Молодой человек вскочил на стол и начал ораторствовать перед публикой. Он несколько раз упомянуло фюрере и перешел на крик. Я не могла разобрать его слов, но было ясно, что он призывал людей устроить в замке погром.

— Нам лучше уйти отсюда, — сказал Дермот.

В этот момент один из столов перевернули, и раздался звон разбитой посуды.

Хельмут повернулся к Эдварду:

— Уведите отсюда девушек и Гретхен. Вас это не должно касаться.

Я увидела на его лице выражение безнадежного отчаяния. Я не могла понять, что происходит. Эдвард потянул меня и Гретхен к двери в конце залы. Дермот вел Дорабеллу. Один из молодых людей пристально посмотрел на нас, но позволил нам беспрепятственно уйти. Наверное, он знал, что мы иностранцы, и был доволен, что мы уходим.

В комнате за залой стояла испуганная фрау Брандт. Она держалась руками за голову и раскачивалась из стороны в сторону. Я еще не видела человека, испуганного до такой степени. Ее трясло.

Я обняла фрау Брандт за плечи, чтобы как-то успокоить.

— Они явились сюда, — прошептала она. — Они явились сюда…

— Кто они?

— Они собираются уничтожить нас…

— Вы знаете их?

— Не мы первые. Но как они узнали? Мы никому не мешали…

За стеной слышался грохот, молодчики громили залу.

Фрау Брандт села и закрыла лицо руками. Гретхен опустилась на колени рядом с ней.

— Мама… — прошептала она дрожа. — Мамочка… Фрау Брандт погладила дочь по голове:

— Они пришли. А я так надеялась, что нас не тронут.

Мне стало страшно.

— Надо что-то делать, — сказал Дермот. — Может, вызвать полицию?

— Это бесполезно, — ответила Гретхен. — Мы не первые. Мы думали, что нас не тронут… Понимаете — мы евреи, теперь это необходимо скрывать от всех.

— Надо помочь твоим братьям и выставить отсюда этих негодяев! — возмутился Эдвард.

— Да, — согласился Дермот. — Идемте. Гретхен схватила Эдварда за руку.

— Не надо… — сказала она. — Не надо с ними связываться. Они разгромят залу и уйдут.

— Но там — Курт… Хельмут… твой отец… Гретхен не отпускала Эдварда.

— Я пойду к ним, — сказал Дермот. — Вы оставайтесь здесь.

Эдвард вызвался пойти вместе с ним. Я по-прежнему не понимала, что происходит. Стояла и слушала, как погромщики поют песню, которую знала уже почти наизусть.

Неожиданно стало тихо.

«А ведь там Эдвард, он в опасности», — подумала я. Я осторожно приоткрыла дверь, выглянула в залу и увидела там страшный беспорядок. Несколько столов перевернуто. Пол усеян битыми стаканами и кружками. Молодые люди стояли по стойке смирно, вытянув руку в салюте, и пели все ту же песню. Посетители сидели тихо, будто онемев, и нервно крутили в руках свои кружки. Никто из них не попытался воспротивиться действиям этих молодчиков. Они позволили разбойникам чинить разгром. Пение прекратилось. Эльзин ухажер подошел к Хельмуту и плюнул ему в лицо.

— Жид, — сказал он и отвернулся.

Хельмут сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев, но Курт вцепился в него мертвой хваткой и удержал его. Один из компании хулиганов увидел, что я смотрю на него через приоткрытую дверь, щелкнул каблуками и поклонился. Затем повернулся к своим дружкам, и они, следуя один за другим, вышли из залы. Мы услышали, как они завели машину и уехали.

Посетители начали потихоньку расходиться, испытывая чувство неловкости. Мы стояли посреди залы, стараясь оценить нанесенный ущерб.

Но угнетенное чувство вызывал не сам разгром, а его скрытый смысл.

— Что теперь делать? — прошептала фрау Брандт. — Что с нами будет?

Было уже довольно поздно, когда Дермот Трегарленд отправился к себе в гостиницу. Он пообещал вернуться рано утром и помочь нам навести порядок. Он не мог понять, почему Брандты не попытались вызвать полицию.

Поведение фрау Брандт говорило о том, что она смирилась с неизбежностью зла.

Когда мы с Дорабеллой отправились в нашу комнату, было уже далеко за полночь. Настроение у нас было подавленное. Дорабелла посчитала, что Дермот вел себя безукоризненно и был очень внимателен к ней. Мне же не хотелось говорить о Дермоте, я думала о Брандтах.

Мы с сестрой плохо спали в ту ночь, думаю, и все остальные тоже.

Утром я, Эдвард и Дорабелла позавтракали в столовой в компании нескольких гостей.

Потом мы пошли в. разгромленную залу, где Курт со своими родными пытался навести порядок. Эдвард засучил рукава и присоединился к ним. Мы с Дорабеллой тоже старались помочь. Трудно было убирать битое стекло, которое могло впиться куда угодно.

Утром пришел очень злой Дермот и сказал, что ему стыдно за немцев. Из разговоров в своей гостинице он понял, что такие погромы происходят повсюду в Германии. Фюрер замыслил очистить германскую нацию от евреев.

Мне и в голову не приходило, что Брандты — евреи. Об этом не говорили. Эдвард знал об этом раньше, но не придал этому значения. Курт был его другом, и его не волновало, кто тот по национальности.

В то утро мы узнали, что происходит в Германии.

Мы проработали несколько часов и очистили залу от битого стекла и обломков мебели, вынесли мусор и поставили на место перевернутые столы. Смыли со стен пятна от пива, которые остались после разбитых кружек.

Мы порядком устали и сели отдохнуть. Нами овладело уныние, оно окутало нас, как лесной туман. Мы не могли сидеть и молчать.

— Рано или поздно это должно было случиться, — начал Курт. — Жаль, что все произошло во время ваших каникул и вам пришлось стать свидетелями этого безобразия. Это беда нашей нации. Но вы не должны уезжать отсюда с мыслью: «Вот какие немцы». Наши сердца наполнены болью. Это как раковая опухоль. Нам стыдно и вместе с тем — страшно. Мы не знаем, что будет дальше.

— Но это ужасно! — возмутился Дермот. — Как люди допускают такое? Эти молодчики… являются сюда и вытворяют Бог знает что. И все им сходит с рук. Самое позорное в том, что им все дозволено, никто не может их остановить.

— Это происходит уже не первый год, — сказал Курт. — Эти парни — члены молодежной организации нацистской партии. Когда Адольф Гитлер стал канцлером в тысяча девятьсот тридцать третьем году, он назначил Бальдура фон Шираха ответственным за воспитание молодежи, и немецкие мальчишки, достигшие десяти лет, стали записываться в Дойче Югендфольк. Они проходили проверку на чистоту крови, и, если в них не было «чужих» примесей, им разрешалось в тринадцать лет вступить в Гитлерюгенд, а в восемнадцать — в нацистскую партию. Они называют себя арийцами.

— Это чудовищно! — возмутился Эдвард. — Так не должно быть. — Однако нацистское движение набирает силу, — возразил Курт.

— Но почему люди не борются с этим злом?

— Люди молчат. Гитлер сделал так много для Германии. Страна находилась в ужасном положении. Деньги обесценились. Люди испытывали отчаяние. Поражение в войне было так унизительно. Но пришел Гитлер, и страна стала процветать. Но фюрер ненавидит евреев. Это такое несчастье для нас! Иногда мне приходит в голову мысль, что он хочет нас полностью истребить.

— Глупость какая-то, — не выдержал Дермот. — И никто из присутствующих не попытался унять дебоширов.

— Люди вели себя вполне разумно. Никто не может воспротивиться нацистам, они у власти.

— И что же, им все дозволено?

— Это трудно понять, но это Германия.

— Ты хочешь сказать, что они могут явиться сюда вечером и снова устроить погром? — спросил Эдвард.

— Нет, я не думаю, что они сделают это, — ответил Курт. — Мы мелкий люд. Они пойдут куда-нибудь еще. Они нас предупредили и считают, что этого пока достаточно, чтобы мы поняли, что нам пора убираться отсюда. Но мы не можем этого сделать. Мы живем здесь очень давно. Наши деды и прадеды жили здесь. Но молодчикам-нацистам нет до этого дела. Они ненавидят евреев.

Мы сочувствовали Курту. Но никто из нас не мог хоть что-то сказать ему в утешение.

Мы все находились в подавленном настроении. Не хотелось выходить ни на какие прогулки. Сказочные деревеньки утратили для меня все свое очарование. За прекрасными фасадами домов могло скрываться зло. Мне хотелось уехать домой. Я не могла забыть выражения глаз Эльзиного ухажера. Он вел себя как обыкновенный бандит. У него не было ни капли жалости невинным людям, на которых он напал. С ним никто не ссорился, его никто не злил. Он действовал хладнокровно и расчетливо. Это было заранее продуманное нападение на людей, которые отличались от него лишь тем,что принадлежали к иной расе.

Я сказала Эдварду, что зачинщиком разбоя был Эльзин друг, и объяснила ему, откуда знаю это.

— Как ты думаешь, знала ли Эльза о его намерении совершить погром? — спросила я.

— Вполне вероятно, — ответил Эдвард. — Это объясняет то, что произошло. Наверное, ей каким-то образом стало известно, что Брандты — евреи. Вспомни их деда, который сидит в одиночестве и читает Библию. Он мог» проговориться.

Немного погодя Эдвард сказал, что поделился моими соображениями с Куртом и тот ничуть не удивился. Они живут среди доносчиков. Если Эльза выдала их, им остается только смириться с этим. Они не могут уволить ее. Это грозило бы им большей бедой.

Эдвард не удержался от разговора с Эльзой, который потом пересказал мне.

— Я спросил ее: «Скажи мне — тот, кто устроил вчера здесь погром, — он твой приятель?» — Она с вызовом ответила мне: «Да, он мой друг». — Я спросил ее: «А как ты относишься к тому, что произошло?» — «Это было сделано ради Германии и фюрера, — ответила девушка. — Мы хотим, чтобы Германия стала арийской страной. Мы хотим избавиться от евреев». — Я напомнил ей о том, что она работает у евреев. — «Я хотела бы работать у арийцев», — ответила Эльза. — «Тогда почему ты работаешь здесь?» — спросил я. — «Так получилось, — ответила она. — В городке рядом живет мой друг». — Я понял, что разговаривать с ней бесполезно.

— Ах, Эдвард, — сказала я, — это так ужасно. Семье Брандтов грозит опасность.

— Я разговаривал с Куртом, — сказал он. — Они должны уехать отсюда.

— Но смогут ли они это сделать?

— Не знаю. Но они должны подумать об этом.

— Скоро мы уедем в Англию, — сказала я. — Как мы покинем их, зная о том, что здесь творится такое?

У Эдварда был озабоченный вид. Я угадала его мысли: он беспокоился за Гретхен.

— Гретхен чуть старше тебя, — сказал он. — Представь себе, что она должна чувствовать.

— А каково Хельмуту и Курту? — добавила я. — Мне кажется, им стыдно перед нами за то, что мы увидели.

— Я могу их понять. Когда в стране происходят такие вещи, нельзя не испытывать стыда. Виолетта, я не могу их бросить и уехать.

— А что делать?

— Видишь ли, я думаю о Гретхен, — признался Эдвард. — Мы могли бы увезти ее с собой.

— Увезти с нами? — удивилась я.

— Надо сказать ей, что мы приглашаем её в гости. Она могла бы пожить у вас. Я уверен, что твоя мама поймет меня. Гретхен нельзя оставить здесь.

— Кажется, ты к ней неравнодушен, — сказала я. Эдвард кивнул головой.

— Ты хорошо знаешь мою маму, — улыбнулась я. — Она всегда приходит на помощь тем, кому грозит беда.

— Кому, как не мне, это знать? — ответил он. — Виолетта, поговори с сестрой. Пригласите Гретхен погостить у вас. Я не могу этого сделать сам.

— Я понимаю тебя, — сказала я. — Хорошо, я поговорю с Дорабеллой.

Я пересказала Дорабелле наш разговор.

— Бедный Эдвард, мне жаль его, — наигранно вздохнула сестра.

— Почему же? Гретхен чудесная девушка, — возразила я.

— Он хочет жениться на ней?

— Похоже, что так. Он влюблен в нее.

— Неужели? Какая неожиданность… — Дорабелла состроила удивленное лицо.

Она пребывала в хорошем настроении. Минувший вечер был ужасен, но он сблизил ее с Дермотом Трегарлендом. Теперь она, по всей вероятности, думала о Предстоящих помолвках: Эдварда с Гретхен и ее с Дермотом. Я знала Дорабеллу настолько хорошо, что часто угадывала ее мысли.

Не теряя времени, я предложила Гретхен поехать вместе с нами и пожить в нашем доме. Она открыла глаза от удивления.

Я сказала:

— Тебе будет полезно на время уехать отсюда и познакомиться с Англией.

Ее лицо осветилось радостью, но тут же стало озабоченным. Мне стало понятно, о чем она думает. Она избежит неприятности и бед, но ее семья останется здесь и будет находиться под угрозой уничтожений. В этот момент я прониклась симпатией к Гретхен. Она полюбила Эдварда и могла уехать с ним в его страну, избежав зловещей тени, которая надвигалась на ее жизнь. Но здесь оставалась ее семья…

Бедняжка Гретхен! Она не знала, как поступить, и ее родным пришлось решить это за нее. Курт, Хельмут и вся семья Гретхен переполнились благодарности к нам. Было решено, что мы увезем девушку погостить в Англию.

Это был наш последний день в замке, утром мы уезжали. Курту предстояло отвезти нас на станцию и посадить на поезд, идущий к побережью. Мы изменились за время, которое пробыли здесь. Я чувствовала, что не смогу снова стать прежней. Теперь во всем прекрасном я искала изъян.