Стефани пристально посмотрела на него.

— Да, но я не собиралась этого делать. Врачи сказали мне, что я нарочно подавляю в себе мысли о своей прошлой жизни, потому что меня не отпускает чувство вины за то, что я сделала. И они были правы. Мне не удалось ничего вспомнить. Но теперь, когда я действительно все помню, у меня такое ощущение, словно я — никто. Я хочу сказать, что чувствую себя как неприкаянная.

Сабрина взяла ее за руку.

— Все будет в порядке. Просто у тебя еще не было времени свыкнуться с мыслью, что теперь ты все помнишь.

— Нет, дело не только в этом. — Высвободив свою руку из руки Сабрины, она принялась вертеть бокал, перебирая его пальцами. — Я говорила тебе на днях, что ты оставалась собой все то время, что была на моем месте. Весь прошедший год ты была и мной и самой собой одновременно. Ты знала, чего хотела, знала, где твое место в жизни, и полагалась только на свои силы, строя собственное будущее. Мне кажется, в большинстве своем люди знают это и вообще не ломают себе голову над такими вопросами. Они словно построили себе дом, обставили его мебелью и теперь могут ходить из одной комнаты в другую с закрытыми глазами. Они так хорошо его знают, знают, что он принадлежит им и никому другому, вот он и становится их отражением, и всякий раз входя в дом, они видят в нем самих себя.

Снова бросив взгляд на Гарта, она заметила, что он смотрит на нее с нескрываемым любопытством. Впервые за все те годы, которые они прожили вместе, она испытала странное удовольствие оттого, что сумела вызвать к себе интерес Гарта Андерсена.

— Но будучи в Лондоне, я лишь хотела поставить себя на место Сабрины, а от Стефани Андерсен отмахивалась как только могла. А потом, оказавшись во Франции, я стала Сабриной Лакост и начала свою жизнь там, по мере сил стараясь ее разнообразить. Во мне смешалось столько разных жизней, столько разных ощущений, что я утратила всякое представление о том, что же представляю из себя на самом деле, и теперь уже не знаю, кто я. И не знаю, где мое место в жизни.

Вьюрок, приземлившийся рядом со стеной террасы, принялся долбить клювом каменную кладку, сделал несколько прыжков, словно пробуя, не опасно ли это, и, взмахнув крылышками, улетел.

— Дети — это все, что у меня есть. Разве ты этого не понимаешь? Ты должен это понять: они — единственное, в чем я целиком и полностью уверена! Когда я думаю о них, все кажется мне таким ясным. Я знаю, они могут дать мне то, чего у меня нет: я стала бы им матерью и тогда бы поняла, кто я на самом деле, мы нашли бы с ними общий язык, и тогда я поняла бы, где мое место в жизни.

Наклонившись вперед, Сабрина протянула руку ко второй бутылке, немного помедлила, чтобы унять дрожь в руке и налила вино в бокалы.

— А мне казалось, задача родителей как раз в том и состоит, чтобы помочь детям понять, что они собой представляют, помочь им найти свое место в жизни.

Стефани вспыхнула.

— Это жестоко. Я говорю искренне.

— Я тоже. У Пенни и Клиффа уже есть то, что ты ищешь. За прошедший год они многому научились. Разве ты ничего не заметила?

— Нет, заметила! Черт бы тебя побрал, черт бы тебя побрал, ты же сама знаешь, что заметила! — Сквозь навернувшиеся на глаза слезы она сердито посмотрела на Сабрину. — Они стали совсем другими. Как я могла этого не заметить? Они стали… сильнее, чем раньше. — Она запнулась. — Смелее. Раскованнее. — И тут она произнесла слова, которые хотела сказать с самого утра, когда увиделась с детьми. — Как ты, Сабрина.

— Как мы обе, — поспешила добавить Сабрина. — Ты же воспитывала их все эти годы, пока я не заняла твое место.

— Нет. Ты же знаешь, что я хочу сказать. Все годы я завидовала тебе. И дело не только в той жизни, которую ты вела, нет, дело в том, что ты все время хотела приключений. Когда мы были совсем юными, это ты помогла мне избавляться от сомнений, ты даже командовала мной, и я была тебе за это благодарна… хотя быть благодарной так непросто! А потом, уже живя в Эванстоне, я, бывало, сердилась на себя за робость и думала: вот ты бы сделала все, чтобы познакомиться с каким-нибудь новым человеком, решить ту или иную проблему, или посмотреть опасности в лицо, вместо того чтобы избегать ее. Этому ты научила Пенни и Клиффа. Они никогда не смогли бы стать взрослыми, если бы они только злились на самих себя из-за боязни нового, они бы так не повзрослели за этот год. А теперь они будут все время идти вперед. Как ты.

И тут Гарт впервые ощутил прилив жалости к Стефани. Он понимал, что она права. За тот год, что они прожили с Сабриной, у его детей появилось большее желание идти вперед, готовность встречать все, что принесет им будущее, они прониклись большей уверенностью в себе. Они не стали сообразительнее или обходительнее, но теперь в большей мере могли бросать вызов окружающему миру. И Стефани это поняла.

Сабрина чувствовала, как Гарт испытующе смотрит на них. У нее мелькнула мысль, что сейчас впервые человек со стороны видит, как сестры стараются разрядить возникшее в отношениях между ними напряжение, видит всю любовь и уму непостижимую близость, связывающую их. Человек со стороны? И это ее любимый Гарт, отец Пенни и Клиффа. Вот он сидит, откинувшись на спинку кресла, всем своим видом демонстрируя спокойствие и небрежный интерес — такой же, каким Сабрина видела его уже много раз, хотя на самом деле он внимательно слушал, попутно оценивая, затем анализируя все и сопоставляя услышанное со своими представлениями. В том, как держался ее любимый Гарт, не было и тени небрежности или беззаботности. Он с неподдельным любопытством относился ко всему на свете и, за исключением тех случаев, когда его охватывал гнев, был готов выслушать все что угодно, однако доверял он только голым фактам; на эмоции он полагался лишь тогда, когда они не вносили путаницу в упорядоченный мир. Нет, он — не человек со стороны, он — частица того порядка, который Сабрина и Стефани восстанавливают после внесенной ими самими сумятицы. Он плоть от плоти их; и все они зависят друг от друга.

Она мысленно вообразила, что они втроем были как бы опутаны нитями паутины. Она оставалась невидимой, пока лучи солнца не упали на нее, на доли секунды отчетливо высветив прочность нитей и тесное переплетение их между собой. Да, вот мы сидим сейчас на террасе отеля в Париже под ярким солнцем и безоблачно голубым небом, и вьюрок проносится мимо, словно желает проверить, здесь ли мы еще. И мы, трое людей, причастны к этой трагедии. Казалось бы, какая ничтожная малость в масштабах всего мира, но применительно к жизни каждого из нас она приняла гигантские размеры. Жизнь опять то подавляет нас, то дарует нам счастье, то ввергает в пучину отчаяния. Да, мы ведем себя как исключительно воспитанные люди, но мы до смерти напутаны.

Молчание затягивалось. Вскочив, Стефани отошла на несколько шагов в сторону и, прислонившись спиной к стене, скрестила руки на груди, словно защищаясь.

— Знаешь, ты тоже здорово изменился. Это очевидно. Ты не такой жесткий, каким был раньше, — сказала она, обращаясь к Гарту, — даже несмотря на все те ужасные вещи, которые ты сегодня наговорил. Насколько я помню, у тебя всегда было жесткое выражение лица, как будто ты собираешься читать очередную лекцию или кого-то отчитывать. И хотя это и покажется смешным, но ты, похоже, тоже стал увереннее в себе, как Пенни и Клифф. Не знаю, о чем это говорит. Может быть, ты обнаружил, что жизнь не ограничивается одной генетикой.

Она перехватила его взгляд, брошенный на Сабрину, заметила, как их глаза встретились. Они смотрели друг на друга не отрываясь.

— Да, наверное, — вздохнула она. — Наверное, так оно и есть. И ты влюблена в него, — добавила она, обращаясь к Сабрине. — Я еще никогда не видела тебя влюбленной. Когда ты выходила замуж за Дентона, я думала, что ты любишь его, но это ведь было просто развлечение для тебя, правда? Теперь ты совсем другая. Такое впечатление, что у тебя в жизни все так, как и должно быть, что ты можешь идти дальше, ты не замыкаешься в себе… и растешь дальше.

Сабрина улыбнулась.

— Мне нравится, как ты сказала. То же самое я подумала про тебя, когда приехала в Везле.

— Ах… Значит, я тоже вызвала у тебя такие мысли? А кажется, что с тех пор прошло столько времени.

Стефани принялась расхаживать по террасе короткими, нервными шагами, еле касаясь рукой каменной стены.

— Может быть, со мной так и было. Мне кажется, со мной так и было, пока память не вернулась. А потом я так во всем запуталась…

Дойдя до угла, где заканчивалась терраса, она повернулась к ним лицом.

— У вас теперь новая семья, — сказала она чуть не укоризненным тоном. — Все вы так сильно изменились, особенно Пенни и Клифф. Они так… Боже, они так счастливы. А я не знаю… будет ли для них лучше, если… я не уверена… — Она закрыла глаза. — Я не уверена, что смогу это сделать, — докончила она шепотом.

— Стефани. — Сабрина уже привстала, собираясь подойти к сестре, но, наклонившись, Гарт придержал ее за руку. Она снова встретилась с ним взглядом и, ощутив тепло его руки, решила дать Стефани возможность разобраться во всем самой.

Стефани открыла глаза.

— Наверное… если дети счастливы, никто не вправе лишать их этого счастья. Они так прекрасны… правда, они так прекрасны, Пенни и Клифф? Так полны жизни и радости… Когда они, пританцовывая, шли по улице с Александрой, казалось, они идут покорять Париж. Им все было нипочем! Впрочем, нет, они тревожились, оттого что родители вроде бы разлюбили друг друга. А мне кажется, они уже привыкли к тому, что родители любят друг друга, правда? Они привыкли к этому. Дом, где безраздельно властвует любовь. Ведь они привыкли к этому?

— Да, — тихо ответила Сабрина.

Наклонив голову и словно пытаясь собраться с мыслями, Стефани уставилась на камешек, словно вьюрок, долбивший здесь стену своим клювом.

— Всю прошедшую ночь мы не спали, и я все думала о том, как вы жили в Эванстоне, в этом ужасном старом доме: все постоянно скрипит и требует ремонта… и вот вы все собираетесь на кухне за ужином всей семьей… Я отчетливо представляла все комнаты в доме и в них — всех вас, всех вместе… Перебирала в памяти все, о чем ты рассказывала мне в Лондоне — школу, футбольные тренировки Клиффа, рисование Пении, их друзей, этого молодого китайца… всю ночь я думала о вас, о вас вместе, но в основном о Пенни и Клиффе, и понимала, что они счастливы. А потом, когда их увидела, не поверила собственным глазам, я и представить не могла… что они так счастливы, так довольны, так переполнены любовью в… семье, где царит любовь.

Они долго молчали. Снаружи доносились звуки уличного движения, словно приглушенный рокот океана, и терраса казалась островком в нем.

— Я хочу сказать, что не… не представляю… как я бы заявила права на все это. На все, что вы создали вместе. Потому что детям кажется, что все так и должно быть, и они даже представить себе не могут какой-то обман. Мне сначала думалось, что они считают иначе, но это оказалось не так. Они счастливы. Они уверенно идут по жизни, все в ней кажется им знакомым… и стабильным. Они полны доверия, а не страха. До тех пор, пока… пока я… пока я буду молчать.

Она смотрела на Гарта.

— Сегодня я обратилась к тебе с просьбой насчет детей, потому что мне казалось, если ты скажешь «да», мы еще можем все уладить. Мне казалось, было бы так замечательно, если бы они остались с нами. Я бы сделала все, что в моих силах, чтобы они были счастливы. — По губам ее скользнула слабая улыбка. — Счастье в мгновение ока. Но я не могла предложить тебе ничего нового, потому что не знала, как мы этого добьемся и что я скажу им, когда они узнают, что я — не Сабрина… потому что они, конечно же, об этом узнают. Ведь я не смогла бы обмануть их больше, чем на несколько часов… просто мне хотелось… это было бы так прекрасно. Словно я могла по собственному желанию сделать мир таким, что бы в нем все было прекрасно. Но что бы я стала делать, если бы они начали расспрашивать меня, почему я не такая, как их мать, которую они знают? Я не смогла бы сказать им правду. Раньше мне казалось, что можно придумать тот или иной способ сделать это, а теперь вижу, что нет. Они никогда бы не доверились мне. Дети ведь считают, что родители всегда будут рядом. Мне кажется, им еще как-то удается пережить развод родителей, но ведь сейчас речь не о разводе. То, что мы с тобой натворили, — игра… Робер сказал, что это глупая и опасная игра… и мы играли в нее так беззаботно, словно на руках у нас была колода карт. Как можно после этого надеяться, что дети поверят в надежность и стабильность этого мира? Мне это не под силу. Я не могу увести их с собой и сделать вид, что я их… — Губы ее шевельнулись, но она не издала ни единого звука. Потом еле слышным голосом она продолжала: —…сделать вид, что я их мать, когда мать у них уже есть.