— Да? И что же он сказал?

— Что-то насчет этой бухточки: какая-то из ваших прабабок, утонувшая в море из-за несчастной любви, которая и поныне мстит женщинам из семейства Трегарлендов…

— Значит, «бедняга Сет»? Да, говорят, у него не все в порядке с головой!

— Я слышала, что он «порченый»…

— Это одно и то же — умственное помешательство! Должно быть, он услышал о вашем вчерашнем приключении, вспомнил о некогда утонувшей миссис Трегарленд, взял и связал две темы!

— Он всегда был таким? — О нет, что-то случилось с пареньком, когда ему было лет десять. Он — сын одного из конюхов и прекрасно разбирается в лошадях. Однажды в конюшне произошел несчастный случай: вырвалась необъезженная лошадь. Мальчик был там, лошадь сбила его с ног, и он попал под копыта. У него была повреждена голова, с тех пор все и началось.

Потом я рассказала ему о миссис Парделл и о нашем разговоре с ней.

— Вы расположили ее к себе! — похвалил он. — Обычно с ней нелегко сблизиться.

— Мне жаль ее! По-моему, она действительно очень горюет по своей дочери…

— Она относится к тем людям, которые не умеют выражать свои чувства. Им всегда чего-то не хватает, как вы полагаете?

Я согласилась с ним.

— Но рядом с ней я ощущала, что она любила свою дочь и тоскует по ней, — заметила я. — Кое-что она говорила и об Аннетте. Похоже, это была весьма яркая личность?

— Да, действительно, она очень хорошо подходила для своей работы. Вокруг нее всегда была толпа почитателей!

— И среди них — Дермот, — добавила я.

— Вы же знаете, как любят болтать люди! Говорят, что он — один из нескольких, а она сочла его наиболее подходящим для того, чтобы объяснить свою беременность.

— И он принял эту роль?

— Дермот — благородный молодой человек! Он делает то, что считает справедливым.

— Я убеждена, что он ее любил.

— Не знаю, в таком местечке, как Полдери, вокруг подобной ситуации всегда рождаются слухи, тем не менее, все это уже в прошлом. Давайте выпьем за нынешнюю миссис Трегарленд, за то, чтобы она родила здорового сына и жила после этого долго и счастливо!

— Я пью за это!

Подняв кружку, Джоуэн улыбнулся мне:

— Я бы не прочь познакомиться с ней.

— А она не прочь познакомиться с вами!

— Вы говорили с ней обо мне?

— С ней, но ни с кем другим, принимая во внимание вашу смехотворную вражду! Когда сестра вновь будет в форме, мы посоветуемся с ней и посмотрим, каким образом можно положить этому конец.

Джоуэн поднял свою кружку:

— За ваш успех!

Я была довольна его обществом. Назад мы ехали вместе и договорились встретиться через несколько дней.

ОБЕЩАНИЕ

Вернулась я в Кэддингтон в начале сентября. Мне было жаль оставлять Дорабеллу. Более того, я чувствовала, что меня все сильнее поглощала жизнь Трегарлендов. Тем не менее, я понимала, что мать не хочет, чтобы я слишком долго задерживалась там. Мать сказала так:

— Я знаю, что Дорабелла очень любит, когда ты возле нее, но теперь у нее есть муж, и ей следует вести семейную жизнь. Кроме того, у тебя есть своя собственная жизнь, ты не должна стать лишь частью жизни Дорабеллы!

Я, конечно, понимала, что она имеет в виду. Мать собиралась устраивать званые обеды и приглашать на них подходящих молодых людей. Мне эта затея не нравилась, и я сказала ей, что не желаю быть выставляемой на аукцион.

— Что за чепуха! — отвечала она. — Тебе нужно повидать жизнь, вот и все.

Ее обрадовало предложение Эдварда отправиться в Лондон. Он написал: «Ричард Доррингтон был бы рад, если бы вы и Виолетта, а также сэр Роберт, разумеется, если он сможет приехать, провели недельку у них в Лондоне. Вам, должно быть, захочется посмотреть наш дом. У нас тут некоторый беспорядок, поскольку мы еще толком не устроились. Однако, независимо от этого, некоторое время вы можете погостить у нас. Мэри Грейс собирается написать вам».

— Я думаю, что они чувствуют себя обязанными пригласить нас, потому что здесь гостил Ричард, — сказала я.

— Это очень милый дружеский жест, — ответила мать. — Я была бы не прочь поехать к ним. Не знаю только, как к этому отнесется твой отец.

Мой брат Роберт вновь начал ходить в школу. Он постоянно жаловался на то, что из-за школы ему приходится упускать множество интересных возможностей, которыми пользуется остальная семья.

— Со временем ты избавишься от этой обузы, — утешила я. — Нам всем пришлось пройти через это.

Я была довольна открывшейся перспективой посещения Лондона, и, как выяснилось, визит к семье Доррингтонов оказался интересным.

Миссис Доррингтон была просто очаровательной, и она сдружилась с моей матерью. Мне понравилась Мэри Грейс: немного моложе Ричарда, довольно тихая и застенчивая девушка, занимавшаяся в основном уходом за своей матерью.

Дом был большим и комфортабельным, с немалым штатом прислуги. Он выходил на тихую площадь с садом, что было характерно для этого района.

Вновь приобретенный дом Эдварда находился неподалеку — на улице, обсаженной деревьями. Он и Гретхен были, судя по всему, очень счастливы и довольны друг другом, хотя временами я замечала в глазах Гретхен грусть и полагала, что знаю ее причину: она, наверное, думала о своей семье в Германии. Насколько я могла судить, ситуация там не изменилась.

Ричард Доррингтон приложил все усилия к тому, чтобы наш визит оказался удачным. Он постоянно водил нас в театр, после чего мы обычно ужинали в небольшом ресторанчике возле Лейчестер-сквер, который часто посещали актеры. После провинциальной жизни это было очень интересно.

Днем Ричард и Эдвард были заняты работой, так что мы с матерью могли вволю походить по магазинам. Главным образом нас интересовали приобретения для будущего ребенка. Мэри Грейс тоже интересовалась этим и иногда сопровождала нас.

Однажды мы отправились с ней в музей, на выставку миниатюр, и я тут же поняла, что она весьма глубоко разбирается в этом предмете. Отбросив застенчивость, она позволила себе пространные и эмоциональные высказывания.

Меня порадовал проявленный ею интерес, и я внимательно слушала ее. Она стала необычайно разговорчива и, в конце концов, призналась в том, что сама занимается живописью.

— Немного, — добавила она, — и без особых успехов, но все равно это — увлекательное занятие!

Я сказала, что хотела бы познакомиться с ее работами, и она сразу приуныла:

— О, ничего достойного внимания!

— И все-таки я хотела бы посмотреть, покажи мне, пожалуйста!

Мэри продолжила:

— Есть — такие люди, которых сразу же хочется нарисовать: есть в них что-то такое…

— То есть, они красивы?

— Ну, не обязательно, в расхожем смысле этого слова… Просто в них есть что-то такое… Мне хотелось бы нарисовать тебя!

Я удивилась и, признаюсь, слегка оторопела. Рассмеявшись, я сказала:

— Вот с моей сестры-близнеца Дорабеллы получился бы очень хороший портрет! Мы похожи, но она все же другая: она жизнелюбива и очень привлекательна. Вот если бы ты увидела ее, тут же захотела бы написать ее! Вскоре ей рожать, но, может быть, после родов ты сможешь написать ее? Я уверена, что она будет более подходящей моделью, чем я.

Мэри Грейс сказала, что ей нравится ни с чем не сравнимое чувство, которое возникает у нее перед началом работы. Специально пока еще ей никто не позировал. Заметив привлекательное лицо, она набрасывала его по памяти, а затем начинала писать: делала эскиз, а затем прорабатывала детали.

— Это мне подходит, — сказала я. — Несколько набросков ты можешь сделать.

— О, ты не возражаешь? Только никому не говори!

— Это будет нашей тайной.

На следующий день я пришла в ее комнату, и она сделала несколько набросков, но отказалась показать их мне. Зато Мэри продемонстрировала работы, сделанные ранее. Среди них было несколько акварельных миниатюр, которые я нашла очаровательными. Она вспыхнула от удовольствия, я редко видела ее столь довольной.

Мать заметила мне:

— Я очень рада тому, что ты подружилась с Мэри Грейс. Похоже, ей нравится твое общество?

— Очень милая девушка, — ответила я, — но слишком уж неуверенная в себе.

— В отличие от своего брата! Нужно, чтобы кто-нибудь помог ей найти себя.

В этот вечер мы отправились в оперу. В Ковент-Гардене давали «Травиату». Ричард заранее знал, что будет именно эта опера, и приложил все старания, чтобы раздобыть на нее билеты. С того самого момента, как поднялся занавес и показалась с изысканностью оформленная сцена, как только Виолетта поприветствовала своих гостей, — до самого конца все было сплошным наслаждением.

После спектакля мы ужинали в ресторане неподалеку. Настроение было веселое, и постоянно обыгрывалось мое имя, совпадавшее с именем героини оперы.

— На этом и кончается всякое сходство, — завершил Эдвард.

Мать заметила:

— Надо мной смеялись, когда я дала ей это имя, но я ничуть не жалею об этом. Мне оно кажется красивым… и, по-моему, подходит ей?

С этим согласились все.

— А Дорабелле пришлось нести еще большее бремя, — сказала я.

— «Дорабелла» тоже звучит красиво, — возразил Ричард. — Как жаль, что ее сегодня нет с нами!

— При встрече я дам ей детальный отчет о сегодняшнем вечере, — пообещала я.

Домой мы возвратились поздно. Вечер был очень удачным. Я вспоминала Дорабеллу, которая наверняка разделила бы нашу радость, и вновь задумалась о том, как ей удастся прижиться в Корнуолле.

На следующее утро мать сказала мне:

— Вчерашний вечер был просто великолепен, не так ли? Ричард, по-моему, просто молодец!

— Да, он очень предусмотрителен.

— С его стороны было так мило пригласить нас на эту оперу! Он сказал, что решающую роль сыграла именно «„Травиата“… то есть то, что тебя зовут Виолеттой.

— Наше сходство на этом кончается, как справедливо заметил Эдвард.

— Хотелось бы на это надеяться. Было бы ужасно думать о том, что ты проживешь, такую жизнь и безвременно увянешь.

Я рассмеялась, а она добавила:

— А ты помнишь, что нас ожидает? С этой суетой вокруг рождения ребенка я чуть не позабыла: ваш день рождения!

— Конечно… в следующем месяце. Я еще не позаботилась о подарке для Дорабеллы.

— Я тоже, а что бы ты предпочла? Нужно решать, пока мы еще в Лондоне. Завтра пойдем и что-нибудь присмотрим, только не позабудь об этом.

— Не позабуду!

В этот вечер нас ждал званый ужин. Доррингтоны пригласили какого-то юриста с женой, а с ними недавно вышедшую замуж их дочь с супругом.

Разговор за столом главным образом шел о ситуации в Европе. Престарелый юрист сказал, что ему не нравится, как там развиваются события.

— Этот союз между итальянским и немецким диктаторами весьма опасен, таково мое мнение!

— Нам не следовало спокойно наблюдать за тем, как Италия захватывала Абиссинию, — сказал Ричард.

— А что мы могли поделать? — спросил Эдвард. — Неужели нужно было ввязываться в войну?

— Если бы все европейские государства вместе с Америкой вели единую политику и приняли бы санкции, Муссолини отказался бы от этой затеи!

— Теперь уже слишком поздно, — заметил юрист. Я бросила взгляд на Гретхен. Ей было не по себе, как всегда бывало при обсуждении европейской политики. Я подумала, что следовало бы сменить предмет разговора. Тема действительно сменилась, но, по-моему, для Гретхен вечер уже был испорчен.

На следующее утро Мэри Грейс сказала, что хочет что-то показать мне. Я отправилась в ее комнату. На столе лежала живописная миниатюра. Мэри указала на нее и отступила назад, отвернувшись, словно не желая видеть мою реакцию.

Я как зачарованная рассматривала портрет. Это была великолепная работа: цвета мягкие, затушеванные. Это было мое лицо, но в нем было нечто такое… приковывавшее взгляд. Выражение глаз как будто пыталось передать что-то невысказанное, а легкая улыбка на губах противоречила ему.

Я не могла поверить в то, что Мэри создала столь утонченное произведение искусства. В удивлении я повернулась к ней, и она заставила себя посмотреть мне в глаза.

— Тебе не понравилось? — пробормотала она.

— Просто не знаю, что тебе и сказать. Ведь ты настоящий художник, Мэри! Почему ты это скрываешь?

Она была смущена.

— Я считаю, что это чудесная работа! Да так оно и есть! Казалось бы, небольшой портрет, и все-таки… в нем все есть. Это произведение, которое заставляет вглядеться в лицо и задуматься над тем, что же кроется за этой улыбкой?

Неужели я и в самом деле выглядела так? О чем же я думала, когда позировала Мэри Грейс? О предмете, который постоянно занимал мои мысли? Дорабелла и, Дермот… их брак… миссис Парделл, не верившая в то, что ее дочь умерла… этот хитроумный старик, который наблюдал за нами все время так, будто мы были пауками в банке, откуда нам все равно никуда не деться. Вот какие мысли преследовали меня, когда я позировала ей.