Закрыв глаза, она на мгновение погрузилась в полудрему, но тут же открыла их навстречу солнцу. Голова была как в тумане. Мне нужно все, с отчаянием подумала она… все, все, все… неужели я так ничему и не научилась? Она почувствовала, что это невозможно, и при мысли об этом все тело словно оцепенело. Потом она снова подумала: «Никто не может получить все сразу, и я знаю, что мне было бы гораздо легче принять то, что у меня может быть, если бы Сабрина решила, что мы сделаем так, чтобы мне не пришлось…»

Она устыдилась собственных мыслей и еще крепче сжала руки на коленях. Прости меня, Сабрина. Я все еще пытаюсь переложить на тебя ответственность за собственную жизнь.

Стук в дверь заставил ее вздрогнуть. Наверное, горничная, подумала она, проходя в гостиную. Пусть лучше придут, когда мы уйдем. Она отворила дверь.

— Мама! — воскликнул Клифф и бросился к ней с таким жаром, что ей пришлось отступить вглубь комнаты.

— Мамочка, bonjour? bonjour![38] — От радости и возбуждения Пенни сначала прижалась к Стефани лицом, нырнув под широко раскинутые руки Клиффа, а потом принялась пританцовывать на одном месте. — Это папина идея! Ну как, мы тебя удивили? Удивили, правда? Это и есть наш сюрприз! Ты ведь не знала, что мы приезжаем!

Под натиском детей Стефани пошатнулась и чуть не упала. Ее захлестнула бурная радость, и, нагнувшись, она сжала детей в объятиях.

— Ты ведь ничего не знала, правда? — продолжал допытываться Клифф. — Так ни о чем и не догадалась, да?

— Да, — прошептала Стефани. — Ах, как я люблю вас, люблю вас, люблю вас… — Она без конца повторяла одни и те же слова. Она целовала своих детей, а их радостные лица были обращены к ней. Стефани всем телом тянулась к исходившему от них теплу и неуемной энергии. Тут она опять почувствовала прилив слабости и, пошатнувшись, сделала шаг назад.

Она услышала, как хлопнула дверь, и, вскинув голову, встретилась взглядом с Гартом. Он смотрел на нее.

Ее словно ударило током, и она поспешно отвела взгляд. Она, казалось бы, напрочь вычеркнула его из жизни. Сейчас Стефани не верила своим глазам, видя его так близко с собой и с детьми. Так, словно они одна семья, с которой она была долго разлучена. А он протянул к ней руки, и глаза его светились такой любовью. Так было в первые годы их жизни вместе. Она вдруг ощутила острый прилив ревности: сестра вызвала в нем такое чувство, а ей это оказалось не под силу.

Она покачала головой, словно стараясь отмахнуться от этих мыслей. В считанные доли секунды она подсознательно заметила, что седины у него прибавилось, выражение худого лица приобрело нежность, которой она раньше за ним не замечала. Да и вообще он стал куда привлекательнее по сравнению с тем мужчиной, которого она знала и помнила. Но усилием воли она заставила себя отвести от него взгляд и переключилась на детей, не умолкавших ни на минуту. Эти протянутые к ней руки, любовь, светившаяся в его глазах, предназначались не ей, но она не могла сказать ему, что она не Сабрина. Она не была к этому готова. Она даже не могла поздороваться с ним, как жена, встретившаяся с мужем. Если ему это не понравилось, что ж, он сам виноват. Какое у него право устраивать такие сюрпризы? Ладно, она разберется во всем этим позже. Может быть, он просто уйдет и оставит ее вместе с детьми.

Вместе с детьми и Леоном.

— Ты сегодня пахнешь по-другому, — укоризненным тоном сказала Пенни. — Это духи? А говорила, что тебе не нравятся духи.

— Ах… Может, все дело в шампуне, я купила себе новый. Лучше расскажите, как вы долетели. И как оказались здесь. А то я думала…

Обнявшись, они все вместе прошли мимо спальни, дверь в которую была закрыта, и вышли на террасу. Гарт не тронулся с места. Он был вне себя от потрясения, его душила холодная злоба. Эта женщина — не его жена. Он понял это, когда встретился с ней взглядом. Они с Сабриной прожили тринадцать месяцев, и он знал ее так, как никого на свете. Эта женщина — не она.

Эта женщина — Стефани.

Значит, она не погибла при взрыве. Значит, это не ее хоронили в Лондоне. Не ее оплакивали целый год. Выходит, все это время она жила… впрочем, какая, черт побери, разница, где она все это время жила… не все ли равно? Как бы там ни было, она должна была жить тайком, потому что все считали, что ее уже нет в живых. И вот она здесь собственной персоной, путешествует вместе с Сабриной, живет с ней в одном гостиничном номере, проводит вместе с ней время… Неужели Сабрина так часто за этот год наведывалась в Лондон за тем, чтобы повидать сестру? А затем она вернется в ту жизнь, которую ведет сейчас и о которой он не имеет ни малейшего представления.

А Сабрину она отошлет обратно в Эванстон.

Выходит, им оказалось мало того, что они попытались каждая пожить новой жизнью. Им еще захотелось оставить все, как есть сейчас, до конца. Выходит, обман продолжался.

Он смотрел на Стефани, лицо которой лучилось радостью, пока дети рассказывали ей про аэропорт имени О'Хары в Чикаго, и про аэропорт имени де Голля в Париже, а потом о том, как они летели. Они были настолько поглощены собственными приключениями, что не просили ее рассказать о себе. Они смотрели на нее, но были заняты собственными заботами, и она рисовалась им, словно в тумане. Они по ходу событий подлаживали действительность под себя — если в этом была необходимость.

Я тоже раз так сделал, подумал Гарт. Но больше не собираюсь.

— Знаешь, мам, нам дали такие аккуратные маленькие наборы. Там еще зубная щетка складывается пополам…

— А еще, мам, там была кислородная маска. Кое-кто из пассажиров надел их, когда решил поспать, и вид у них был такой странный!

Гарт с застывшим лицом смотрел на них. Почему она мне ничего не сказала? Если им захотелось оставить все как есть, я бы тоже был не против. Боже милостивый, почему она ничего мне не сказала, чтобы мы вместе во всем разобрались, зарегистрировали наш брак в установленном порядке, жили, не скрывая правды…

Потому, что тогда ей пришлось бы обо всем рассказать детям.

Но мы вместе могли бы это сделать.

Смогли бы?

И что бы мы им сказали?

Что эта женщина, которую они считали матерью, обманула их. Что их настоящая мать в один из сентябрьских дней упорхнула и ее не было целый месяц, пока не погибла… считалось, что погибла… И за все это время она даже не повидалась с детьми, не поговорила с ними. Смогли бы мы все это сказать Пенни и Клиффу?

— А еще расческу и тапочки, они такие смешные. Зачем надевать тапочки в самолете?

— А еще нам дали сборник кроссвордов, и мы заполнили целых шесть!

Конечно, мы могли бы им все рассказать. У нас сильные дети, и если мы отнесемся к ним со всей любовью, на которую способны, может быть, нам удастся как-нибудь помочь им пережить все это. Это лучше, чем жить во лжи. Если бы она сразу обо всем мне рассказала, мы могли бы все уладить и наладить вновь совместную жизнь. А теперь это невозможно. Теперь нас больше ничто не связывает.

Я больше не допущу, чтобы она меня обманывала.

Его тело было так напряжено, словно натянутая проволока, что того и гляди лопнет. Он чувствовал: все тело похолодело. Стиснув зубы, он наблюдал за Стефани и детьми бесстрастным взглядом, хотя в душе у него бушевала буря. Она же на него так ни разу и не взглянула.

Посмотри на меня, черт бы тебя побрал! Посмотри, что ты сделала с нами, со всеми нами… Он сделал размашистый шаг по направлению к ней и увидел, как она тут же отступила в сторону… значит, она ощущает его присутствие, хотя и не подает виду, словно чувствует между ними пространство. Он остановился. Ни к чему устраивать скандал при детях. Во всяком случае, не сейчас. Нужно время, чтобы придумать, как рассказать им о том, чего они еще не знают, о том, как мать и тетка снова и снова обводили их вокруг пальца — раз, другой, третий, причем в последний раз сделали это с особой жестокостью. Он чувствовал, что еще немного, и клокочущая ярость прорвется наружу; ему хотелось вырвать детей из объятий этой женщины и увести их подальше, всячески оберегая их даже от ее вида. Он не двинулся с места. Нет, он подождет, пока они с ней не останутся наедине.

Или пока он не останется наедине с Сабриной.

А где она? Теперь ему было все равно, кто перед ним — Сабрина или Стефани, потому что сейчас, впервые с тех пор, как началась вся эта дурацкая затея, ему предстояло столкнуться с обеими обманщицами сразу.

Но он не может спрашивать у Стефани, где сестра, пока не удастся оторвать от нее Пенни и Клиффа. А как это сделать, черт побери?

В дверь позади постучали, и он круто обернулся. Если это она… Нет, это не она; она, наверное, не стала бы стучать в дверь собственного номера. Скорее всего горничные, мелькнула у него мысль. Вот и хорошо. Их появление даст возможность отвлечь внимание Пенни и Клиффа. Он открыл дверь.

— Гарт! — воскликнула Александра. — Боже мой, вы приехали на день раньше? Знаете, мужья никогда не должны поступать так по отношению к женам, это… — В глаза ей бросилось его застывшее лицо и напряженная поза. — О, Господи! — Бросив взгляд ему за спину, где на террасе, тесно прижавшись, сидела Стефани с детьми, она повернулась к нему. — Насколько я понимаю, это Стефани, и она все вам рассказала.

— Об этом уже все знают?

— Почти никто. Она вам рассказала обо всем от начала и до конца? О том, где она была?

— Она ничего мне не рассказывала. Мы еще ни о чем не говорили.

— Тогда как же вы узнали?

Он молча посмотрел на нее. Она залилась румянцем.

— Ну, наверное, если действительно любить человека… — Она снова бросила взгляд на террасу. — А где Сабрина?

— Понятия не имею.

— И, судя по тону, вас это не интересует. Но я не могу в это поверить и готова биться об заклад, что вы и сами этому не верите. — Она посмотрела на Пенни и Клиффа. — Наверное, детей нужно увести куда-нибудь, чтобы вы смогли поговорить. А то мне кажется, вы того и гляди взорветесь. — Она направилась мимо него прямо на террасу. — Пенни и Клифф! Вот так сюрприз! Прямо как в сказке!

— А что, все уже в Париже? — решительным тоном спросил Клифф.

— Подавляющее большинство, во всяком случае. А вы меня разве не обнимете?

Подбежав, они обняли ее. Стефани вскинула голову, словно очнувшись от сна.

— Извини, я совсем забыла… Живерни… Мармоттан…

— Небольшое изменение в планах. Поскольку взрослым есть о чем поговорить, детям нужно удалиться. — Она непринужденно обняла Пенни и Клиффа за плечи. — Ну что ж, пойдемте и оставим родителей вдвоем. Я поведу вас в свое любимое кафе, оно, кстати, всего в нескольких кварталах отсюда. Каждый день, в половине двенадцатого, там выступает фокусник. Мы позавтракаем, а потом выпьем по чашке cafe au lait.[39]

— Фокусник? — переспросил Клифф. — Он француз?

— Может быть. Хотя, мне кажется, национальность тут ни при чем.

— Мы еще маленькие и не пьем кофе, — вставила Пенни.

— В Эванстоне — возможно, но не в Париже, — ответила Александра, потихоньку выводя их из гостиной.

— А какие он показывает фокусы? — поинтересовался Клифф.

— Об этом никогда нельзя спрашивать, Клифф, большая часть того, что делает фокусник, построена на неожиданностях. Как и в любви, — добавила она, пристально глядя на Гарта до тех пор, пока он не поднял голову и не посмотрел на нее. — Неожиданности бывают всегда, и любовь, по идее, должна уметь приноравливаться к ним, а не опускать руки. Вот в этом весь и фокус: должно быть что-то такое, за что можно держаться даже тогда, когда не знаешь, что творится вокруг.

— А мы, правда, выпьем кофе? — продолжала допытываться Пении. — Мы ведь не стали старше, хотя и приехали в Париж.

— Вы старше, чем были вчера. К тому же кофе в чашке только половина, все остальное — горячее молоко. Cafe au lait так и переводится: кофе с молоком. А если вам не понравится, то попросим принести горячий шоколад.

— А как насчет вина? — спросил Клифф. — А то, если уж мы в Париже…

Александра рассмеялась.

— С этим сложнее. По пути обсудим. Гарт, а вы со Стефани пока поговорите не торопясь. Увидимся позже.

— Нет! — Стефани чуть ли не бегом бросилась с террасы, в ужасе при мысли о том, чтобы остаться с Гартом наедине и рассказать ему, кто же она на самом деле. — Мы пойдем с тобой. — Двигаясь как-то нескладно от охватившего ее сильного волнения, она проскользнула мимо Гарта и отворила дверь. — Ну же, пойдемте, пойдемте!

Александра посмотрела на Гарта.

— Я была бы рада прогуляться вместе с ними. Это доставило бы мне огромное удовольствие.

— Нет! — закричала Стефани. — Пойдемте!