Кроме сегодняшнего дня, когда мне совсем не хотелось принимать её шумные возгласы, суету и внимание. Я чувствовал себя недостойным всего этого — этих дома, работы, города — и мне хотелось просто умереть, сидя на этой кухне.

Нет, это была ложь. Мне хотелось сделать кое-что: бегать, или поднимать какие-нибудь тяжести, или чистить плитку до тех пор, пока мои руки не начнут кровоточить — мне хотелось покаяться. Забавно, как много раз я скрывал свою настоящую сущность за покаяниями, пользуясь Божьей любовью и его прощением, и моей первой реакцией после случившегося с Поппи было наказать себя.

Или, по крайней мере, довести себя до такого состояния, чтобы я вообще не мог думать о насущном.

— Тебя что-то беспокоит, — решила Милли, садясь за стол и складывая свои руки в некое подобие узла из тонкой кожи и старых колец.

Кто-то мне однажды говорил, что она была одной из первых женщин-инженеров в штате Миссури и проводила инспекцию для правительства, когда только строили межштатную сеть на Среднем Западе. И знаете, я в это верил — то, как она всегда держала себя и как всматривалась в моё лицо прямо сейчас, было свидетельством этому.

Я выдавил из себя лучшую улыбку, на которую только был способен. У меня приятная улыбка, признаю. Это один из моих самых эффективных видов оружия, которым я всегда пользовался, испытывая его на своих прихожанах.

— Это просто жара, Милли, — ответил я, вставая.

— Эээ. Попробуй ещё разок, — ответила она, кивая на стул.

Я снова сел на своё прежнее место, ёрзая как ребёнок. (Да-да, Милли оказывала на меня такой эффект. Наш епископ как-то пошутил после встречи с ней, назвав её матерью-настоятельницей, которая была нужна на это место лет сто назад, и ещё добавил, что ему меня жалко, так как я нахожусь под её полным контролем.)

— Ничего не случилось, — ответил я, привнося в голос веселье. — Уверяю.

Она потянулась через стол, накрывая мою большую руку своей худенькой и морщинистой ладонью:

— Знаешь, хоть я и старая, но прекрасно вижу, если люди лгут. Когда я последний раз проверяла, ты ведал целым приходом. Ты не будешь лгать одному из своих прихожан, так ведь?

Если не считать того, что я чуть не трахнулся на полу в церкви? Новая волна вины окатила меня, когда я понял насколько стал грешным. Я стал лживым (и моя ложь заключалась в том, что врал я очень хорошему человеку, который не сделал ничего плохого, не считая заботы обо мне). Внезапно мне захотелось рассказать Милли о том, что произошло, об этом новом искушении, считающимся самым древним на Земле.

Но вместо того, чтобы ответить, я просто смотрел на наши руки. А знаете почему? Потому что я был гордым и злым и сражался с самим собой. И это ещё не всё.

Мне хотелось снова это сделать. Я снова хотел Поппи. И если я кому-нибудь расскажу о своём грехе, то должен буду предоставить этому объяснение. Я должен подчиниться своей клятве и осознать все последствия.

Ничто не заставит меня забыть о Поппи Дэнфорс.

Но я рисковал всем: моей работой, моим положением, памятью моей сестры и, возможно, даже моей вечной душой.

Я опустил свою голову на руку Милли настолько осторожно, чтобы не причинить боли её и так уже хрупким костям. Мне была необходима поддержка.

— Я не могу рассказать об этом, — пробубнил в стол, не собираясь больше лгать. (За исключением того, насколько часто я говорил своей молодёжной группе о недомолвках? В какой именно момент я стал таким ужасным лицемером?)

Милли погладила меня по голове:

— Это ведь не касается той женщины, которая купила старый домик Андерсона? — я резко поднял свою голову. Не знаю, как выглядело моё лицо, но она засмеялась. — Я видела вас двоих на прошлой неделе в кафе. И даже находясь по ту сторону окна, могла сказать, какая вы чудесная пара.

Чёрт. Неужели она видела всё? И если да, судила ли Милли меня за это?

— Она просматривала некоторые таблицы. У неё образование в сфере финансов и степень магистра управления, полученные в Дартмуте, — я не упомянул, что ещё она имела хорошее образование в области соблазнения богатеньких мужчин, зарабатывая танцами. Или то, что вкус её киски слаще мёда.

— Может, как-нибудь она и я смогли бы выпить кофе, — сказала Милли. — Потому что вы словно два магнита, которые тянутся друг к другу. Если, конечно, — добавила она, выдерживая паузу, — вы не предпочитаете встречи только между вами двумя.

— Rem acu tetigisti, — ответил я, мои глаза не смотрели в её. Ты попала в самую точку.

— Думаю, что знаю значение этой фразы: «Ты права, Милли, я очень плох в математике», — но это было не то значение. — Я всегда говорила, что ты был слишком молод и слишком красив, чтобы спрятать под замок свою жизнь. «Это будет проблема, — твердила я, — запомните мои слова». И никто не заметил их.

Я не ответил. Просто сидел, снова уставившись на наши соединённые руки и думая о том дне, когда разложил Поппи на полу, о том, как она кончила вместе со мной. После я принял душ дважды, скребя кожу до боли, но ничего не могло стереть ощущение от её прикосновений. Чувство тепла разливалось в моём животе, когда она смотрела на меня голодным, диким взглядом.

— Мой дорогой мальчик, это всё совершенно естественно. Помнишь свою проповедь, которую ты произнёс в первый раз? Та часть об исцелении, что должен приветствоваться нормальный, согласованный и благочестивый секс?

Я проповедовал это. Оставляя в стороне тот факт, что я насладился своей долей секса по обоюдному согласию в колледже (согласованному, но не всегда нормальному, заметьте), у меня было твёрдое теологическое убеждение насчёт важности человеческой сексуальности. Просто в христианской вере есть такая вещь, как подавление сексуальной потребности и удовольствия, но, как известно, это не всегда срабатывает в правильном направлении. Они (люди) мучились. Создали чувство вины и стыда, а в худшем случае отклонения. Мы ведь не стыдимся наслаждаться едой и вином, так почему же такой страх перед сексом?

Но, как вы поняли, этот текст адресовался моим прихожанам, а не мне.

— Так что ты тогда процитировал? — спросила Милли. — «Просто Христианство» (прим.: теологическая книга К.С. Льюиса, основанная на базе радиопередач BBC)? «Грехи плоти — очень скверная штука, но они наименее серьёзные из всех грехов…вот почему равнодушные и самодовольные педанты, которые регулярно ходят в церковь, могут быть ближе к аду, чем проститутка».

— Да, но Льюис заканчивает свою речь так: «Но, конечно, лучше всего не быть ни тем, ни другой».

— Вот как раз эта цитата о тебе. Ты действительно считаешь, что, надев воротник пастора, перестал быть мужчиной?

— Нет, — ответил я взволновано. — Но думал, что смогу контролировать свои желания, молясь и сдерживая себя. Это моё призвание. Я выбрал такую жизнь, Милли. И должен отказаться от всего, как только появилось первое искушение?

— Никто ничего не говорил об отказе. Просто хочу сказать, мой дорогой мальчик, что ты не должен корить себя за это. Я уже прожила слишком много, чтобы понимать, когда женщина и мужчина хотят друг друга, и поверь мне, это наименьший из грехов, что я видела.

***

Я составил проповедь по Библии ещё в начале года для группы мужчин, поэтому ничего удивительного в том, что сегодняшний день был посвящён именно мужской сексуальности. Несмотря на практичность советов Милли, я потратил остальную часть дня на то, чтобы прогнать эту самоненависть, изнуряя себя отжиманиями в моём подвальном тренажёрном зале до тех пор, пока не смог дышать, или двигаться, или думать и пока не пришло время идти в аудиторию, отделанную панелями из искусственного дерева, в дальней части церкви.

Мне было известно, что Милли пыталась заставить меня чувствовать себя лучше, но я не заслуживал этого. Она не догадывается, насколько далеко я уже зашёл, какую часть своего обета уже нарушил. Вероятно, она не допускает того, что её пастор настолько слабый, что на самом деле идёт на поводу у своих желаний.

Я энергично потёр лицо. «Блядь, соберись уже, Тайлер, и разберись наконец с этим». Прошло всего пару недель, и я полностью провалился, пытаясь держать своё дерьмо под контролем. Что же мне предстоит пережить в течение следующих двух месяцев? В ближайшее два года? Она никуда ведь не собиралась уезжать, как и я. Нет никакого способа предотвратить то, что произошло тем утром. Я хочу сказать, что Милли, увидев нас вместе (невинных и просто общающихся), заметила, как нас тянет друг к другу, что же произойдёт, если мы с Поппи начнём скрываться?

Я поднял голову и поприветствовал вошедших мужчин. Из всех прихожан больше всего я гордился именно этой частью своей паствы. Как правило, именно женщины настаивали на посещении церкви, мужчины же в большинстве своём приходили на службу, так как этого хотели их жёны. И особенно после преступлений моего предшественника я знал, что мужчины, большинство из которых имели сыновей, бывших ровесниками жертв, затаят сильную злость и недоверие, и обычными методами здесь не справиться.

Так что я зависал в местных барах, где смотрел игры Роялс (прим.: Канзас-Сити Роялс (англ. Kansas City Royals) — профессиональный бейсбольный клуб, выступающий в Главной лиге бейсбола. Команда была основана в 1969 году. Клуб базируется в городе Канзас-Сити, Миссури) и наслаждался редкой сигарой из городской табачной лавки. Купил грузовик и при церкви организовал охотничий клуб. Всё это время я открыто говорил о прошлом своей семьи и о переменах, в которых нуждается церковь и которые непременно воплотятся в жизнь.

И постепенно к нам стали присоединяться люди. Наша группа, которая раньше состояла из двух стариков, посещавших церковь так долго, что те просто забыли, как можно не ходить туда, теперь насчитывала сорок человек, начиная от недавних выпускников и заканчивая только-только вышедшими на пенсию. По сути, нас стало так много, что уже в следующем месяце мы планируем открывать новую группу.

Но что значат эти три года тяжёлой работы? Три года работы, вложенного труда в церковь и в себя, которые сгорели за полчаса, проведённые с Поппи?

Если я казался рассеянным, кажется, этого никто не заметил и не прокомментировал, и мне удалось не подавиться своими словами, когда мы читали отрывки второго «Послания к Тимофею» и «Песнь песней». По крайней мере, мне это удавалось, пока мы не дошли до «Послания к Римлянам» — я почувствовал, как во время чтения моё горло пересохло, а пальцы начали дрожать.

«Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю… Потому что желание добра есть во мне, но, чтобы сделать оное, того не нахожу. Несчастный я человек».

Несчастный я человек.

Несчастный я человек.

Я пришёл в город этого хищника, который глумился над детьми, и поклялся исправить это. Почему? Потому что, когда смотрел на небо, усыпанное звёздами, я мог чувствовать, как Бог смотрит на меня. Потому что я чувствовал Его дыхание у своей шеи. Потому что вымаливал свою веру, пройдя сквозь боль и великую борьбу, но также знал, что моя вера дала мне новую цель в жизни, и я не хочу всё это потерять. Потому что верю в то, что этот город можно спасти.

И что я сделал сегодня? Я предал всё это. Предал их. Предал каждого из них.

Но не из-за этого мои руки так дрожали, а горло стало сухим. Нет, ко мне наконец-то пришло осознание того, что я предал самого Господа, может, даже больше, чем всех людей в этой комнате.

Мой Бог, мой спаситель. Получатель моей неистовой ненависти после смерти Лиззи, а также Всевышний, что терпеливо ждал моего возвращения несколько лет. Голос, который я слышал во снах, взывал ко мне, и я последовал. Голос, который сказал мне, что я должен делать со своей жизнью, куда мог пойти, чтобы обрести мир.

И самое страшное было то, что я знал, что Он не злится на меня. Он простил меня, до того, как это случилось, но я не заслужил его прощенья. Я заслуживаю наказания: огненного града сверху, или горестной воды, или той самой проверки по бухгалтерским отчётам, чего-нибудь, чего угодно, чёрт побери, потому что я был нечестным, отвратительным, похотливым человеком, который воспользовался эмоциональной уязвимостью женщины.

Несчастный я человек.

Мы завершили Библейские поучения, и я автоматически убрал кофе и печенье, так как мой ум всё ещё отходил от осознания новой волны стыда. Это чувство настолько мизерное, настолько ужасное, ничем не отличается от того, как ты горишь в аду.

Я едва мог держаться, проходя мимо распятия по пути в свой пасторский дом.


ГЛАВА 8.

Я спал, возможно, в общей сложности три часа в ту ночь. До глубокой ночи я читал Библию, просматривал каждый отрывок о грехе и изучал до тех пор, пока мои глаза не устали и были больше не в силах сосредоточиться на словах, скользя по ним словно два магнита с одинаковым зарядом. В конечном итоге, сдавшись, я забрался в постель вместе со своими чётками, бормоча молитвы до тех пор, пока не провалился в тревожный сон.