любви. Он действовал в слепом пылу страсти. Но при этом хладнокровном, рассчитанном разрыве в чем найти оправдание? Ни в чем. Им руководил ясно и открыто денежный интерес. Он освобождался от уз, которые сам тысячу раз объявлял нерасторжимыми, и многолетняя связь порывалась единственно ради брака по расчету.

Жан не без досады должен был сознаться себе в этом и приготовиться выслушать те же самые истины от Этьена. Подобная необходимость показалась ему чересчур суровой. Но каким образом ее избежать? Из подобного положения оставался только один выход: разрыв с Превенкьером.

При этой мысли Томье встал и в сильном волнении начал прохаживаться по своей уборной. Возможно ли после обязательств, принятых им на себя перед Розой, отступить назад? Что она о нем подумает? А его друзья, какими насмешками встретят они такое жалкое отступление? Нет, это невозможно! Он вступил на трудный путь, и ему надо идти вперед к намеченной цели, а там будь что будет! В конце концов самое худшее, что может случиться, это то, что они с Леглизом обменяются пулей или ударом шпаги. Но вероятно ли, чтобы этот скептик вздумал принять в трагическую сторону такое обыкновенное событие и разгневался бы во имя верности, которую сам всю жизнь нарушал, не смущаясь ничем?

Несколько развеселившись от таких соображений, Томье отправился в клуб, где пообедал и, закурив папироску, спросил себя, что он станет теперь делать. Госпожа де Ретиф советовала ему не ходить к Варгасам. Не пойти туда значило отсрочить предстоящее объяснение. Кроме того, он не рисковал неприятным разговором, а пожалуй, и стычкой с Этьеном на публике. «Валентина, конечно, ловкая женщина, подумал он. – Она с удивительным тактом схватывает щекотливую сторону вещей; какое громадное влияние приобретает эта дипломатка на Превенкьера! Она права, не надо туда ходить». Жан подсел к игорному столу и спокойно проиграл в «бридж» до половины одиннадцатого. Только что удалось ему выиграть сто двадцать фишек, как к нему приблизился лакей и сказал, понизив голос до шепота:

– Господин Леглиз просит вас к телефону.

Он встал, рассчитался с партнерами, попросил у них извинения и пошел в комнату с аппаратом. Через секунду в слуховой трубке телефона раздался голос Этьена:

– Это ты?

– Да. Что надо?

– Мне нужно с тобой поговорить, Приезжай ко мне.

– Хорошо. Приеду.

Леглизу случалось сто раз звать Томье таким образом, но теперь тон, выражение, лаконичность речи придавали его словам особое значение. Ни одного дружеского приветствия: ни «здравствуй», ни «прощай», только необходимо нужное, чтобы вышло понятно. По дороге в аллею Вилье Томье раздумывал про себя в купе: «Вот оно! Бомба сейчас лопнет. Валентину предупредили недаром. У него не хватило даже терпения подождать меня у Варгасов. Этьен требует меня к себе, чтобы тем удобнее переговорить со мной без помехи. Его жена, не догадываясь ни о чем, спокойно проводит вечер. А в это время мы с ним затеваем ссору. Поганая история! Вот тебе и двадцатилетняя дружба!»

Он подъехал к дому, вышел из экипажа, приказал клубному кучеру ждать себя и поднялся на лестницу. Лакей, сняв с посетителя пальто, отворил перед ним дверь кабинета. Этьен прохаживался взад и вперед по комнате, куря папиросу. Он еще не успел снять фрака, Взглянув на своего друга, хозяин кивнул ему головой, бросил папиросу и, указав Жану на стул, прислонился спиною к камину. Томье спокойно сел и заговорил, Пока лакей затворял дверь:

– Однако сегодня я встречаю у тебя довольно странный прием.

По его губам мелькнула насмешливая улыбка.

– А какого же иного приема ожидал ты от меня после того, что сделал со мною? – сурово возразил Леглиз.

– Когда ты откроешь мне мое преступление, – осторожно заметил Томье, – тогда я узнаю, насколько основательны твои обвинения.

– Неужели у тебя хватает духу отрекаться?

– Опять-таки спрашиваю: от чего?

– От того, что это тебе обязан я, более чем кому-нибудь, тем, что Валентина вздумала меня бросить, так как это ты свел ее с Превенкьером.

Томье подумал: «А, вон он куда гнет! Он не нападает прямо, а изворачивается. Он хочет ко мне придраться из-за госпожи де Ретиф. Хорошо, это другое дело, Если взяться за него осмотрительно, то можно еще выпутаться». Он встал и приблизился к Леглизу.

– Ты, кажется, бредишь! Мне брать сторону Превенкьера против тебя! Для того мне надо было иметь какие-нибудь средства. Послушай, рассуди сам: какую власть имею я над госпожою де Ретиф? Чем я могу на нее повлиять? Советовать ей? Ты отлично знаешь, что она достаточно умна, чтоб обойтись без чужих советов, и что эта женщина способна провести десятерых таких мужчин, как мы с тобой, без малейшего затруднения. Да и какая мне в том выгода?

– Приобрести благосклонность этого дурака Превенкьера, чтобы достичь осуществления своих собственных планов.

Томье почувствовал, что почва под ним становится опасной, и не допустил увлечь себя дальше.

– Все это одни идиотские сплетни. Неужели ты веришь разным болтунам, которые готовы сочинить невесть что?

– Черт возьми! Да я почерпнул свои сведения от самой Валентины и Превенкьера. Неужели ты думаешь, что они стали бы морочить меня небылицами? Какая им от этого корысть?

– Ну, положим!.. По крайней мере, я ничего не знаю.

– Неужели ты будешь прикидываться невинностью? Нет, уж это попробуй с другими, а меня тебе не одурачить.

– Повторяю еще раз, что я не имею намерения никому отводить глаза! Все, в чем ты меня упрекаешь, нелепо. Если госпожа де Ретиф бросает тебя, так это потому, что ты ей надоел. Ты не первый и не последний, с которым происходит подобная вещь, Знаешь ли ты способ удержать женщину, которая хочет уйти? Тебе хорошо известно, что все они руководствуются только своей фантазией. Эти создания готовы перемахнуть одним скачком через парижский оперный театр, чтобы догнать мужчину, которого они любят. Но в то же время они не подвинутся ни на один сантиметр, чтобы не дать убиться человеку, который им опостылел. Ты вменяешь мне в преступление штуки, выкидываемые Валентиной? Сознайся, ведь это совсем неосновательно! Валентина – что для тебя не ново – повинуется только самой себе. Я очень красноречив. Это известно. Тем не менее мой дар красноречия не простирается до того, чтобы изменить чувства женского сердца. Если твоя любовница тебе неверна, не ищи тому скрытых причин, довольствуйся теми, которые сами бросаются в глаза. Ты стеснен в средствах, а Превенкьер богат. Денежный вопрос! Я не вижу поэтому, с чего так жалеть о Валентине.

– Да, ты прав, Томье, – с горечью согласился Этьен. – Некоторые женщины так низки и продажны! Они бегут к тому, кто больше даст. Истинное несчастье полюбить одну из них. Но есть и другие, – гордые, честные, которые заслуживают примерной верности и нерасторжимой привязанности. Что скажешь ты о мужчине, который, имея счастье быть любимым одной из этих благородных женщин, изменяет ей и продает себя за груду золота? Не гаже ли он и не подлее ли продажного создания, насчет которого мы сейчас так сошлись во мнении? И подлец, который ведет себя так низко, разве неспособен на все компромиссы, на все сделки, в которых ты сейчас заявил себя неповинным? Я готов поверить, основываясь на твоих заявлениях, что ты не поощрял госпожи де Ретиф и не помогал ей бросить меня, но, не правда ли, что ты женишься на мадемуазель Превенкьер?

Томье, побледневший при этих роковых словах, сделал протестующий жест и проговорил едким тоном:

– Ах, теперь вопрос поставлен прямо! Дело идет о моей женитьбе! Так вот ты куда клонил? Знаешь ли, при всех твоих увертках, ты все-таки ужасно смел!

– Увертки? Ты шутишь! Увертки? Это с тобой-то? С какой стати? Ты очень хорошо знаешь, что я такое и что я сделал. Но и тебя я знаю также, Томье. Мы друг другу не уступим! После того, как я выказал относительно тебя такую снисходительность, когда мне следовало быть строгим, ты, пожалуй, воображаешь, что я не решусь высказывать тебе правды в глаза. Полно! Разве мы с тобою добрые буржуа, какими были наши отцы, которые крепко держались правил нравственности и уважали их? Нет! Мы веселые прожигатели жизни и не хотим ничего, кроме удовольствий, не верим ни во что, кроме наслаждения, и возмущаемся лишь тем, что нас стесняет. Исключая воровства, нарушения клятвы или бесчестного удара на поединке, разве мы не способны на все? Так чему же тебе удивляться? Меня удивляет твое удивление! Мы канальи! Это несомненно! Но во всем есть градация. Так и я, например, мог бы отнять жену у своего друга и мог бы ее бросить, если б она перестала мне нравиться. Но черт меня побери, если б я был настолько низок, чтобы поступить так из корысти!

– Ты меня оскорбляешь! – воскликнул Томье.

– Не говори глупостей! Тебе хорошо известно, что я не могу тебя оскорблять. Тебе досадно выслушивать правду про себя. Но делать нечего! Ты готов поступить, как последний из негодяев. Не возражай! Не надо слов! У тебя только одно средство доказать, что я не прав, и я честно попрошу у тебя прощения: стоит лишь не совершать скверного поступка, за который я тебя упрекаю.

– Твое вмешательство – неслыханная наглость, – перебил Томье, – а твои требования безумны!

– Нет! И я не могу действовать иначе. Забудь, что я муж Жаклины. Представь себе, что я ее брат, и выслушай меня без предубеждения. Я тебе говорю: вот бедная женщина, имевшая несчастье выйти замуж за пустого человека, который пренебрег ею, молодой и прелестной, и обманывал ее с женщинами, которые ее не стоили. В тот момент, когда она впала в отчаяние, ей встретился другой, любезный и вкрадчивый, который полюбил ее и сумел овладеть ее разбитым сердцем. Он обещал ей утешать ее во всех горестях, доставить ей необходимую опору и помощь, которых она не нашла у человека, связанного с ней на всю жизнь. Уже изнемогавшая под гнетом своих горьких разочарований, молодая женщина ожила, воскресла и снова поверила в счастье. Муж, свидетель этого возрождения, будь он действующим лицом драмы или романа, мог бы прибавить к прежним проступкам новый, пытаясь помешать погубленной им жене, которую он не любил, спастись от отчаяния, благодаря новой любви. Но он оказался более прозаичным, заурядным, более уступчивым, если хочешь, более эгоистом. Он подумал, что, живя по своей прихоти, он не имеет права мешать той, которую обманул, искать себе утешения. Он помирился с виновностью жены и прикрыл ее своим снисхождением. Одни считали его слепым, другие сговорчивым мужем, смотря по собственному вкусу, но он ни за что на свете не хотел быть жестоким и грубым. В новом счастье покинутой им жены он почерпал нечто вроде облегчения своей совести. Он выносил щекотливое положение, которое могло навлечь на него столько справедливых порицаний, имея в виду сердечное спокойствие той, перед которой он был так много виноват. Видишь, Томье, я говорю откровенно и не скрываю от тебя ничего. Бедная Жаклина незаслуженно страдала из-за меня. Неужели ей теперь предстоит плакать и отчаиваться по твоей милости? Поразмысли о принятых тобою обязательствах, вспомни сказанные тобою слова. Я существо без мозга и сердца. Про меня говорили много дурного, и недаром. Но ты! Ведь ты слывешь человеком добрым, рассудительным и благородным. Неужели ты поступишь еще хуже моего? Неужели мне просить у тебя сострадания к твоей жертве? Опомнись, подумай, рассуди здраво и откажись от этого безнравственного шага.