— И это тоже пройдет, — сказала Кэти. — Так всегда бывает.

— Через сто лет разговоров, — сказала Эллисон и встала, чтобы уходить. — Ты увидишь. В конце концов Селена будет вынуждена уехать.

— Непохоже, чтобы она собиралась убегать, — сказала Кэти. — Вчера я была в магазине твоей мамы. Селена дружески беседовала с Питером Дрейком. Она не уедет.

— Ты всегда в любом разговоре видела перспективу для любовных отношений, — резко сказала Эллисон. — Не волнуйся. Дрейк не станет рисковать из-за Селены. Тед Картер не стал, и он не будет. Мужчины все одинаковы.

— Господи! — воскликнула Кэти. — Что с тобой случилось там, в Нью-Йорке? Ты никогда так не говорила до того, как уехала.

— Я поумнела, — сказал Эллисон.

— Чепуха, — сказала Кэти. — Все, что тебе надо, — это найти хорошего парня и выйти за него замуж.

— Нет уж, спасибо, — ответила Эллисон. — Любовь и я плохо совместимы.

Заявление Эллисон было слишком легкомысленным, но в это лето она не только думала так, она в это верила. За любовью пришла боль, которой не было до отъезда из Нью-Йорка, но которая выжидала, пока Эллисон вернется в Пейтон-Плейс, и теперь переполняла ее. Эллисон казалось, она умрет от этой боли. Боль была такой сильной, что Эллисон задыхалась, и такой острой, что у нее обнажились все нервы, и от этого было еще больнее.

Эллисон заново переживала свои детские потери и рыдала от жалости к самой себе. «Я потеряла Родни Харингтона для Бетти Андерсон, Нормана Пейджа для его матери и маму для Майкла Росси. Что я сделала не так? Что со мной происходит?»

Она прибыла в Нью-Йорк в сентябре, через три месяца после окончания средней школы. Констанс настаивала на том, чтобы Эллисон остановилась в одном из этих депрессивных отелей для женщин, но Эллисон не стала терять времени и сразу начала отстаивать свою независимость. Через пятнадцать минут после того, как она сошла с поезда, Эллисон изучила все нужные ей объявления в «Нью-Йорк Таймс». Одно из них привлекло внимание Эллисон.

«Девушка, которой нравится не лезть в чужие дела, хочет разделить квартиру-студию с близкой по духу девушкой, которой нравится заниматься тем же».

Эллисон аккуратно списала адрес и в течение часа познакомилась и въехала в квартиру девушки двадцати лет, которая называла себя Стив Вэлейс.

— Только не зови меня Стефания, — сказала Стив. — Не знаю почему, но, когда меня так зовут, я чувствую себя бледной и скучной, как персонаж Джейн Остин.

На Стив были широкие пятнистые, под леопарда, брюки и ярко-желтая рубашка. Волосы — богатого каштанового цвета, а в ушах огромные золотые серьги-обручи.

— Ты актриса? — спросила Эллисон.

— Еще нет, — хрипловатым голосом ответила Стив. — Еще нет. Все, что я пока делаю, — бегаю по конторам для распределения ролей, но как модель я могу себе позволить снимать квартиру и питаться. А ты чем занимаешься?

— Пишу, — не без страха сказала Эллисон. За такие слова над ней часто смеялись в Пейтон-Плейс.

— Но это же просто замечательно! — воскликнула Стив, и в эту секунду Эллисон полюбила ее.

Но писать рассказы и продавать их, как поняла Эллисон, это совершенно разные вещи. Она начала осознавать, что ей невероятно повезло, когда она продала свой первый рассказ, и что дорога к следующему напечатанному рассказу действительно будет каменистой.

— За редактора, как тот, который купил «Кота Лизы», — часто и горячо провозглашала она раз в неделю тост, получая щедрый чек от Констанс.

На стене в гостиной Стив Эллисон повесила цветную иллюстрацию из журнала, напечатавшего «Кота Лизы». В течение первого года в Нью-Йорке она часто смотрела на нее и таким образом набиралась мужества, так как бывали дни, когда она боялась, что никогда не сможет зарабатывать на жизнь как писатель. Но потом она встретила Бредли Холмса, литературного импресарио, и перед ней начали открываться новые двери. Ей бы никогда не добиться успеха, если бы не Холмс, но думать о нем, сидя на кровати у себя в комнате в Пейтон-Плейс в этот жаркий день, было настолько больно, что Эллисон уткнулась в подушку и разрыдалась.

«О, я люблю тебя, люблю», — рыдала она, а потом вспоминала прикосновения его рук, и к горю примешивался стыд. Чем плотнее Эллисон зажмуривала глаза, тем отчетливее возникал его образ.

Бредли Холмсу было сорок лет, это был крепко сложенный брюнет, хотя он был ненамного выше Эллисон.

— На твоем месте легче продавать сразу издателю, — говорила Эллисон ее приятельница Стив, — чем хорошему импресарио.

После серии отказов, полученных от секретарей импресарио, Эллисон подумала, что, возможно, это правда. И после еще одного абсолютно катастрофического опыта, когда она уже склонна была думать, что на ее месте главное не продать рассказ импресарио, а прорваться через его секретаря, Эллисон нашла убежище в нью-йоркской публичной библиотеке. Книга, которую она выбрала, оказалась бестселлером, и автор посвятил ее «другу и импресарио Бредли Холмсу», который, по словам автора, был настоящим другом, терпеливым гением с душой Христа и, кроме того, лучшим импресарио в Нью-Йорке.

Эллисон тут же расплатилась и узнала в телефонном справочнике адрес Бредли Холмса. Его офис находился на пятой авеню, и, чуть позже, в тот же день, Эллисон села за машинку и напечатала историческое письмо мистеру Бредли Холмсу. Она писала, что, видимо, заблуждалась, когда думала, что литературные импресарио по роду своей работы должны читать рукописи, которые им приносит автор. Если она права, как получилось, что она, завоевавший премию писатель, не может встретиться с импресарио лицом к лицу? Если же она ошибается, для чего тогда вообще существуют литературные импресарио в этом мире? И еще восемь страниц в таком же духе. Эллисон отправила их по почте, не перечитывая, так как боялась, что, если начнет обдумывать написанное, — передумает.

Через несколько дней она получила ответ от Бредли Холмса. Он был напечатан на плотной бумаге кремового цвета, в верхней части листа было выгравировано его имя. Ответ был коротким, Эллисон приглашалась в офис на пятой авеню для знакомства с мистером Холмсом, где она должна будет оставить свои рукописи для прочтения.

Когда Эллисон впервые теплым, солнечным утром вошла в офис мистера Бредли Холмса, там было светло, в воздухе пахло дорогими коврами, затушенными сигаретами и книгами в кожаных переплетах.

— Садитесь, Эллисон Маккензи, — сказал Бредли Холмс. — Должен признаться, я немного удивлен. Не ожидал, что вы так молоды.

Бредли часто пользовался словом «молодой» в той или иной форме во всех разговорах с Эллисон.

— Я гораздо старше, — говорил он.

Или:

— …Я прожил гораздо дольше.

Или:

— У тебя удивительно проницательные глаза для такой молодой девушки.

И много, много раз он говорил:

— Там будет симпатичный молодой человек, который, я думаю, тебе понравится.

Эллисон провела с ним, может быть, около пятнадцати минут, а потом он вежливо проводил ее до лифта.

— Прочитаю ваши рассказы как только смогу, — сказал он ей. — Я свяжусь с вами.

— Хм, — сказала позднее Стив. — Старый трюк всех импресарио. Не звоните нам, мы сами вам позвоним. К счастью, я никогда не натыкалась на это как модель, но из театральных контор меня выпроваживали именно с этими словами! Так что ничего не выйдет с Бредли Холмсом. Тебе лучше попробовать что-нибудь еще.

Через три дня Бредли позвонил Эллисон.

— Здесь есть некоторые вещи, которые я бы хотел обсудить с вами, — сказал он. — Вы можете прийти ко мне в офис сегодня?

— У вас есть талант, — сказал Бредли Эллисон, и с этой минуты она была готова умереть за него. — У вас, — продолжал он, — хорошо получаются короткие рассказы. Думаю, на данный момент, мы сконцентрируемся именно на этом. Сохраним ваш талант на потом, например для написания большого романа. К несчастью, я только не знаю, где можно поместить ваши рассказы. Толстые журналы могут платить вам достаточно, чтобы вы могли прожить на это, но они равнодушны к рассказам, полным старых дев, котов и секса. Вот.

Он подал Эллисон рукописи, которые являлись лучшими рассказами Эллисон.

— Мы будем работать над этим, — сказал он.

Через две недели Эллисон относилась к Бредли не иначе как к гению. Через два месяца он продал два ее рассказа, и она начала думать о написании романа.

— У тебя полно времени, — говорил он ей. — Ты так молода. Но, коль скоро ты начала зарабатывать приличные деньги в журналах, возможно, тебе никогда не захочется писать книгу. Приступай, если хочешь, посмотрим, что у тебя получится.

— Да, Бред, — сказала Эллисон. Если бы он сказал ей, что для нее было бы хорошо сунуть руку в пропеллер, она бы сделала это. — Да, Бред.

Они обедали в одном из хороших ресторанов в Ист-Сайде, где Бред был завсегдатаем.

— Мне не нужно выезжать из города, чтобы встретить персонажи испорченных типов, — сказал он. — Я встречаю достаточное количество подобных типов на так называемых литературных чаепитиях.

После этого Эллисон начала сторониться деревенских жителей, но еще гораздо раньше Бредли начал осознавать, какое огромное влияние он имеет над своей молодой клиенткой.

— Думай сама, — говорил он ей. — У нас не отношения Трилби — Свенгали, не заблуждайся на этот счет.

Но Эллисон привыкла к зависимости. Она звонила и советовалась с ним по тысяче разных проблем, которые легко могла решить сама.

— Не надо думать, что я твой отец, — предупреждал ее Бредли.

Эллисон так и не думала. Он был для нее Бог.

Потом Бред начал знакомить ее с разными молодыми людьми. Самым интересным из них был высокий молодой человек но имени Дэвид Нойс, который писал, как она говорила, «романы общественного значения».

— Хотел бы я, чтобы Эллисон смотрела на меня, как она все время смотрит на Бреда Холмса, — говорил он Стив Вэлейс. — Я даже смущаюсь, когда вижу, как она на него смотрит. Столько любви и преклонения. Я бы не выдержал. Интересно, как ему это удается?

Эллисон нравился Дэвид. Он открыл для нее целое королевство новых мыслей и идей, он помогал ей, когда она начала писать роман. Она рассказала ему легенду замка Сэмюэля Пейтона, и он внимательно ее выслушал.

— Звучит неплохо, — сказал Дэвид. — Конечно, будет трудновато. Тебе придется вкалывать, как черт, чтобы сделать из Сэмюэля симпатичный персонаж. Если ты сглупишь, он окажется негодяем.

— Бред считает — это замечательная история, — сказала Эллисон. — Он говорит, это будет настоящий бестселлер.

— Смеллер, — поправил Дэвид.

— Ну, не каждому дано быть гениальным мальчиком.

Дэвиду было двадцать пять, и после публикации его первого романа он был признан критиками как новое яркое дарование. Он хотел изменить мир, и ему трудно было понять таких людей, как Эллисон, которые писали либо для денег, либо для славы. Дэвид видел мир без войн, нищеты, преступлений и тюрем и постоянно пытался заставить других видеть это же. Бредли Холмс называл Дэвида — «молодой человек с предназначением», и, конечно, Эллисон тоже так его воспринимала.

— Сам он предназначенный, — сказал Дэвид, когда Эллисон передала ему слова импресарио. — Он как Нью-Йорк. Блестящий и предназначенный для гонки за деньгами. У Бреда и Нью-Йорка много общего, у них один критерий — доллар.

— Какие ужасные вещи ты говоришь! — воскликнула Эллисон, чуть не в слезах от злости. — Бред милый и самый мягкий человек из всех, кого я встречала.

— Бред чертовски хороший импресарио, — сказал Дэвид. — А я редко видел, если вообще когда-либо видел, деньги и мягкость, разгуливающие рука об руку.

— Иногда, — раздраженно сказала Эллисон, — а точнее всегда, ты меня утомляешь. Бред — мой единственный и лучший друг.

— О? — саркастически спросил Дэвис. — А как же тот парень, Росси, о котором ты мне рассказывала? Тот, который встал на твою сторону, когда пострадала твоя подруга Кэти? Он тебе не друг? Когда он встал рядом с тобой, он рисковал своей работой и с трудом заработанным положением, которое приобрел в этом змеином гнезде, которое ты называешь Пейтон-Плейс. Как же насчет Росси? Мне показалось — это он твой лучший друг.

— А, он, — Эллисон передернула плечами. — Он — другое дело. Это муж моей мамы.

— Иногда, — медленно сказал Дэвид, — мне кажется, для того, чтобы убедиться в том, что у тебя есть душа, ее следует положить под микроскоп.

— Дэвид, давай не будем ругаться. Хотя бы один вечер. Давай будем просто друзьями.

Дэвид молча смотрел на нее некоторое время.

— Я не хочу быть твоим чертовым другом, — сказал он.

— Ну и кем же ты тогда хочешь быть? — спросила Эллисон.