Стерлингу только и нужно было это ничтожное мгновение, чтобы почувствовать своё превосходство. Его рот скривился в презрительной усмешке: едва различимой, чтобы быть проигнорированной, но достаточно очевидной, чтобы в точности продемонстрировать, какого рода конкуренцию он имел в виду.

Тем не менее я не был идиотом, что бы там Стерлинг себе не думал, и я, конечно, не собирался оправдывать его ожидания в отношении моей реакции.

— Боюсь, ты ошибаешься, — ответил я, награждая его спокойной улыбкой. — Нет никакой конкуренции. Мисс Дэнфорс уделила внимание моей церкви, и она заинтересована в последующем наставлении перехода в неё, но это всё, на что наша дружба распространяется.

Я почти ненавидел то, насколько легко ложь срывалась с моего языка, ведь раньше гордился тем, что не прибегал к ней, но теперь существовало множество всего, чем я больше не мог гордиться. И в этот момент речь шла не о морали, а о выживании.

Стерлинг вскинул бровь.

— Так вот как это будет, — он сунул руки в карманы, всё в его позе кричало о залах заседаний, яхтах и надменности.

«Хороший парень Тайлер, будь славным парнем Тайлером, — твердил я себе. — А ещё лучше, будь Отцом Беллом». Отец Белл не ревновал к этому человеку, не завидовал его привлекательности, дорогой одежде и притязаниям на Поппи. Отца Белла не заботила словесная перепалка с незнакомцем, и он, конечно, не будет заниматься чем-то таким варварским, как борьба за взрослую женщину, которая была способна сама сделать собственный выбор и проявить свою силу.

Я прислонился к скамье и послал ему ещё одну улыбку, зная, что моя поза выражала непринуждённый контроль и будничное дружелюбие, а также напоминала ему, что я был столь же высок и строен, как и он.

— Прости, но не думаю, что понимаю тебя, — ответил я в итоге. — Как я уже говорил, нет никакой конкуренции.

Он воспринял мои слова иначе:

— Тебе так хочется думать, не так ли? — Стерлинг ещё раз окинул меня взглядом, а потом, казалось, изменил тактику, опёршись на скамью и скрестив руки. — Она рассказывала обо мне? — спросил он. — Уверен, что да. Исповедь — это ведь католическая хрень, правильно? Она упоминала меня в своих исповедях?

— Я не вправе…

Он взмахнул рукой, и его обручальное кольцо сверкнуло на коже.

— Правильно. Конечно же. Ну, может, после всего она не хотела раскрывать определённые подробности обо мне. Сколько раз я мог довести её до оргазма. Насколько громко она кричала моё имя. Все места, где я трахал её. Ты знаешь, что однажды я поимел её всего в нескольких футах от сенатора США? Во время открытия выставки в The Met (прим.: The Metropolitan Museum of Art (Метрополитен-музей) — один из крупнейших и четвёртый по посещаемости художественный музей мира. Расположен в Нью-Йорке, США)? Она всегда была готова. По крайней мере, для меня.

Лишь годы выработанного сострадания и самодисциплины сдерживали меня от удара кулаком прямо в классическую квадратную челюсть этого парня. Не только из ревности, но и в равной степени из-за мужской потребности защитить достоинство Поппи и удержать её от альтернативы быть связанной с этим мудаком.

«Она не нуждается в твоей защите её чести», — сказал мне Феминистический Союзник Тайлер. Но обычному Тайлеру ирландско-американского происхождения, тому, который наслаждался сексом, и виски, и отборным матом на футбольных матчах, было плевать. Не имело значения, если она нуждалась во мне, и не имело значения, что я не имел прав на неё, — Вселенная пошатнулась из-за мудачества парня, а мой кулак чесался от желания исправить это.

— Задело за живое? — спросил Стерлинг, насмехаясь.

— Я считаю Поппи одной из своей паствы, — произнёс я, склоняя голову в согласии. К счастью, мой голос не выдал ничего, кроме лёгкого неодобрения. — Мне больно слышать, когда о любом из них отзываются неуважительно.

— Ох, конечно же, — прокомментировал Стерлинг. — И я восхищаюсь, как ты предан своей истории. Я человек, соответствующий себе, — он вытащил конверт из внутреннего кармана своего пиджака и вручил его мне. — Тем не менее я также состоятельный человек, и поэтому мы можем забыть первоначальное позёрство и приступить к сути дела.

Я смотрел на него, разматывая шнурок в верхней части конверта, и достал оттуда большие глянцевые фотографии. Часть меня переживала, что на них запечатлены он и Поппи, ещё одно доказательство их прошлого, расстраивающего меня, но нет. Нет, это было гораздо, гораздо хуже.

Широкоплечий мужчина ночью пересекает небольшой парк. Тот же человек у тёмной садовой калитки. Кадр целующихся у кухонного окна мужчины и женщины.

Я выдохнул.

Там не было наготы, слава Богу, — ничего греховней поцелуя, но это не имело значения, потому что на них всех запечатлено несомненно моё лицо, и этого оказалось достаточно. В действительности этого было более чем достаточно: фотографии влекли за собой осуждение.

— И будь уверен, у меня есть цифровые копии, — бодро заявил Стерлинг. — Так что смело забирай их. В качестве сувенира.

— Ты нас преследовал, — произнёс я.

— Я говорил тебе, что являюсь состоятельным человеком. Когда Поппи продолжила отказываться отвечать на мои звонки, даже после того, как я сказал, что приеду к ней, я начал задаваться вопросом, не встретила ли она кого-то другого. Поэтому я решил всё выяснить. Поскольку она не согласилась — пока — на моё предложение, я не возражал, если бы она трахала кого-нибудь. Но влюбиться в другого мужчину… Ну, я знаю Поппи и знаю, какого рода препоны это создаст.

— Ты преследовал нас, — повторил я. — Ты хоть слышишь себя? Это безумие.

Стерлинг казался сбитым с толку:

— Почему?

— Потому что, — ответил я, гнев взял надо мной верх, и мои слова звучали напряжённо и натянуто, — люди не преследуют других людей. Особенно экс-подружек. Это является домогательством — это действительно юридическое определение домогательства. Меня не волнует, что ты богат и можешь заплатить кому угодно, чтобы сделать всё за тебя, — это та же самая чертовщина.

Он всё ещё выглядел растерянным:

— Тебя расстроило именно это? Не то, что у меня есть сведения, которые могут разрушить твою жизнь? Не то, что я неизбежно покину этот город с Поппи рядом со мной?

— Ты настолько уверен в этом исходе, — сказал я, заставляя себя забыть образ Стерлинга, обладающего Поппи. — Но ты забыл, что он не имеет ничего общего с тобой или со мной — это её выбор.

Стерлинг пожал плечами, словно я либо нарочно притворялся тупым, либо умышленно вёл себя благородно, и у него больше не было времени на это.

— Так в чём же суть дела? — спросил я, складывая фотографии в конверт.

— Пардон?

— Ты сказал, что хотел оставить позади позёрство.

Я бросил фотографии на скамью рядом со мной и, скрестив руки, выпрямился. Мне было отрадно видеть, что Стерлинг тоже выпрямился, будто был недоволен дополнительным дюймом, который я имел против него (в росте, я имею виду. [Хотя это действительно ужасно, но грубой части меня было до смешного приятно узнать, что у Поппи я был самым большим]).

— Да. Ну, вот оно, Отец, — он произнёс слово «отец» так, словно оно было в кавычках (я позволил себе ещё одну короткую фантазию, где впечатываю свой кулак в его глазницу): — Я хочу, чтобы Поппи поехала со мной домой в Нью-Йорк. Хочу, чтобы она была моей.

— Несмотря на то, что ты женат.

Он снова одарил меня тем взглядом, слегка недоверчивым и как бы вопрошающим: «Ты идиот?» — и тот бы меня побеспокоил, если бы не моё моральное превосходство в этом соревновании. За исключением… На самом деле я не мог претендовать сейчас на какой-либо уровень моральных ценностей, высший или низший, так? Эта мысль безмерно угнетала меня.

К счастью, Стерлинг ничего не заметил и продолжил:

— Да, несмотря на то, что я женат. Брак не является таинством в моей семье: это списание налогов. И у меня нет никаких намерений заключать больше правовых соглашений, чем я хочу от своей жизни. Я никогда не любил жену, и она чувствует то же самое по отношению ко мне.

— Но ты любишь Поппи?

Стерлинг поджал губы.

— Любовь и желание по существу являются одним и тем же, — объяснил он. — Не то чтобы такой человек, как ты, знал это.

— По крайней мере, я уважаю твою честность, — ответил я. — Ты не лжёшь себе и, полагаю, не станешь лгать ей.

Неожиданный комплимент, казалось, удивил его, но он быстро пришёл в себя.

— Поппи не волнуется об этом настолько, насколько — как она сама думает — должна делать это, — сказал он мне. — Ты можешь питать иллюзии, что Поппи не вернётся со мной, раз я её не люблю, но она не ты. Она знает числа, смысл, закладные. Я предложу ту валюту, которая ей знакома: деньги, похоть и безопасность — и именно поэтому выиграю.

Я подумал о плачущей в исповедальне Поппи; о том моменте, когда мы стояли вместе в святилище, купаясь в Божьем присутствии. Она была не просто электронной таблицей с раздвинутыми ногами, и Стерлинг идиот, если он вырос с ней и умудрился пропустить все те глубоко духовные и эмоциональные грани Поппи Дэнфорс.

— Она намного больше, чем это.

— Как мило. Действительно мило, — Стерлинг снова надел очки. — И просто чтобы ты знал: ты гораздо меньше того, на что я рассчитывал. Я пришёл сюда, ожидая увидеть Александра Борджиа (прим.: Александр VI Борджиа вошёл в мировую историю как самый развратный и аморальный первосвященник среди безнравственных пап-меценатов XVI века), а вместо этого нашёл Артура Димсдейла (прим.: герой романа «Алая буква» американского писателя Натаниеля Готорна — молодой, но очень одарённый и уже приобрётший известность проповедник в пуританском Бостоне середины XVII в., человек, являющийся для окружающих примером праведной жизни, но носящий в сердце печать своего тайного прегрешения, мучимый раскаянием и не находящий в себе сил признаться в содеянном). Я был настолько готов к грязной борьбе и всё же подозреваю, мне не придётся сражаться вовсе.

— Это не борьба, — произнёс я. — Это личность.

— Это всего лишь женщина, Отец, — Стерлинг сверкнул широкой белозубой усмешкой. — Скоро станет моей женщиной.

Я не ответил, хотя каждая нервная клетка так и кричала: «Ты ошибаешься, ты ошибаешься, ты ошибаешься». Вместо этого я попросту наблюдал, как он бросил мне вызов, а затем, засунув руки в карманы, легко зашагал вниз по проходу, будто ничего в этом мире его не заботило.



ГЛАВА 19.

Различие между завистью и ревностью тонко, но ощутимо, если однажды вы познаете вкус и очертание обеих. Ревность хочет то, что имеет кто-то другой, например, похожие на соседские автомобиль или дом. (Или хочет быть мужчиной, владеющим сердцем своей девушки, а не каким-то мудаком, родившимся с серебряной ложкой во рту*, у которого наверняка есть выдвижной ящик для всех его запонок.) (прим.: в оригинале WASP-y asshole, где WASP, White Anglo-Saxon Protestant, — это самое привилегированное, влиятельное и богатое меньшинство в США, это люди, родившиеся с серебряной ложкой во рту, получившие всё с самого рождения и вступившие в защищённый, чистый, белый мир. Они наследуют богатство, живут в исторических домах, особо одеваются, знают своих предков (изображения которых висят по стенам) на сотни лет назад, их высокий досуг — охота на лис, конная езда и тому подобные светские забавы в своём кругу, очень-очень закрытом.)

Зависть же ненавидит тот факт, что у кого-то есть то, чего нет у тебя; и такая ненависть проявляется в жажде искромсать шины своего соседа, потому что он не заслуживает грёбаный BMW и все, чёрт побери, об этом знают; но, если ты не можешь иметь это, ужасно несправедливо, что он получает желаемое.

Стерлинг попал в последнюю категорию. Дело не в том, что он непременно желал Поппи, не так, как, вероятно, хотел получить другие блага: новый летний дом, новую яхту или новый зажим для галстука. Но мысль о ком-то ещё, кто обладает ею, сжирала его изнутри, будто ненасытный паразит одержимости проникал в его нутро.

Сегодня у меня было достаточно времени для размышлений, потому что Поппи, видимо, пропала без вести. Сначала, после ухода Стерлинга, я пытался сохранять спокойствие, расхаживая в своём офисе и звоня ей, а затем посылая текстовые сообщения; конверт из манильской бумаги прожигал дыру в моём столе подобно алой букве (прим.: в вышеупомянутом романе «Алая буква» главная героиня всю жизнь обязана носить на одежде вышитую алыми нитками букву «А», что означает адюльтер). Что ей сказать, если она снимет трубку? Я бы просто сообщил ей, что Стерлинг нанёс мне визит, и ох, он, оказывается, следил за нами и ещё, кстати, шантажировал меня, чтобы я тебя отпустил, — абсолютно нормальная пятница, не хочешь посмотреть Netflix сегодня вечером?