Ей нравилось, что кругом тишина. С тех пор как месяц назад они с Максом приехали сюда, она впервые осталась одна и весь день напролет могла слушать собственные мысли, и никто ей не мешал.

— Я здесь живу. Пусть я ничего не знаю про себя, но у меня есть эти комнаты, которые принадлежат мне, есть имя и фамилия — Сабрина Лакост, пусть даже мне они кажутся какими-то странными. Есть экономка, садовник, механик и… муж.

На кухне мадам Бессе оставила блюдо с печеными провансальскими помидорами и жареной телятиной, нарезанной ломтями, чтобы Стефани позавтракала. В комнате, куда обычно подавали завтрак, стол был накрыт на одну персону, стояла бутылка вина и кофеварка «экспресс», которую нужно было только включить. На кухне не было ни соринки, дом был чисто выметен, выстиранное белье — аккуратно сложено и убрано, комнатные растения политы, словом — все уже было сделано.

Выйдя из кухни, Стефани поднялась по лестнице в большую спальню. Здесь Макс месяц ночевал один. Мадам Бессе побывала и здесь: кровать была заправлена, одежда — убрана, ванная комната сияла чистотой. Но в комнате незримо витал дух Макса: на тумбочке рядом с кроватью лежала книга, на туалетном столике — щетка для волос и поднос с булавками для галстука и запонками. Высившаяся горка монет — Стефани уже знала, что он никогда не носит с собой Мелочь, — лежала рядом с массивной золотой подставкой для пера, украшенного чеканкой. В серебряной рамке стояла фотография Стефани, сделанная Робером на фоне камина в гостиной.

Машинально взявшись за ручку выдвижной крышки стола, Стефани потянула ее на себя. Она была заперта на замок. Как странно, мелькнула у нее мысль; выходит, он мне не доверяет. Либо мне, либо мадам Бессе. Она попыталась открыть ящики; все они тоже были заперты. Может быть, он вообще никому не доверяет?

Когда за завтраком он сказал ей, что собирается уехать по делам, она спросила:

— По каким делам?

— Это связано с экспортом, — коротко ответил он и переменил тему разговора.

— Да, но мне в самом деле хочется знать, — продолжала упорствовать Стефани. — Ты как-то говорил, что вы с Робером работаете вместе, но когда я спросила его об этом, он ответил, что ты просто даешь деньги на некоторые из его начинаний. И ты, и он такие скрытные! Терпеть этого не могу!

— Вовсе не скрытные, просто я думал, что тебе это покажется скучным. Я занимаюсь экспортом сельскохозяйственной и строительной техники в развивающиеся страны. Тракторы, автопогрузчики, экскаваторы — словом, все то, что им нужно и за что они могут заплатить.

— И ты ездишь туда, во все эти страны?

— Иногда. Обычно нет. Я пользуюсь своим офисом и складом в Марселе и веду все дела оттуда.

— Но чем же ты занимаешься?

— Я же только что говорил…

— Нет, я хочу сказать, если ты не ездишь в эти страны, чтобы заниматься сбытом продукции или заключать контракты, и не печатаешь контракты сам на машинке, никуда не ездишь и не закупаешь тракторы и автопогрузчики сам — по крайней мере, мне так кажется — и собственноручно не обеспечиваешь их доставку клиентам, то чем же ты занимаешься?

Он усмехнулся.

— Похоже, ничем особенным. Видишь ли, вообще говоря, я занимаюсь сбытом и заключаю контракты, как правило, по телефону; у меня есть агенты на местах, которые берут на себя все остальное. Но я работаю большей частью с государственными организациями. Похоже, чем беднее страна, тем больше жуликов и, обструкционистов там в правительстве, и даже лучшие правительства — это, по сути, иерархические структуры, состоящие из организаций, где работают люди, только и думающие о том, чтобы усидеть на своем месте. Обычно они доводятся кому-нибудь братом, кузеном или племянником, что придает им определенную уверенность; если что-то и делается, то только благодаря им. Ловчее и интереснее всех те, у кого связей нет, и они все время подстраховываются на каждом новом этапе переговоров. Наконец — запутывают все настолько, что распутать, кроме них самих, уже никто не сможет. Вот и я занимаюсь тем, что распутываю завязанные ими узлы.

Слушая его, Стефани улыбалась.

— Мне это нравится. Мне нравится тебя слушать. О чем бы ты ни говорил, все так интересно.

Изменившись в лице, он взял ее за руку.

— А мне не нравится, когда приходится уезжать и оставлять тебя одну. Я бы взял тебя с собой, но не смог бы уделять тебе достаточно времени.

— А Робер? Он говорил, что вы работаете вместе.

— Робер задался целью спасти молодежь во всем мире. У него есть несколько помощников — священников в разных странах, которые занимаются просвещением, профессиональной подготовкой и поисками работы для молодежи. Я даю ему деньги, только и всего. Все очень просто.

Просто, думала Стефани, стоя у него в спальне и положив руку на закрытую крышку письменного стола. Очень просто. Тогда почему он все запирает на ключ?

Присев на край кровати, она посмотрела на свою фотографию, стоящую на столе.

— Я люблю тебя, — говорил Макс каждый вечер, целовал ее в лоб, в щеку, затем отпускал, и она шла в комнату на первом этаже, где по-прежнему жила одна. Накануне вечером он обнял ее, крепко прижал к себе, потом целомудренно поцеловал в щеку и в лоб. Когда он выпустил ее, Стефани впервые ощутила что-то вроде утраты и едва не потянулась навстречу теплым объятиям.

Но она не сделала этого, потому что по-прежнему считала, что он что-то от нее скрывает. И она по-прежнему не могла ему доверять.

Сидя на его кровати, она слушала, как дождь барабанит по крыше. Тишина, которой она только что так дорожила, постепенно начинала ее тяготить. Воздух в комнате казался спертым, шум дождя — глуше. Стефани сжала руки, и шум стал еще тише. Она задрожала. Казалось, словно она снова заблудилась в тумане, обступавшем ее со всех сторон, когда она лежала в больнице.

— Я не хочу быть одна, — вслух сказала она. — Я никогда не была одна и не хочу быть сейчас. — Она сделала вдох. Я никогда не была одна. Так ли было на самом деле? Если да, то она, судя по всему, жила с родителями, пока не начала учиться в колледже (если только она училась в колледже!), потом снова жила вместе с ними или сразу вышла замуж (если только она вышла замуж!), со слов Макса, она рассказывала, что никогда не была замужем (потом жила вместе с мужем и… детьми?). Но Макс говорил, что у нее нет детей.

А что было потом? Как вышло, что после всего этого — жизни с родителями, возможной учебы в колледже, возможного замужества — она оказалась женой Макса, вместе с ним на яхте у побережья Франции?

Вокруг сгущался туман, воцарилась мертвая тишина. О, пожалуйста, вернитесь! Мое прошлое, моя жизнь, мое собственное я, пожалуйста, вернитесь! Я хочу знать, кто я!

Вскочив, она сбежала вниз по лестнице. Ее мягкие туфли почти без звука ступали по отполированному до блеска деревянному полу. В гнетущей тишине она побежала быстрее обратно на кухню. Отвернув кран, она прислушалась к плеску воды, открыла холодильник, достала несколько кубиков льда и бросила их в бокал. Услышав, как они громко звякнули о стекло, она успокоилась. На высоком длинном кухонном столе ее ждал завтрак. Перенеся блюдо с помидорами и телятиной в комнату, она села за накрытый стол, на котором стояла прованская посуда, покрытая голубой глазурью, и фужер деревенской работы. Взяв его, она почувствовала, какой он тяжелый и массивный. Она положила еду на тарелку, налила в фужер вина и долго сидела не шевелясь, сжимая фужер и глядя на тяжелые дождевые капли, которые падали на террасу и отскакивали от нее, поднимая вокруг фонтаны брызг. По стволам деревьев, казалось, текут слезы!

— Я не хочу быть одна, — повторила она и посмотрела на пустой стул справа от себя. Ей был нужен Макс.

Поев, она разожгла камин в библиотеке и, свернувшись калачиком в кожаном кресле, стала перелистывать альбом французской живописи и скульптуры. Заслышав шаги возвращающейся мадам Бессе, она бросилась на кухню, чтобы не сидеть больше одной.

— Как вы промокли!

— Словно утка, мадам Сабрина, — весело ответила мадам Бессе. — Можно подумать, Отец Наш Небесный перевернул океан вверх дном над самым Кавайоном. Странный поступок для Господа, но ведь многие вещи, связанные с Богом, частенько кажутся странными, не правда ли? — Сбросив плащ на выложенный плиткой пол, она с силой принялась вытирать волосы полотенцем, пока они не распушились и не встали торчком. Из-под черной челки на Стефани смотрели круглые черные глаза под вскинутыми бровями. У нее было пухлое лицо и щеки, полное, дородное тело и руки с выступавшими венами от работы на семейной ферме. — Может, к весне от такого дождика я вырасту, словно те растения, что мы посадили. — Рассмеявшись, она стала разбирать покупки.

— Давайте я помогу, — предложила Стефани.

— Ой, нет, мадам, вы лучше посидите! Может, принести вам кофе с молоком?

— Нет, мне хочется что-нибудь сделать, скажем, помочь вам все убрать.

Мадам Бессе задумчиво наклонила голову.

— Нет, мадам. Так не годится.

— Но мне так хочется, значит, годится.

— Извините, мадам, но есть вещи, которые приняты и не приняты. Меня учили тому, что принято, и вы не должны просить меня забыть, чему меня учили.

— То, что принято у вас на ферме, может быть не принято в этом доме. Пока вы тут работаете, вам нужно помнить лишь одно: принято то, что говорит мой муж или я. А я, мадам Бессе, устала сидеть и ничего не делать, и вы доставите мне огромное удовольствие, если подвинетесь, чтобы я могла вам помочь.

Стефани еще никогда не говорила таким властным тоном, и зрачки мадам Бессе расширились от удивления. До сих пор ей казалось, что она прислуживает главе семьи, потому что только он распоряжался в доме. Теперь, поняла она, угождать нужно будет обоим: мужчине, не привыкшему повторять два раза, и женщине, с настроением переменчивым, как дождь и ветер. Но место было хорошее, высокооплачиваемое, так что мадам Бессе, разумеется, сумеет приспособиться. Она была родом из семьи французских фермеров и виноделов, которым на протяжении всей кровопролитной истории Прованса приходилось приспосабливаться снова и снова и, в конечном счете, — выживать. Она улыбнулась.

— Вы поправились, мадам Сабрина. Я так рада. Ваша помощь будет мне очень приятна.

Мадам Бессе напевала вполголоса какую-то народную песенку, пока они разбирали большие плетеные корзины, с которыми она три раза в неделю ходила на рынок. Пол, выложенный белой плиткой, и белые шкафы делали кухню уютной и оживленной. Высокие длинные столы, как и большая плита с грилем, были выложены красной плиткой, и Стефани залюбовалась пиршеством цвета и красок, пока они с мадам Бессе вынимали из корзин и складывали горкой блестящие фиолетовые баклажаны, апельсины, лимоны, лук-порей, красновато-коричневый картофель, краснокочанную капусту, черные сморщившиеся маринованные маслины, бледно-зеленые листья эндивия, темно-зеленый шпинат и мангольд. И все эти дары природы, посуда с медным дном, банки с вареньем и уксусом ярко отсвечивали на фоне свинцово-серых окон, по которым струился дождь. У Стефани было чувство умиротворения, которое томительно, медленно росло, пока они с мадам Бессе трудились вместе. Интересно, много ли у меня было подруг, подумала она, убирая банку прованского масла золотисто-зеленого цвета и сыр из козьего молока в листьях каштана. Много, я уверена. Уверена, у меня была очень близкая подруга. Иной раз это самое лучшее, что только может быть.

— На обед у мадам будет тушеная курятина, — объявила мадам Бессе, внимательно разглядывая двух бледных куриц. Расправив крылышки, она разложила их на столе, чтобы выщипать перья, ускользнувшие от внимания мясника. — И салат из листьев эндивия. Может быть, мадам хотела бы что-нибудь еще?

Стефани ссыпала мелкий картофель в корзину.

— Я хотела бы, чтобы вы перестали называть меня «мадам».

— Но как же мне тогда вас называть, мадам?

— У меня есть имя.

— Называть вас по имени? Ах, мадам, это никуда не годится! Я же говорила: меня учили, что принято, а что не принято. А это, ясное дело, не принято. У меня просто язык не повернется звать вас по имени. Нет, мадам, это уму непостижимо.

Стефани вздохнула.

— Столько правил, столько условностей… — Две картофелины упали на пол, и она нагнулась, чтобы поднять их. — Вы с миссис Тиркелл так похожи одна на другую: так соблюдаете условности…

— С кем, мадам?

Стефани выпрямилась. Глаза у нее заблестели.

— С миссис Тиркелл.

— А кто это, мадам?

— А-а… это одна женщина, с которой я когда-то была знакома. — Она сказала это беспечным тоном, но в глубине души разволновалась. Миссис Тиркелл. Наверное, она такая же экономка, как и мадам Бессе. Где это было? Не знаю, но пока это неважно, потому что я начинаю вспоминать. Я начинаю вспоминать.