Татьяна Тронина - Парк свиданий

Щелк, щелк, щелк. Мышка под пальцами покорно проваливается, покатая пластиковая спинка удобно устроилась в ладони. Клавиатура, пробел – хлоп, хлоп. И не глядя на мышку – щелк. Фотографию удаляем. Неудачная.

Пробел, еще пробел. Стоп. Эту надо отправить Юльке.

Вода в реке Катунь ледяная, но Олег все равно пошел купаться. С разбегу. Сильно оттолкнулся, изящной дугой прошел по воздуху. Взлетели белесые брызги. Сильное течение потянуло его вниз, но он боролся с ним, плывя вперед, оставаясь на одном уровне с Машей. Она сфотографировала его в момент полета. Клево. А вот Олег выходит из воды. Улыбается. Плечи широкие. Ноги сильные. Говорит, в футбол играет, на горных лыжах катается. И еще – на лошадях.

Лошади тоже есть. Белая, с обрезанными ушами – Волга. Ее сразу дали Маше, а ему достался Черемыш. Высокий гнедой мерин, красновато-коричневый, с темными гривой и хвостом. Он умел улыбаться. Если подойти близко и ласково сказать: «Черемыш, хорошая лошадь» – мерин разворачивал в ее сторону уши, тряс мордой. И улыбался. А подходила Маша часто, потому что на Черемыше сидел Олег. Он надел черную ковбойскую шляпу, черную кожаную куртку, черные брюки. Для окончательного превращения в техасского рейнджера ему не хватало ковбойских сапог со шпорами. На нем были черные кирзовые сапоги. И это опять же было клево.

Клево, клево… Словечко-то какое! От него заразилась.

Олег Хабаров.

Олег.

Сам представился. Подошел, улыбнулся и с легким поклоном произнес:

– Олег.

Маша не помнит, ответила или нет. Потому что ее имя было неважным рядом с ним.

Село называлось Барангол. Узкая полоска земли между высоким боком хребта Гарлат и шумной Катунью. На берегу база «Царская охота». Здесь все с шиком, с размахом, даже медведь в клетке сидел. И мост через Катунь у них был собственный. Олег появился вечером в столовой. Посмотрел направо, посмотрел налево и сразу направился к их столику. Наверное, в этот момент зазвенели колокольчики и стало светлее. Вряд ли родители это заметили. Обсуждали планы на жизнь – сплав, конная прогулка, на машине до Чекетаманского перевала, однодневный поход в горы…

И тут возник Олег. Первые несколько дней Маша не могла сказать, какой он. Сказать «красивый» – это значит с кем-то сравнить. А он был сам по себе и никакими критериями не оценивался. Волосы темные-темные, порой становящиеся совершенно черными глаза. Он почти всегда улыбался, поэтому описать лицо было невозможно. Какое оно? С разбежавшимися морщинками от улыбки.

– Какой он? – стонала в телефон Юлька Мазурова.

Какой? Клевый!

Когда родители сказали, что купили путевку на Алтай, Маша удивилась. Все нормальные люди летом едут на море, где тепло, пальмы и песок. А ее родичей несет в резко континентальный климат, где по ночам снег и иней на листьях, а днем удушающая жара. Где если идет дождь – так это не веселенький ливень средней полосы, а тяжелый суровый поток, сносящий все на своем пути. Где рек много, но они холодные, а горизонт охраняют снеговые пики гор. Подруга Юлька тащила ее покупать купальник, а Маша заходила в отдел курток, пыталась отыскать шерстяные носки. Летом их было не найти. И тут – как в награду за терпение, за согласие на все – Олег.

– Ты один? – удивилась мама.

– Я с отцом, – спокойно ответил Олег. – Он уехал на Укок. Я его здесь жду.

– Сколько же тебе лет? – не отставала мама.

– Восемнадцать.

– Маша! – тихо позвала мама.

Наверное, у нее было очень глупое выражение лица. Мама не выдержала и пнула ее ногой под столом.

– Чего? – Голос оказался неожиданно хриплым.

Мама покачала головой.

– А мне пятнадцать, – выпалила Маша. – Мы все время здесь будем. А ты когда уезжаешь?

– Через две недели.

Захотелось завыть, упасть на пол и забиться в истерике. Она с родителями уезжает раньше.

– А ты вообще откуда? – вступил в разговор папа.

Кажется, Маша перестала дышать. И жить. Потому что если он сейчас скажет, что из Нижнего Новгорода, Воркуты или Кемерово, то она срочно переедет туда.

– Час на электричке от Москвы.

– Здо́рово! – выдохнула Маша, заставив всех в столовой оглянуться. Неужели она это сказала слишком громко? – А мы из Москвы.

– Я так и подумал.

Мама недовольно подняла брови. Папа хмыкнул. За один вечер они продемонстрировали весь свой арсенал по недовольству. Разве что ругаться в голос не принялись.

Ругань началась вечером.

– Ему восемнадцать! – воскликнула мама, как только они вошли в свой номер.

– Ну и что? – Маше не терпелось упасть на кровать, спрятать лицо в подушку и помечтать.

– Как что? Восемнадцать!

– Не драматизируй, – попытался остановить бурю папа. – Парень просто подошел познакомиться. Ему две недели одному здесь куковать.

– Вот именно – одному! – бушевала мама. – Маня, будь с ним осторожна.

– Хороший интеллигентный мальчик, учится на филолога. Что тебе в нем не понравилось?

– Все! – Мама ушла в ванную комнату. Хлынула в раковину вода. – Почему он не поехал с отцом? Почему остался? – Она снова стояла на пороге. В руке полотенце, треплет его.

– Он же сказал, что не любит спать в палатке и петь песни около костра.

– Но он согласился с нами поехать на лошадях!

– Один день, чтобы вечером вернуться.

– Он мне не нравится! – Хлопнула дверь. Щелкнул замок. Вода зашумела яростней.

А как он нравился Маше! Подушка об этом узнала первая.

Пока не перекинула фотки на компьютер и не засмотрела их «до дыр», пыталась представить Олега, и все видела не его, а свое настроение. Оно разливалось в воздухе нежными красками. Оно даже имело запах, но не имело конкретного лица. В самолете закрывала глаза, надеясь хоть на мгновение увидеть – не получалось. Только это странное щемящее чувство в груди – Олег.

Потом были бесконечные фотографии, и вспоминала уже по ним. Вот здесь она его сфотографировала в профиль. Олег пытается улыбнуться, но она кричит, чтобы он был серьезным. На коне, вполоборота, широкие поля шляпы затеняют глаза, и они становятся дьявольскими. Сидит на высоком камне – получился силуэт на фоне белесого неба. Ангел. Вот-вот улетит. Есть и Маша. Их группа идет конной цепочкой. На ней бирюзовая кофта и синяя выцветшая кепка. Папа позвал ее, Маша обернулась. В кадре – она, Олег и каменистая тропа. А Черемыш в этот момент, конечно же, улыбался.

Сходили на сплав. Бесконечно гуляли. Часами стояли на мосту, смотрели в мутную воду. Река бурлила, со злым остервенением вгрызаясь в опоры моста, пенно пузырилась, шипела и плевалась брызгами.

– Катунь берет начало на южном склоне Катунского хребта у горы Белуха, – негромко говорит Олег, и кажется, что это сама река о себе рассказывает. – Соединяясь с рекой Бия, становится Обью.

Маша вновь не дышала. Откуда он все это знает?

– Не смотри на меня так! – смеется Олег. – Я всего лишь прочитал в Интернете.

Все равно умный.

– Что вы делали? – каждый раз спрашивала мама, с сомнением глядя на Машу.

– Гуляли.

И только. Они безостановочно кружили по парку, стояли около реки, ходили проведать медведя, сидели в грязных местных кафешках. Он покупал ей платки с картой Горного Алтая и украшения: зуб волка на черном шнурке, коготь медведя и даже клык кабарги – редкая штука, бешеных денег стоит.

– Извини, сам добыть кабаргу я тебе не могу. Поэтому – вот. – И он осторожно обвил ее шею руками, закрепляя сзади сложный замочек шнурка.

И вновь она не дышала. И не жила. Вся она – был он. И так хотелось крикнуть, что она любит. Любит так, как никто еще в жизни не любил.

– Что вы делали? – сухо спрашивала мама.

Он рассказывал. Она рассказывала. Но больше слушала, потому что это было чудесно – его голос звучал, и ей становилось легче дышать, мир вокруг приобретал цвет и объем. Стоило ему отойти – все как-то тускнело.

Пиликнул телефон. Не останавливаясь, продолжая говорить, он достал трубку. Пришло сообщение. От кого? На секунду от возмущения помутилось в глазах. Он ее! Только! Никто больше не смеет ни писать ему, ни разговаривать с ним.

– Они пришли к погранзаставе, там связь есть, – буркнул Олег то ли Маше, то ли сам себе. – Были на могиле Кадын. Говорят, ничего особенного.

И тут телефон взорвался криком, требованием, чтобы ответили.

– Извини, – пробормотал, отходя в сторону.

Маша впервые заметила, что он чуть сутулится. До этого видела одно лицо, и вдруг он повернулся спиной. Ревность молоточками стучала в висках, в груди, в кончиках пальцев. Кто ему посмел позвонить? Без ее разрешения!

Вернулся, как будто ничего не произошло, не было этих мучительных пяти минут.

– У них все хорошо. Дожди.

И снова улыбается. И снова – ее.

Вечером пришла догадка – а ведь она так и не сказала ему, что любит. Он не знает, что для себя, для своей души, для своего сердца, для своих бешеных молоточков в голове она уже все поняла. Он был ее от темных вихров на голове до пяток кроссовок. Но сам Олег пока не ведает об этом, поэтому продолжает жить своей жизнью, не представляя, что эта жизнь давно (семь дней – вечность) не его.

Утром давилась кашей, вздрагивая на жадное распахивание дверей ресторана. Он все не шел, это было обидно и радостно. Разговор откладывался.

Маша решила, что он куда-то уехал. Что внезапно вернулся отец и увез его. Что он заболел. Что ночью пошел гулять к реке, споткнулся и утонул. Чего только не придумаешь за одно мгновение.

– Маша!

Это уже был рефлекс – от звука его голоса она переставала дышать, жить, видеть.

– Пойдем! – махнул он рукой.

Что-то такое с ним было не то. Пройдя следом несколько шагов, поняла – спасжилет. Темно-зеленый.

– Будешь со мной кататься на катере?

Наверное, это было дорого – украшения, прогулки, кафе, – но кто в такие минуты думает о деньгах?

– Буду.

Хозяин катера хмыкнул, увидев их вдвоем.

– А родителей позвать не хотите? – решил он их подколоть.

– Не хотим, – спокойно ответил Олег, помог Маше сесть в качающуюся лодку. Она как вцепилась в его руку, так и не отпускала. Катер натужно загудел, выруливая вдоль течения, а она все сжимала и сжимала его ладонь, потому что решающий момент наступал, наступил…

– Я тебя люблю, – произнесла одними губами.

Все, что происходило вокруг, понималось с некоторым опозданием – и то, что ее шепот сквозь рев мотора не слышен, и то, что она зачем-то закрыла глаза. И снова – зачем-то – очень сильно сдавила его руку.

– Что с тобой?

– Я люблю тебя, – повторила.

Катер прыгнул на бурунчик, лавка ушла из-под Маши, толкнув ее на Олега.

– Почему ты плачешь?

Кто плачет? Она плачет? И правда… плачет.

– Испугалась, – прошептала.

А он улыбался. Неужели не услышал. Она смотрела на него снизу вверх и понимала, что услышал, что доволен, что вот-вот ответит.

– Держитесь, голубки, – через плечо бросил водитель, и катер, едва не зачерпывая бортом воду, вошел в поворот. Запела, забурлила вода, застонала Катунь, пытаясь проглотить хлипкую лодку, надвинулись горы по берегам, далеким эхом полетел рев мотора, будя неповоротливых местных духов алмысов.

– Что вы делали?

Они не целовались. Олег поддерживал под локоть, если был крутой спуск, слегка обнимал, прощаясь. И Маша несла это объятие в свою комнату, роняла на подушку, заворачивала в одеяло. На этом жизнь заканчивалась, начиналось ожидание следующего утра.

Впереди было расставание. Впереди была смерть. И еще мама со своим – «не нравится».

– Маша, ты уже взрослая девочка, понимаешь, что Олег тоже взрослый человек, – упирая на слово взрослый, говорила мама. – Он может не рассчитать свои силы. – Мама поджимала губы – они никогда не говорили на эти темы. – Тебе рано заниматься сексом.

– Мама! – Маша вставала, чтобы уйти. Какой секс? Они даже не целуются. А вдруг он ее не любит?

Ужас заставил замереть, упасть обратно на диван.

– Ну что с тобой? – с тревогой спросила мама.

И так хочется ей сказать – что! Но раньше они отмалчивались, не затрагивая болезненных тем, и поэтому сейчас Маша не знает нужных слов. Все, что говорят другие, кажется банальным и неправильным. А мама все твердит и твердит без остановки.

Первое. Надо думать об учебе. Сначала дело, потом все остальное. Они с отцом имеют хорошее базовое образование, поэтому в жизни они состоявшиеся люди, а не голодранцы, не способные купить детям мандарины и лишнюю пару обуви.