— Да при чем здесь нравилась, не нравилась, Вероника? Ты мне и сейчас не нравишься, что с того? Просто у вас же с Игорем сын растет… Для него это трагедия, между прочим…

— Я помню, Ольга Артемовна. Все понимаю. И думаю, мы с Игорем решим этот вопрос без вашего трогательного участия…

— Вероника, ну зачем ты так…

Голос свекрови дрогнул и будто растворился в трубке, потом возник снова сухим, горестным шелестом, отчего Веронике стало даже неловко за свое тихо-вежливое хамство. Хотя зачем она ей звонит? Чего хочет? Лишний раз убедиться в своей правоте? Вот, мол, предупреждала я сына — не женись на этой странной, молоденькой девушке, мол, все равно чует мое материнское сердце — что-то с ней не так… Имеется, имеется в ней изъян какой-то особый, непонятный…

— Вероника, но ведь Игорь не мог взять и в одночасье собрать чемодан. Он любит тебя, я знаю. Наверное, все-таки произошло что-то, да? Или ты просто не хочешь мне говорить? Конечно, это твое право…

— Да, Ольга Артемовна, это мое право.

— Хорошо, Вероника. Прости меня за любопытство. А только, знаешь, как-то не хочется нам с отцом верить, что все это между вами так безысходно и окончательно… Может, еще как-то все образуется? Ты скажи, Вероника, может, нам с отцом что-то нужно для вас сделать? Как-то неожиданно все, точно снег на голову… Может, мне поговорить с Игорем? Только о чем? Ты скажи, Вероника, я все сделаю. И Андрюшу так жалко…

Вероника вдруг растерялась. Слишком уж голос Ольги Артемовны был непривычным, жалким каким-то. Жалким и просительным. Не вписывался этот ее голос в ситуацию, хоть убей. Она ж, по всем канонам, торжествовать должна, что права оказалась в недоверии к своей невестке, а получается наоборот — вроде как просит ее о чем-то… Нет-нет, надо побыстрей сворачивать этот никчемный разговор. Она не знает, совершенно не знает, как его продолжать. Не правду же ей говорить, в самом деле! Хотя почему бы и нет? Все равно ведь со временем все узнает про Стаса…

— Вы извините, Ольга Артемовна, у меня очень работы много. Давайте потом как-нибудь обо всем поговорим. А об Андрюше не тревожьтесь — он сейчас в зимнем лагере свежим воздухом дышит и о родительских проблемах не вспоминает даже.

— Нет-нет, Вероника, ты не права! Как это не вспоминает? Детская психика такая ранимая! Это я как врач тебе говорю! И еще, знаешь, Игорь нас тревожит очень. Все молчит и молчит. И не понятно ничего. Вот я и решила тебе позвонить. Ты извини, что побеспокоила…

Положив трубку, Вероника долго вглядывалась в светящийся экран компьютера, снова пытаясь сосредоточиться. Ничего, однако, у нее из этого занятия не выходило. Противные вопросы-сомнения словно выскакивали наперерез умным и деловым мыслям и нагло отгоняли их прочь, заставляя ее возвращаться к дурацкому самокопанию. Но она же решила, черт возьми, ни в чем больше не сомневаться! Она же решила просто плыть по течению! Она хочет, действительно хочет жить со Стасом. Не со спасителем Игорем, не с каменной стеной Игорем, а именно со Стасом, которому ничем, в сущности, не обязана, никаким таким спасением, и для которого можно не стараться быть во всем положительной и правильной. А может, она вовсе не такая уж положительная да правильная? Может, она другая? Она и сама до сих пор не знает, какая она есть… И все же как плохо, как неуютно ей жить в этой ситуации, будто совершила она мерзкий поступок по отношению к мужу и сыну. И насчет Андрюшки Ольга Артемовна права. Он-то уж точно ни в чем не виноват. И неизвестно еще, как Стас с ним потом поладит… Да и поладит ли? Что-то плохо эта картина ей представляется — ее ребенок рядом со Стасом… Но ничего-ничего, все как-то должно образоваться! У других же образуется… Вот Андрюша приедет, они познакомятся… Проведут вместе выходной, сходят на какое-нибудь детское мероприятие, в цирк например… Стас же очень обаятельный, он обязательно найдет с Андрюшкой общий язык. Да и вообще, она что, первая и последняя из женщин меняет мужа? Чего она из всего этого трагедию устраивает? Да все же наоборот, надо праздник настоящий устраивать, а не трагедию! Новый муж, новая жизнь… Надо научиться получать кайф от новой жизни! От текущих дней, от страстных ночей, от всего нового и неизведанного пока…

Дни эти, однако, полетели совсем незаметно, один за другим. Понедельник плавно перешел во вторник, а вторник таким же образом в среду… Ничего такого особенного, пока они шли, вовсе не произошло. Как-то слишком уж обыденно они прошли, по одной скучной схеме: дом — работа — дом… Стас был, конечно, мил, и смешно послушен, и влюблен, и все так же осматривался восторженно в доме, и смотрел на нее восхищенно и с благодарностью. И вот уже незаметно подкралось и утро пятницы — пора было готовиться к выходным…

— Стас, мы пойдем куда-нибудь в субботу-воскресенье? Как думаешь?

— А куда? — удивленно уставился на нее парень. — Куда ты хочешь пойти, Вероничка?

— Ну как же… В ночной клуб, например… Надо же отдохнуть, развлечься как-то…

— Да ну! Надоели все эти клубы до чертиков… Ну их! Суета, грохот, девки голопупые телесами трясут… Давай лучше дома останемся, Вероничка! Так хорошо дома, знаешь…

— Да? — удивленно уставилась на него Вероника. — А я думала, тебе, наоборот, яркая жизнь нравится…

— Да какая она яркая, господи! Мишура, золотые блестки… Нет, я бы лучше дома посидел…

— Как это — дома? У телевизора, что ли? Футбол смотреть хочешь?

— Ну да…

— А я в это время буду воскресный обед готовить?

— Ну да… А что?

— Да нет, ничего. Странно просто…

— Ну Вероничка, ну что ты… Я же просто вместе с тобой хочу побыть. Мы ведь толком еще и не знаем друг друга, правда? Все время на людях были. Нам надо пообщаться, найти друг с другом общий язык…

— И поэтому ты собираешься провести все выходные у телевизора, а в коротких перерывах есть приготовленную мной вкусную еду? Ничего себе. А я думала…

— Что ты думала?

— Да так, ничего…

Вероника одним глотком допила утренний кофе и торопливо поднялась из-за стола — последний день недели никто пока не отменял, и пора уже было поторопиться к месту исполнения своих трудовых обязанностей, к своим сухим цифрам, расчетам да приятно высоким коэффициентам.

К сожалению, Стасовых субботне-воскресных стараний по сближению да нахождению с ней общего языка Веронике прочувствовать так и не посчастливилось. Что там говорить — даже и доехать в пятницу до собственного дома ей не удалось. Потому что все решил один телефонный звонок, разорвавший после обеда Вероникину жизнь на две разные половинки и изменивший ее до отвратительной неузнаваемости. До такой отвратительной, что и в страшном сне она ей присниться давно уже не смогла бы…

Глава 6

Катька трещала в трубку так торопливо и перепуганно, что Вероника с трудом только и уловила — с мамой случилось что-то совсем уж из ряда вон. Что-то такое случилось, что надо все бросать и лететь туда, в Востриков переулок, надо исполнять, хочешь не хочешь, свой обязательный дочерний долг, куда ж от него денешься…

Она и полетела. Свободных машин в этот час в фирме не оказалось, пришлось брать такси. Да еще, как назло, проклятое это такси застряло довольно плотно в пробке, и Веронике пришлось довольствоваться короткими Катькиными сообщениями с места событий, звучащими в ее мобильнике, как сводки с театра военных действий: приехала «Скорая»… говорят, инсульт… мать твоя орет на них, как недорезанная… ой, Верка, они уехали… а мать… мать твоя осталась…

Веронику от этих Катькиных сообщений только потрясывало мелкой и противной дрожью. Ей даже казалось, что и все вокруг только и делает, что мелко и дробно приплясывает перед ее глазами, и никакого сладу с этим противным дрожанием не было. И руки дрожат, и перед глазами дрожит, и ручка двери в квартиру ходит из стороны в сторону — попробуй за нее уцепись…

— Господи, Верка! Ну наконец-то! — кинулась к ней из маминой комнаты перепуганная Катька. — «Скорая» минут десять как уехала…

Вероника со страхом, дрожа всем, что только умеет дрожать в человеческом организме, — коленками, ладонями, сердцем, горлом, — обреченно вошла в материнскую комнату и тихо остановилась у кровати. Мать лежала на спине, вытянувшись в струнку, и отрывисто постанывала, засыпая. Голова ее была чуть запрокинута на подушках, лицо было серым и ко всему равнодушным, седые пряди волос жалобно обвисли вдоль морщинистых щек. Чуть приоткрыв один глаз, мать внимательно, на секунду всего, уставила его на Веронику, но тут же веко ее плотно сомкнулось.

— Уснула… — тихо прошептала за Вероникиной спиной Катька. — Они ей уколов каких-то накололи… Хотели с собой забрать, да она не дала…

— Почему? — резко обернулась к Катьке Вероника. — Почему не дала?

— Откуда я знаю? Не дала, и все. Не поеду, говорит, никуда. У меня, говорит, дочь есть… Она лучше, говорит, меня на ноги поднимет, чем больницы ваши… Я, Верк, им объясняла, что лучше забрать, умоляла даже, а что толку? Сама ж понимаешь, ей уже под семьдесят… Сейчас и молодых-то на «Скорой» не шибко увозят…

— Господи, Катька, что же это… Она ж вроде и не болела никогда… Да что же это… Нет-нет, тут ошибка какая-то…

— Господи, Верка, да ты дрожишь вся! Пойдем, я тебя хоть чаем напою! Пойдем. Меня и саму трясет. Пусть она поспит. И успокойся, ради бога. Хотя чего это я — успокойся… Уж какое такое тут может быть спокойствие…

Вероника послушно развернулась, вышла на цыпочках вслед за Катькой на кухню, без сил опустилась на стул. Катька суетливо передвигалась у нее за спиной, заваривала свежий чай, звенела чашками-ложками и трещала без умолку, бестолково возвращаясь и возвращаясь в своем сумбурном рассказе все в одну и ту же исходную точку:

— Нет, ну ведь ничего такого с ней необычного не происходило, Верка, ей-богу… Все, все как всегда было! Стояла себе за этим вот столом, морковку для супа терла… Она всегда много морковки в любой суп кладет… Я как раз с работы заявилась, на кухню притопала, кошелку с продуктами в холодильник выгружать начала. Я ж к Костьке в армию собираюсь поехать, я тебе говорила… Ну, вот и запасаюсь вкусностями, чтоб ему повезти. А она на меня посмотрела так искоса, фыркнула, конечно, и снова свою морковку трет. Ну, потом еще наехала, как обычно, что я с утра сковородку грязную в мойке оставила. Занудно так наехала, потарахтела размеренно-ровненько, точно как морковкой своей по терке. Ой, да чего я тебе рассказываю, ты и сама знаешь, как она это умеет. Вот… А потом она суп на плите помешала и к себе ушла. И вроде как затихла — надолго так. Я еще подумала: чего это она суп свой на полпути бросила? Выкипит же. А потом вдруг слышу — хрипит будто кто в вашей комнате. Заглянула — а она на полу лежит, руки так страшно к двери тянет и хрипит… Я залетела, стала поднимать ее с перепугу, а потом чувствую — что-то вроде не то я делаю. Ой, и струхнула же я тут, Верка! Думаю, помрет сейчас наша Александра Васильевна, не дай бог. Стою над ней и не знаю — то ли тебе звонить, то ли в «Скорую»? Тебе-то, конечно, хрен бы я сразу дозвонилась — рабочий твой занят, как обычно, а мобильник тоже дурь какую-то свою выдает вроде того, что абонент вне зоны доступа. А вот «Скорая», поди ж ты, тут же примчалась! Я и не ожидала от них такой прыти. А потом они долго вокруг мамы твоей суетились. Все чего-то измеряли аппаратами разными, спорили-советовались да уколы всякие тыкали. Хорошие такие мужики-врачи попались, добросовестные. Поначалу и впрямь хотели ее с собой забрать, а она оклемалась немного и говорит: нет, мол, ребята, не поеду я в больницу. Спасибо, говорит, вам, а только я дома останусь. Меня, говорит, родная дочь лучше на ноги поставит, чем врачи в вашей больнице. Представляешь, Верк? Так им и объявила, и все тут. А медикам чего? Раз так, им тогда и наплевать. Не хочешь — не езди. В бумажке только распишись, как полагается, и загибайся себе на здоровье. Они и подались себе к выходу, довольнехонькие, что такую тяжелую тетку на носилках до машины переть не придется. Так что устроила тебе, выходит, Верка, мать очередную козу. Ты уж прости, что я так говорю, конечно. Даже и не знаю теперь, что тебе и присоветовать в такой ситуации…

— Катьк, а инсульт — это что такое? — подняла на подругу растерянные глаза Вероника. — Это когда сердце останавливается, да?

— Нет. Сердце — это когда инфаркт. А инсульт — это же паралич, глупая… Ты что, до сих пор еще не врубилась, что ли?

— Как это — паралич? Что это? Она что, вставать не сможет, да? Я не понимаю… Не понимаю, Катька… — отчаянно продолжала талдычить Вероника, хотя давно уже до нее дошел смысл этого ужасного слова, и только сознание никак не хотело впускать его в себя, до сих пор старательно от него отмахивалось, как от ненужной, неприлично-нехорошей информации. Ей даже казалось, что и в голове у нее все заморозилось на время, чтоб не принимать в себя эту новую информацию. Что надо просто посидеть вот так тихонечко, слушая Катькин глупейший лепет, а потом все само собой и устроится, и окажется все сущей неправдой… А мама там, в комнате, сейчас поспит, и встанет здоровой и невредимой, и пойдет доваривать свой суп с морковкой… Ну может, и не сразу встанет, конечно… Может, еще полежит немножко…