Татьяна Тронина - Печальный зверь

– Какая же ты дрянь, – мрачно сказала Нина в сторону Оли, серебристой бабочкой трепетавшей в объятиях Сидорова-Айхенбаума. Особенно убивали Нину кружевные трусики разлучницы, шепот о которых наконец донесся и до нее.

И в этот момент окружающие тоже все поняли. Мать невесты напряглась и поддержала дочь.

– Зараза! – веско крикнула она.

– Но это была честная борьба, – шепнула одна из приглашенных девиц на ушко другой.

– Полный нокаут, – согласилась та.

– А если это любовь? – вдруг ни к селу ни к городу решил заступиться за жениха охранник-свидетель. Он тоже был по ту сторону баррикад.

– Предатель! – завизжала свидетельница и шваркнула в него картонной папкой с поздравлениями.

Почтенная контора по созданию программных продуктов мгновенно оказалась расколотой надвое. Разразился скандал. Кое-кто из мужчин принялся закатывать рукава, какой-то даме срочно потребовалась валерьянка, свидетельница визжала, негодуя за всех обманутых невест, чиновница жадно впитывала происходящее.

– Прекратить! Всех уволю! – рявкнул Платон Петрович Крылов, но то был гудок тонущего «Титаника»…

А что жених?

Он был прекрасен в своем молчании, в своей скорби, в своей неподдаваемости суете. Он молчал потому, что хотел сердцем постигнуть истину окончательно, он молчал потому, что не так-то просто в один миг отказаться от своего честного имени, стать подлецом, бросившим свою невесту посреди свадьбы… Оля ждала-ждала от Димы хоть одного знака внимания, но тот молчал. Тогда Оля шепнула звездным братьям:

– Уведите меня отсюда.

И те под руки вывели из зала красавицу, неверно колеблющуюся на своих шпильках.

За спиной продолжал бушевать скандал.

Близнецы проводили Олю до ее квартиры.

– Останьтесь, – сказала Оля.

У Близнецов было шампанское.

Они напились шампанского, а потом Оля в своем свадебном платье и на шпильках танцевала соло, вспыхивая всеми оттенками перламутра. Она танцевала странные танцы – вероятно, пришедшие к ней благодаря генетической памяти. Ее дикие предки пели в ее крови хриплыми тонкими голосами – животную песню победы, победы без радости.

Ближе к ночи, отчаянно боясь одиночества, Оля снова повторила:

– Останьтесь.

К тому времени было выпито все шампанское, даже то, которое Сидоров купил в соседнем гастрономе по второму разу. Телефон молчал – и это было зловещее молчание, оно говорило о том, что скандал еще бушует где-то там и где-то там продолжают рваться струны.

Кровать была одна. Но большая, как лесная лужайка.

– Поместимся все, – просто сказала Оля.

И Сидоров с Айхенбаумом целомудренно притулились по краям, оставляя своей нимфе теплую серединку.

– Спокойной ночи, – произнесла Оля, разбавляя пропитанный шампанским воздух запахом цветочных духов.

– Спокойной ночи, – ответили ей Близнецы и попытались добросовестно закрыть глаза.

Среди ночи Оля вдруг проснулась, вся в тихих слезах – ей показалось, что сейчас порвалась последняя струна, и произошло нечто неизбежное, грустное, но вполне заурядное. Неужели она смогла наконец разлюбить Диму? Близнецы не спали, они слушали шорох ее слез, падающих на крахмал полотняной подушки…

Рано утром, когда троицы еще спала, в дверь позвонили. Полусонная Оля побежала открывать – она думала, что это пришел Дима. Но на пороге стояла мамаша Нины.

– Разлучница! – проскрипела с ненавистью пожилая женщина. – Гадина!

Оля передернула плечами – от холода и испуга.

– Почему? За что вы со мной так? – пролепетала она. – Я же ничего не сделала…

Да, она ничего не делала. Она просто надела на себя красивое платьице, туфельки, кружевное белье… Но мамаша Нины демонически расхохоталась:

– Гореть тебе в аду, разлучница!

На этот вопль, стуча по полу босыми пятками, прибежали Сидоров с Айхенбаумом, полуобнаженные и прекрасные как молодые боги. Они мгновенно просекли ситуацию и оттеснили Олю в глубь квартиры, подальше от пожилой Немезиды. Сам Канова не поленился бы слепить эти прелестные юные мускулы, эти напряженные икры… а повороты голов, а линии рук, небрежная драпировка простынь!

– Ага, – скрипнула мамаша, оглядывая скульптурную группу в неглиже. – Ага, развратница… – повторила она и поспешила скрыться, держа на кончике языка новую сплетню.

Дима появился у Олиных дверей только вечером. Пьяный, плачущий, жалкий…

– Оленька, я люблю тебя! – пролепетал он. – Давай поженимся, а?

Но Оля выставила его вон. Наваждение прошло.

…Контора после этого события разделилась на два враждующих лагеря. Одни сотрудники сочувствовали серьезной женщине Нине, другие – восхищались хорошенькой женщиной Оленькой.

Танцующей походкой, в ситцевом пестреньком платьице появилась Оля в конце следующей недели в кабинете директора.

– Ну что, Платоша, – нахально сказала она, садясь к нему прямо на стол, – что делать будем?

Она имела в виду ультиматум, который выдвинули некоторые из сотрудников: «Или она, или мы».

– Поедешь в Петербург, – мрачно ответил директор, – поработаешь какое-то время в филиале. Считай за командировку.

Оля кивнула кудрявой головкой, потянула г-на Крылова за галстук и поцеловала его долгим поцелуем прямо в административные губы. Не закрывая глаз, Платон Петрович впал в глубокий обморок. Так безнадежно сладко его за последние двадцать лет еще никто не целовал.

– Зайди в бухгалтерию, – могильным голосом произнес он, не выходя из транса. – Командировочные. Суточные и подъемные…

Кстати, со своим начальником она в первый раз была на «ты».

В Петербург на «Красной стреле» Оля поехала не одна. Ее сопровождал коллега, большой специалист по компьютерным сетям, бывший очень высокого мнения о своих умственных способностях. Его фамилия была Потапенко. Он являлся прямым потомком того самого писателя, который в свое время соперничал с Чеховым, – тоже лишний повод возгордиться, впрочем, если не брать в расчет результатов этого соперничества. У Потапенко в кофре пряталась бутылка дагестанского коньяка. Он давно положил глаз на Олю. Свои сети он раскидывал не только в виртуальной реальности.

В преддверии белой ночи специалист по сетям разлил коньяк по пластиковым стаканчикам.

– Ну, за здоровье…

Оля поощрительно похлопала Потапенко по гладко выбритой щеке и назвала его «пупсиком». «Клюет», – подумал потомок литератора. За «Красной стрелой» в голубых сумерках неслись на крыльях чьи-то легкие тени…

Под утро Потапенко ползал по коридору с пустой бутылкой дагестанского коньяка и собирал галстуком вагонную пыль, тем самым впрямую помогая железнодорожной обслуге. Оля его выгнала из купе «за неприличное поведение». Потомок рыдал в голос и пытался высморкаться в подол мрачной проводницы. Проводница отгоняла его веником…

На берегах Невы Потапенко продолжил свои ухаживания. Он даже грозился спрыгнуть с колоннады Исаакия, если Оля не пойдет ему навстречу…

Но она не пошла.

В разгар белых ночей в Питер приехал Платон Петрович Крылов и сказал Оле, что бросил свою семью – жену, двух дочерей (25 и 23 лет), двух незамужних сестер предпенсионного возраста, тещу и сестру тещи (ветерана вредного производства).

– Как же ты их всех смог бросить, Платоша? – изумленно спросила его Ольга. – Они же без тебя пропадут!

– Знаешь, Оля, – задумчиво сказал Крылов. – Я почти тридцать лет жил для них. А теперь хочу пожить и для себя… В сущности, счастливый человек – это не тот, кто живет правильно, а тот, кто живет так, как ему хочется… Чувствуешь разницу?

«Чувствую», – ответила Оля и поцеловала его. Потом еще и еще…

«А ведь он милый, – подумала она. – И он мне нравится!»

Несмотря на разницу в возрасте, союз Крылова и Оли оказался действительно очень счастливым.

Нина все-таки добилась своего и вышла замуж за Диму Пашечкина. На этот раз Дима отвертеться не смог – Нина забеременела и тем самым отрезала гениальному программисту все пути к отступлению.

Сидоров уволился и вскоре уехал в Израиль. Он сам от себя этого не ожидал, но ему очень хотелось избавиться от всего того, что напоминало ему об Оле, – от компьютера на работе, от закадычного друга Айхенбаума, от того кафе через дорогу, где они обедали втроем, от сладковато-дымного московского воздуха, от этого акающего говорка, который звучал на каждом углу… Он поселился в кибуце, стал говорить и даже думать только на иврите и целый день проводил на банановых плантациях. Он был всем доволен, и лишь солнце, слишком яркое, иногда досаждало ему. Он написал Айхенбауму, что сделал обрезание.

Айхенбаум получил наследство после смерти своего троюродного дяди, немецкого миллионера, и тоже уволился из конторы. Он решил на одном месте долго не засиживаться и отправился в путешествие по Европе, стараясь ни в чем себе не отказывать. Как-то в Голландии он снял сразу аж трех дам известной профессии… А в Богемии, на каком-то деревенском празднестве, он увидел цыганку. Она была еще молода и даже хороша на любителя – правда, если ее как следует отмыть, – в каких-то немыслимых лохмотьях. Она плясала в пыли, у дороги. И что-то знакомое было в ее ломаных, странных движениях… Потом, в Египте, отдыхая после спуска с пирамиды, Айхенбаум вспомнил этот танец и написал пальцем на горячем песке: «Amata nobis quantum amabitur nulla…»[1]

Потапенко купил подержанный джип и женился на внучатой племяннице Мичурина.