Жорж Оне - Парижанка

– Хорошо! Ну, а госпожа Леглиз, какую роль играет она во всем этом? Чем занимается?

– Взгляните!

Маршруа иронически подмигнул Превенкьеру на группу, в центре которой Томье служил в настоящую минуту предметом внимания дам. Даже Роза смотрела на него благосклонно, потешаясь его игривым, насмешливым остроумием. Он спорил с двумя артистами с большим увлечением, но без малейшего педантства, не давая прекратиться разговору, который так сильно заинтересовал всех этих светских людей, что они продолжали стоять перед гостиной, живописно убранной зеленью, позабыв всякую усталость. Видя такой успех любимого человека, госпожа Леглиз сияла непритворным счастьем. Превенкьеру все стало ясно с первого взгляда.

– А, так значит Томье? – лаконично спросил он.

– Да, Томье.

– Ну, плохо дело! Вы интересуетесь заводом Леглиза, а Томье его женой. Это слишком много для одного человека.

– Он так же пренебрегал женой, как и заводом. Но что нам за дело! Обратим внимание только на завод. Леглиз на днях попросит у вас шестьсот тысяч франков. Ссудите ему эту сумму с оговоркой, что, если по истечении срока векселя долг не будет уплачен, вы можете сделать вторичный взнос в шестьсот тысяч франков, который даст вам право поставить во главе заведения единственного директора по вашему выбору.

– Вас?

– Натурально.

– Вот как! Хорошо, приведите мне Леглиза хоть завтра утром; мы потолкуем.

Маршруа поклонился с улыбкой.

– Я не удивляюсь, что вы вернули свое состояние в четыре года. Вы человек весьма положительный.

Как раз в эту минуту в гостиной блеснул яркий свет, раздался глухой треск, как при воспламенении взрывчатого вещества, и из облака удушливого белого дыма послышался веселый голос Тонелэ:

– Не шевелитесь! Я сделаю с вас еще один снимок.

Наведя на присутствующих свой аппарат, поставленный на легкий треножник, он опять произвел взрыв своей лампочкой с магнием, после чего, хохоча во все горло, фотограф-любитель выступил вперед и раскланялся.

– Милостивые государыни и милостивые государи, имею честь вас поблагодарить!

Госпожи де Рево и Тонелэ возвращались в гостиную; начался обмен рукопожатий, звонких поцелуев и шумных приветствий на прощанье, после чего под хлопанье отворяемых и затворяемых дверей с праздника разошлись последние гости. Леглиз очутился один со своей женой и Томье. Усевшись в кресло и окидывая усталым взглядом затихший сад, Жаклина довольно долгое время оставалась в задумчивости, потупив голову. Молодая женщина, по-видимому, не обращала внимание на то, что говорилось возле нее, пока не поймала следующих слов:

– Эту девушку нельзя назвать красивой, но у нее умное лицо, и, вдобавок, она получит от отца великолепное приданое. Отличная партия для покутившего вдоволь холостяка. Послушай, Томье, вот бы тебе…

Здесь краска бросилась в лицо госпожи Леглиз, и она подхватила с внезапной живостью:

– Вы, кажется, беретесь за роль свата? Только того недоставало! Неужели эта старая дева заинтересовала вас до такой степени?

– Уж и старая дева! Сколько лет ты дашь ей, Томье?

– Лет двадцать семь, двадцать восемь…

– Ты, кажется, хочешь угодить моей жене!

– Во-первых, так, – сказал Жан, – а затем воздать должное истине. Впрочем, что мне за дело до мадемуазель Превенкьер?

– А кто не переставал увиваться за ней сегодня целый день, оказывать ей любезности?

– Это ради отца, – холодно отвечал Томье, – и в твоих интересах.

– Вот как! Это было бы любопытно послушать.

– Ничего нет проще. Госпожа де Ретиф, которая со своей стороны не переставала заискивать в Превенкьере, дала мне понять, что для тебя очень важно устроить любезный прием этому капиталисту в твоем доме; я старался подействовать на его самолюбие, тогда как госпожа де Ретиф пустила в ход кокетство. Обязаны же мы сделать для тебя что-нибудь, как она, так и я!

Этот ответ оттенялся такой дерзкой и грациозной иронией, что Леглиз не нашелся возразить ни слова. Он посмотрел, смеясь, на жену и воскликнул:

– Порадуемся, моя милая, что у нас с тобою такие преданные друзья! У меня – госпожа де Ретиф, у тебя – Томье. Как нам не успевать во всем с подобными доброжелателями! – Этьен сделал несколько шагов по комнате и прибавил, возвращаясь назад: – А что мы будем делать сегодня вечером? Теперь семь часов, В доме все вверх дном, Мы поедем куда-нибудь обедать?

– Ну, конечно! У нас условлено с супругами Рово и Тонелэ сойтись с ними в Посольском ресторане. Госпожа де Ретиф также примкнет к нашей компании…

– Значит, всей ватагой?

– А потом отправимся в какой-нибудь театрик провести эстетический и пищеварительный вечер.

– Тогда я пойду, надену фрак. До скорого свидания!

Кивнув головой жене и приятелю, он вышел. После его ухода Жаклина встала с кресла. Она подошла к Жану и, положив свои красивые руки ему на плечи, устремила на него пристальный взгляд.

– Не лукавите ли вы?

Он привлек ее к себе и, касаясь слегка своими надушенными усами милого личика, произнес ласкающим голосом, между тем как его губы скользили от виска молодой женщины к ее губам.

– Зачем мне обманывать? Разве это было бы достойно и вас, и меня? Уж лучше я причинил бы вам горе, расставшись с вами прямо, вместо того чтобы позволить себе низкую измену. Мы не какие-нибудь пошлые существа, Жаклина, и узы нашей любви тем крепче, что они не имеют законной силы. Будь я вашим мужем, я мог бы променять вас на женщину вроде госпожи де Ретиф. Но я ваш любовник и обязан сохранить вам верность.

– Обязан, – с печальной улыбкой прошептала Жаклина. – Не люблю я этого слова! Когда мы обязаны, Жан, у нас может явиться желание уклониться от обязательства.

– Нет, когда мы исполняем его добровольно. А вдобавок, где я найду другую Жаклину?

– Мужчины часто оправдывают свою измену стремлением к разнообразию.

– Неужели в вас так мало гордости и вы допускаете мысль, что вами можно пожертвовать ради другой?

– О, прежде я была горда, а теперь мне кажется, что все мое достояние заключается в одной любви.

– Я не понимаю ваших опасений. Чем они вызваны? Неужели появлением мадемуазель Превенкьер в вашем кружке или нелепыми словами вашего мужа? Ведь он хотел нарочно вас уколоть…

– Он? Да он на это совсем не способен! Что ему? По малодушию, по необходимости он, пожалуй, способен на многое и даже на очень дурное, я еще допускаю это, но без причины, честное слово, нет! Если он говорил, как сейчас…

– Но что же вы, Жаклина, договаривайте…

– Нет, я боюсь, что вы рассердитесь. Объясните мне лучше обратную сторону этих людей. Отец – авантюрист, а дочь?

– Дочь? Да вы ведь сами знаете, модистка из Блуа, – со смехом отвечал Томье.

– Однако при свидании со мною она не намекнула ни полусловом на нашу тогдашнюю встречу. Почему это?

– Вероятно, потому, что ей нелестно вспоминать теперь о том, как вы случайно открыли тогда ее скромное положение, и она надеется, что вы или не узнали ее, или позабыли о ней…

– Вот уж неправда! Она сразу дала мне понять противное. В ее пристальном взгляде я тотчас прочитала такую мысль: «Ты пришла ко мне в магазин с кавалером, который не был твоим мужем, но обращался с тобой фамильярно, точно ты зависела от него; значит, этот человек был твой любовник. Вот он в трех шагах от тебя, по-прежнему обворожительный и милый. И я разговариваю с ним, и он мне нравится…»

– Ну, полноте, – возразил Томье, – это уж вы придумали сами, мой прелестный друг! Во всяком случае, могу засвидетельствовать, что ее взгляд, настолько выразительный для вас, не был таким же для меня, а когда я предложил мадемуазель Превенкьер порцию мороженого в буфете, она поблагодарила меня тем же самым тоном, как благодарили другие дамы за услуги в этом роде.

– Но кто же, наконец, ввел этих людей ко мне?

– Маршруа.

– С какой целью?

– Вот уж не знаю! Под этим кроются махинации госпожи де Ретиф. Хотите, я вам скажу, что приходит мне в голову? Должно быть, дело идет о займе. Этьен сильно стеснен в данную минуту.

– Этот несчастный нас разорит, если не перестанет действовать так опрометчиво.

– Фирма прочна. При некоторой рассудительности все пошло бы опять по-старому и денежные затруднения уладились бы сами собой.

– А как по-вашему, Превенкьер очень богат?

– Н-да!.. Он купил отель в аллее Буа и обзаводится всем необходимым, как человек, который намерен проживать ежегодно от пятисот до шестисот тысяч франков… Если он нашел тепленькое местечко в Трансваале и орудует там промышленными предприятиями… ведь вы знаете, как скоро обогащаются в этой стране!

– А вас не встревожило бы то обстоятельство, что Этьен сделался должником Превенкьера?

– Ведь вы прекрасно знаете: он не станет со мной советоваться.

– В этом-то и беда! Он все делает втихомолку. В один прекрасный день и наш завод, и все наше имущество растают, как воск… Когда я думаю о том, мне становится грустно. Какая будущность ожидает нас? Неужели вы считаете Этьена способным, по примеру Превенкьера, покинуть родину, покинуть Европу и отправиться в страну с убийственным климатом поправлять свое разоренное состояние? Нет, Жан, поверьте, он сумел разориться, но не сумеет разбогатеть. Это один из тех людей, которые одарены необъятной способностью ко всему дурному, по не пригодны ни к чему путному.

– Строго же судите вы его, однако!

Молодая женщина гордо подняла голову.

– Если б он не заслуживал такого приговора, разве я охладела бы к нему? Если я полюбила вас, то потому, что он не был достоин моей любви и не сумел ее отстоять. Вы знаете, Жан, что я не была создана для порока, и если не добродетель, то гордость предохранила бы меня от дурного шага, но мой муж неожиданно возвратил мне свободу, приводя ко мне своих любовниц. Я отдала вам свое сердце, но вместе с ним и свою жизнь. А нарушив верность Этьену, который не дорожил ею, я хочу остаться верной вам. Сознайтесь, что я не резонерка, что я далека от требовательности и формализма. Насколько помнится, с тех пор как мы любим друг друга, я в первый раз касаюсь с вами этого предмета, и мы не будем к нему возвращаться более до того дня, когда вам вздумается меня покинуть.

Томье сделал жест, протестуя против этих слов, и нежно придвинулся к Жаклине. Она ласково зажала ему рот своей ладонью.

– Да, я верю, что ты меня любишь; я надеюсь, что ты не хочешь нашего разрыва… Я счастлива тем, что обладаю тобой, потому что ты прелестный и добрый человек. Поэтому запомни хорошенько то, что я говорю в настоящую минуту: не играй неосторожно моим сердцем, которое неспособно утешиться в твоей потере, и если ты заставишь его закрыться для счастья твоей любви, то знай, что оно не откроется больше ни для чего, кроме смерти!

– Сумасшедшая! Не угодно ли вам перестать говорить такие гадкие вещи? Это значит оскорблять жизнь, которая дает нам столько прекрасного.

– Ты меня любишь?

– Без сомнения, однако…

– Скажи только одно: ты меня любишь?

– Да.

Губы Жаклины прильнули к губам, которые произнесли слово, подтвердившее ее счастье.

– А не пора ли вам одеваться? – с улыбкой сказала она, отодвигаясь от молодого человека. – Иначе вы опоздаете!

– Это правда!

Он поклонился ей и, подходя к дверям, куда его сопровождал влюбленный взгляд, заметил на прощанье:

– Мы скоро увидимся!

Госпоже де Ретиф не всегда жилось приятно. Выйдя замуж в двадцать лет за дворянина из, Пуату, все имущество которого заключалось в полуразрушенном замке и незапятнанном имени, она изнывала в провинциальной глуши, не пользуясь никакими развлечениями, кроме охотничьих обедов. Последние устраивались, по бретонскому обычаю, от четырех до пяти раз в год и собирали шумную компанию охотников околотка. Ретиф, бравый мужчина с окладистой бородой, с широкими плечами, питавший большое пристрастие к вину и табаку, дорожил больше хорошей лошадью на своей конюшне, чем красивой женщиной у себя в доме. Скакать верхом сломя голову с охотничьим рогом на перевязке по следам «отседавшего» матерого волка было величайшим наслаждением для этого удальца. Провести двадцать часов в седле ему не значило решительно ничего, и зачастую случалось попадать в соседний департамент, увлекшись охотой, только бы под ним был мало-мальски сносный конь. После обеда или ужина, смотря по тому, в какую пору он возвращался домой, его единственным желанием было завалиться спать, и тут самой хорошенькой женщине в мире не удалось бы расшевелить этого немврода.

Валентина де Ретиф научилась презирать своего супруга, пренебрегавшего ею, и любовная хроника Пуату гласит, будто бы она, недолго думая, принялась развлекаться с одним милейшим малым из Фонтенэ-ле-Конт, очень хорошим музыкантом, по фамилии де Сент-Серг, а потом с драгунским офицером де Вальрэ. Тем временем, точно судьба благоприятствовала ей, дикий и грубый Ретиф переселился в лучший мир; смерть его была насильственная, причем даже не удалось хорошенько разъяснить, каким образом приключилось с ним несчастье. Одни полагали, что он хотел перепрыгнуть верхом через канаву в ночной темноте и убился до смерти. По мнению других, его пикер, которого он отдул хлыстом по голове за то, что тот не сумел найти следов зверя, подстроил ему это роковое падение с лошади. Так или иначе, неоспоримо было то, что Ретиф уже не дышал, когда его нашли в глубокой рытвине, и что помянули его при этом случае довольно кратким надгробным словом: «Славный был наездник, но какая скотина!»