— Да, но не все из того, что есть сейчас. Мы изменились, как изменилось все, что нас окружает. А с родителями Филипа вы находили общий язык?

— Я держалась с ними очень приветливо и сумела им понравиться. В свободное время я писала стихи, и им казалось, что это очень милое, чисто женское занятие. Но потом, знаете ли, я стала печататься, потом снова пошла учиться, потом — преподавать. В конце концов я стала деканом в Массачусетском женском колледже, а потом — ректором Среднезападного университета. Вот так.

— А как же Филип? Он одобрял всю эту бурную деятельность?

— Вот это мне нравится! Всю эту бурную деятельность. Теперь она и Филипу, пожалуй, импонирует. А ведь будь это в прошлом веке, он бы только и делал, что дулся, считая, что его мнение и в грош не ставят.

— И был бы, наверное, прав. — Их глаза встретились, и они расхохотались. — Но теперь-то он, наверное, от души радуется вашим успехам?

— Более или менее. Любому мужчине — французу или американцу — непросто, если можно так выразиться, оставаться в тени, пока жена произносит речи, привлекает всеобщее внимание и зарабатывает гораздо больше, чем он.

— И обладает большей властью.

— Постольку, поскольку ею обладает любой, кто имеет отношение к тому или иному университету.

— Я имею в виду — внутри самого университета.

— Да. Любопытно, что вы это понимаете, а то ведь столько людей обращают внимание только на положение в обществе и на то, что я зарабатываю больше, чем он.

— Но вы же сами всего этого добились. Его ведь не обижает ваша самостоятельность в жизни. Вы счастливы вместе.

Клаудия многозначительно улыбнулась.

— Это зависит от того, какой сегодня день недели. Мужчинам, как мне кажется, больше, чем женщинам, нужна предсказуемость. Им нравится, когда жизнь похожа на лист разлинованной бумаги, где четкими линиями указаны направления и все сходятся к центру: вот как было, вот как должно быть. Если же они вдруг обнаруживают, что линии не такие четкие и сходятся не в центре — то, помните, как Йейтс писал: «Связи распались, основа не держит…».[16] — Другими словами, они начинают считать, что стали жертвой чего-то такого, что противоречит законам природы или по крайней мере тем законам, по которым им самим хочется жить. И они не могут с этим примириться и отравляют себе жизнь, вместо того чтобы принять все как есть.

— И что тогда?

— Ну, об этом мы, пожалуй, поговорим как-нибудь в другой раз. Так уж вышло, что я все время только и делала, что рассказывала о себе, хотя собиралась за ланчем послушать вас, но вы еще слишком скрытно держитесь. Лучше расскажите про тот итальянский стол, который вы хотите предложить мне для этой комнаты.

Сабрина описала стол, купленный ею на распродаже имущества одного из поместий в Лейк-форест, а потом они еще поболтали о всякой всячине. В залитой солнцем комнате звучали лишь их тихие голоса. Сквозь стены из стекла было видно, как два щенка резвятся на террасе, выложенной каменными плитами. Над просторной лужайкой, окаймленной кустами цветущей жимолости и сирени, носились малиновки и воробьи. Сабрина чувствовала глубокое умиротворение. Окружавшие ее покой и гармония, красота вокруг, семья, дом, работа, здоровье и сила, чувствовавшиеся в каждом движении ее тела, играла ли она в теннис, каталась ли на велосипеде, забиралась на стремянку в «Коллектбилз», общение с друзьями, с этой умной, властной женщиной, что сидела напротив, — все поднимало ей настроение. У нас с тобой все так, что лучше не придумаешь. Гарт был тогда прав. Даже тоска после гибели Стефани проступала наружу лишь время от времени, подобно подземному ручью, давая выход терзавшим ее мыслям. Но тоска не могла затопить все то замечательное, что было у нее в жизни. Она была слишком молода, слишком жизнерадостна, слишком полна сил и энергии, чтобы не раскрыться такому удивительному миру.

Поэтому и не хочется ехать в Лондон, мелькнула у нее мысль, хотя время от времени такая вольная жизнь по-прежнему заманивала ее, словно пение сирены. Лондон ей не нужен, ее вполне устраивает нынешняя жизнь. У нас с тобой все так, что лучше не придумаешь.

— Мы очень ценим Гарта, — сказала Клаудия, когда они допили кофе «эспрессо» с песочным печеньем. — Его работа здесь придает университету больше солидности. Думаю, что нет нужды упоминать о больших деньгах, выделяемых университетом в виде субсидий на его научные исследования. Он что, никогда не говорит с вами об этом?

Сабрина уловила подчеркнуто непринужденный тон, которым был задан этот вопрос, и, почувствовав подвох, вскинула голову.

— Иногда. Он очень гордится этими субсидиями, но, мне кажется, в равной мере гордится и деньгами, которые собирает для нового института.

— Да, он великолепно справляется со своими обязанностями. — Воцарилось минутное молчание. — Сейчас университеты переживают трудные времена, Стефани. Не знаю, насколько подробно вы с Гартом об этом говорите, но сейчас такое время, что нужно вести себя осмотрительно. И осторожно.

— Осторожно? Но по отношению к чему?

— К тому, что думают о нас другие. Многие не понимаю, чем мы занимаемся. И если какой-нибудь самозванный поборник справедливости заявит, что мы тратим деньги на дурацкие проекты и бросаем на ветер доллары налогоплательщиков, то они, скорее всего, этому поверят.

— И что тогда?

— Тогда этот самозванец начинает пользоваться повышенным вниманием телевидения и печати, а немного погодя, к моменту сбора новых средств на научные исследования, конгресс медлит. Конгрессмены, конечно, ничего не смыслят в научных исследованиях, они не способны заглянуть в будущее дальше очередных выборов, где уж им понять суть проектов, на которые могут уйти годы. Хотя эти проекты могут подарить и такие эпохальные достижения, как, например, открытие вакцины против полиомиелита, но могут иногда и завести в тупик и не дать вообще никаких результатов.

— Вы говорите о конгрессмене Леглинде.

— Я вижу, вы читаете газеты. Да, об Оливере Леглинде, но он лишь один из многих. Он хуже всех, но у него не было бы никакого влияния, если бы не помощь других.

Допив кофе, Сабрина поставила чашку на блюдце.

— А какое отношение это имеет к Гарту?

— Я говорю не только о Гарте. Это имеет отношение ко всем нам. Однако те из профессоров, кто больше всех на виду, кто принимает наиболее деятельное участие в проектах, финансируемых правительством, — должны лучше других отдавать себе отчет в том, что поставлено на карту и в каком уязвимом положении может оказаться университет.

— Вы полагаете, Гарт не отдает себе отчета в том, какие опасные времена сейчас наступили?

— Я сказала не «опасные», а «трудные». Уверена, он отдает себе в этом отчет.

— Тогда я не пойму, о чем мы говорим, — безапелляционно заявила Сабрина. Ей казалось очевидным, что в словах Клаудии сквозит угроза, но она не могла сказать, в чем именно она состоит; впечатление было такое, словно вокруг сгущаются тени, предупреждая о приближении чего-то такого, от чего нужно во что бы то ни стало избавиться.

Клаудия вздохнула.

— Знаете, Стефани, Гарт — не единственный, кем мы дорожим, я очень рада, что теперь могу считать вас другом. Не так много найдется людей, с которыми ректор университета может поговорить начистоту.

— Я бы не сказала, что вы говорите начистоту.

— Я говорила вам, что обеспокоена деятельностью влиятельных конгрессменов, которые, желая поднять злободневный вопрос, связанный с деньгами, выбирают для нападок университеты. Не знаю, насколько все это серьезно, я стараюсь готовить себя к тому, что дело может принять серьезный оборот, и мне просто нужно выговориться, хотя по большому счету сказать мне сейчас особенно нечего.

— А с Филипом вы об этом говорите?

— Административные вопросы Филипу быстро надоедают.

Сабрина слегка вздрогнула. Значит, вот в чем кроется одна из проблем в их отношениях. Либо административные вопросы Филипу на самом деле надоедают, и он желает примириться со скукой, только чтобы сделать приятное жене. Либо он выдумал скуку, чтобы не давать жене возможности говорить с ним о своей работе дома, потому что даже теперь, когда прошло столько времени, он все еще не может примириться с тем, что она занимает более видное положение, чем он, что она обладает большей властью. Это лишает его чувства, что окружающий его мир предсказуем. И выходит, что в этом прекрасном доме, созданном усилиями двух умных, элегантных, утонченных людей, Клаудия не могла говорить ни о своей работе, ни о том, что ее тревожит, потому что муж ни о чем таком и слышать не хотел. И Клаудии пришлось задуматься над тем, кто сможет с сочувствием выслушать ее и не передать остальным то, о чем говорилось сегодня в тишине ее солярия. Сегодня она шла на известный риск, но не была готова рисковать по-настоящему и быть такой откровенной, какой могла бы. Какой, возможно, станет, мелькнула у Сабрины мысль, если мы подружимся.

Встав, она протянула руку.

— Мне пора, а то Мадлен ждет. Спасибо за ланч и беседу. Надеюсь, мы будем встречаться чаще.

Клаудия поднялась одновременно с ней, и теперь они стояли, крепко держась за руки.

— «Чаще» — это слово мне нравится. Я скоро вам позвоню.

— Надеюсь, в следующий раз вы навестите меня. Миссис Тиркелл не знает французского, но, пожалуй, с удовольствием приготовит нам что-нибудь поесть.

— Спасибо, с удовольствием.

Сабрина неторопливо шла по улице. Лучи солнца пробивались сквозь тень молодой листвы кленов и вязов. Да, тень, подумалось ей. Обязательно нужно будет рассказать все Гарту. Весенний воздух был так нежен и напоен ароматами вспаханной земли, подстриженной травы, сирени и одуванчиков, что ее вновь охватило ощущение умиротворения, которое она испытала у Клаудии. Но к нему теперь примешивалось какое-то тревожное чувство. Обязательно нужно будет рассказать Гарту.

Она помахала рукой хозяину аптеки на другой стороне улицы, ненадолго остановилась, чтобы поздороваться с владельцем магазина «Камины Соренсона». Дойдя до следующего перекрестка, она встретила соседку, покупающую в магазине платье для внучки.

— По-моему, восемьдесят долларов — это дороговато, как вы думаете? — спросила соседка у Сабрины, остановившейся на пороге магазина. — Я хочу сказать, для трехлетней девочки дороговато.

— Очень впечатляющая цена.

— Дочь сказала бы, что я швыряюсь деньгами. Сами посудите, ну долго ли трехлетняя малышка проходит в этом платье? Но какое оно все-таки симпатичное, правда? У французов такие хорошие ткани, вот эта, например, из Прованса, и мне очень нравится.

— Тогда покупайте. Такие платья на самом деле шьют не для детей или их родителей, а для дедушек и бабушек.

— Вы хотите сказать, мы меньше других считаем деньги?

— А что плохого в том, чтобы тратить их на того, кто нам по-настоящему дорог?

— Ровным счетом ничего. Решено, беру. Спасибо, Стефани, я так рада, что вы оказались здесь.

Я тоже рада, что я здесь, подумала Сабрина, продолжая свой путь. Клаудия же говорила: я нашла свое место.

До «Коллектиблз» осталось идти еще полквартала, когда она увидела на углу улицы мальчишку. Он поддевал ногой и отшвыривал камешки. Похоже, он, кого-то ждал. Сердце у нее екнуло.

— Клифф, в чем дело? Что произошло?

— Ничего особенного.

— Ничего особенного? Что это значит? Если ничего особенного не происходит, то почему ты стоишь здесь и поджидаешь меня, ведь ты ждешь меня, не так ли? — Когда он кивнул, она добавила: — А почему ты сейчас здесь, а не на уроке… математики, верно? Сегодня это предпоследний урок, а потом еще один, по американской истории. Плюс тренировка по футболу.

— Ого, а ты, мама, оказывается, все помнишь!

— Только я что-то не припоминаю, чтобы сегодня были каникулы.

Он поддал ногой еще один камешек.

— Мне все надоело.

— Надоело?

— Я и так знаю все, чем они там занимаются.

Сабрина внимательно посмотрела на его хмурое лицо.

— Давай прогуляемся, — предложила она, и они направились в сторону озера. Клифф был уже почти одного роста с ней, и она внезапно ощутила гордость от того, что у нее такой красивый сын. Вот он неторопливо идет рядом — еще мальчик, но мальчик порядочный, честный и с веселым нравом… И можно представить себе, каким он станет, когда вырастет. Но сейчас на его лице не было и тени веселости, хотя Сабрине показалось, что он не столько рассержен, сколько смущен.

— Ты что, встал и вышел из класса потому, что тебе там все надоело?

— А я туда и не ходил. Я и так знал, чем они будут заниматься.

— Это что, из-за уроков, которые тебе нужно было приготовить вчера вечером?