Наконец часы показали, что ей пора отправляться на обед. Женевьева огляделась — не видит ли кто — и повязала свой лоскут вокруг ножки скамьи.

Войдя в кухню и сев на свое место (теперь у нее было свое постоянное место, между Домеником и Марселем), она сообразила, что можно было избежать всех этих сложностей с условным знаком: ведь Доменик сейчас придет, и она могла подать ему знак здесь, за обедом. Однако Доменик на этот раз не пришел, чего уже давно не делал, и обед прошел без него. Это обстоятельство озадачило и взволновало Женевьеву. Почему он не пришел? Не хочет выдать своего волнения? Или боится получить отказ? Она терялась в догадках.

Между тем подошло время обеда для гостей. Подавая блюда, Женевьева услышала за столом обрывки разговоров. Гости рассказывали о своих планах. Оказывается, Роберт Хаген намеревался сходить в горы, расположенные поблизости от поместья. Для этого он привез с собой все необходимое альпинистское снаряжение (Женевьева вспомнила рассказ Катрин о тяжелых рюкзаках, которые ей пришлось нести в комнату гостей). Встал вопрос, кто примет участие в экспедиции. Первым вызвался Фуллер — ведь он покорил немало вершин в Кордильерах. Лоуренс заявил, что он, к сожалению, весьма занят и вряд ли сможет принять участие в походе, хотя хотел бы.

Неожиданно заговорила Шарлотта:

— Я очень хотела бы принять участие в вашей экспедиции, Роберт. Но двое мужчин на одну неопытную женщину — это, я думаю, мало. Если бы мистер Брэндшоу все же выкроил время и включился в эту группу, я бы, пожалуй, попросилась на роль новичка.

— По отношению к вам, Шарлотта, я чувствую себя должником, — сказал Лоуренс. — Вы ведь хотите запечатлеть меня в каком-то прочном материале (“И уже запечатлела, да как здорово”, — прибавила про себя Женевьева, убиравшая в этот момент со стола). Что ж, после такой просьбы отказать трудно.

Хаген выразил искреннюю радость по поводу такого решения. Камилла добавила, что она уже дважды лазила с мужем на скалы в Альпах и ей очень понравилось, но теперь (она выразительно посмотрела на свой живот) это, к сожалению, исключено. Было решено отправиться, как только Лоуренс возвратится из своей поездки в Антиб.

— Я должен был выехать сегодня, меня ждут, — пояснил англичанин, — но, к сожалению, я не успел закончить кое-какие расчеты.

Жоржетта при этих словах ничего не сказала, лишь, как заметила Женевьева, криво усмехнулась.

Как только обед закончился, она быстро сняла с себя платье, вынула и разложила на кресле свой темно-зеленый костюм и уже собралась одевать юбку, когда заметила, что на колготках спустилась петля. Надо одеть новые. Она сняла колготки, когда в дверь постучали. Уверенная, что это Шарлотта, Женевьева накинула короткий халатик, распахнула дверь — и увидела Ричарда Фуллера. Оба остолбенели, однако американец первым вышел из замешательства.

— Видит Бог, на это я не рассчитывал! — воскликнул он. — Наверное, мне лучше подождать за дверью.

— Нет уж, — возразила рассерженная Женевьева. — Незачем вам торчать возле моей двери, привлекая общее внимание. Раз уж пришли, входите. Садитесь вот сюда, к окну, и не оборачивайтесь.

Американец послушно уселся на указанный стул и заметил:

— В конце концов, все это чистейшие условности. Ведь возле бассейна вы обнажены гораздо больше.

— Вся наша жизнь состоит из таких условностей, — возразила Женевьева, поспешно роясь в шкафу в поисках колготок. — Вы не хуже меня знаете, что если исключить из нашего существования все условности, то с ними исчезнет и культура, и общение станет попросту невозможным.

— Вот этим-то вы мне и нравитесь, — произнес Фуллер, непроизвольно порываясь оглянуться на собеседницу. — Что, еще нельзя? Хорошо, хорошо, сижу. С вами можно разговаривать на равных — а это так редко случается с женщинами.

— Видимо, я чего-то не понимаю, мистер... хорошо, Ричард, — сказала Женевьева, натягивая колготки. — Мне показалось, вы недавно нашли того, с кем вам нравится общаться.

— Что ж, в наблюдательности вам не откажешь, — сознался американец. — Да, я несколько увлекся. Если бы вы знали, как она хороша! Почему Шарлотта не изваяет ее? Это была бы прекрасная скульптура, поверьте! Нет, я ничуть не стыжусь этого своего увлечения и не сожалею о нем, но... Беда в том... Можно мне, наконец, повернуться? Ага, так гораздо лучше. Терпеть не могу говорить, не видя собеседника! И знаете, это платье вам очень идет. Почему я вас раньше в нем не видел?

— Это не платье, а костюм, — поправила писателя Женевьева. Стоя перед зеркалом, она подкрашивала ресницы. — Так в чем ваша беда?

— Да беда в том, что с прекрасной Жоржеттой абсолютно не о чем говорить, кроме жизни морей и океанов. Нет, она еще напичкана массой всяких сведений — ведь она, оказывается, любительница шарад и кроссвордов — но к чему мне весь этот хлам? Человек интересен не тем, чем набита его голова, а тем, как он этими сведениями распоряжается. Интересна игра мысли, фантазии, а не знание о том, насколько Средиземное море глубже Северного или какая змея укусила Клеопатру. Слушайте, милая Женевьева, я никогда не видел, чтобы вы делали макияж. Что случилось?

— Случилось то, Ричард, что вы вломились ко мне — кстати, так и не объяснив причины вашего внезапного визита — в самый неподходящий момент. Мне надо идти, так что наш, безусловно, интересный разговор придется отложить.

— Ах, как же я не догадался! — хлопнул себя по лбу американец. — Вы идете на свидание! Ну конечно! Позвольте, но кто же этот счастливчик? Ну-ка, ну-ка, дайте подумать... Это не Лоуренс... Наш мэтр? Нет, маловероятно, хотя... Кажется, догадался. Наш герой — этот мрачный цветовод, презирающий богатых бездельников. Я угадал?

— Ну, в общем... да, — выдавила из себя Женевьева, обескураженная даже не тем, что Фуллер так легко открыл ее секрет, а тем, что он почти дословно повторил слова Доменика. — А откуда... откуда вам известно, как он думает?

— Ну, дорогая Женевьева, вы меня обижаете, — развел руками Фуллер. — Можно сказать, что любопытство — это моя профессия. Я, конечно, не бытописатель и не такой уж психолог; в своей работе я больше полагаюсь на собственную фантазию, чем на психологическую достоверность. Однако мне всегда интересно разгадывать окружающих меня людей. А это довольно легко — ведь люди охотно говорят о себе и еще охотнее — о других. Ну-ну, значит, мой счастливый соперник — наш анархист-лесовод. Что ж, желаю приятно провести время. Впрочем, боюсь, свидание не будет слишком интересным. Не буду вас задерживать, — с этими словами американец поднялся. — Вероятно, лучше мне уйти первым. Если мы выйдем вместе или, упаси Боже, я останусь в комнате после вас, это быстро станет известно нашему герою и породит у него совершенно ненужные подозрения.

— Пусть каждый подозревает все, что ему угодно, — вспыхнула Женевьева. — Мне не нужна конспирация. Идемте.

Они вышли в пустой коридор и последовали к выходу. Хотя Женевьева и говорила только что о своем равнодушии к людской молве, все же она обрадовалась, обнаружив, что и коридор, и площадка перед флигелем пусты. Правда, когда они уже выходили, ей послышалось, что сзади них быстро закрылась дверь; но обернувшись, она ничего не заметила.

Во дворе Фуллер, помахав на прощание рукой, повернул к замку. Он уже входил в него, когда Женевьева вспомнила, что так и не получила ответа на один вопрос.

— Ричард, — окликнула она американца, — вы так и не сказали, зачем заходили?

— За тем, что уже получил, — обернувшись, любезно ответил писатель. — Побеседовать с вами, посмотреть, как вы живете, узнать что-то новое... Могу сказать, что визит оправдал мои ожидания — и даже с лихвой.

С этими словами он скрылся в замке, а Женевьева поспешила к розарию. Чувствовала она себя, надо сказать, довольно скверно. Как легко Фуллер обвел ее вокруг пальца! Она готова была бросить ему в лицо упреки, задать несколько язвительных вопросов — пусть оправдывается. А он и не думал оправдываться; она и не заметила, как сама оказалась в положении подопытного кролика. Кроме того, хотя она и не хотела в этом признаться, ее смутили слова Фуллера о том, что свидание вряд ли будет для нее интересным, его язвительный тон, когда он говорил о Доменике. Вдруг американец окажется прав?

Еще издали, подходя к розарию, она увидела Доменика — он стоял, прислонившись к старому платану. Сразу все сомнения и страхи выскочили у нее из головы: он ждал ее, он хотел ее видеть!

Днем, когда Женевьева думала о предстоящем свидании, она решила, что Доменик не такой человек, который будет проявлять инициативу; поэтому у них будет только то, на что решится она. Тогда же она задумала, что в начале свидания они не поцелуются — ведь она не давала раньше для этого повода. Но теперь, подойдя к парню и увидев его ожидающее, полное растерянности лицо, она поняла, что он нуждается в ласке и поощрении. Поэтому, вопреки первоначальному намерению, подойдя, она легонько коснулась своими губами его губ и тепло ему улыбнулась.

В ответ Доменик взглянул на нее взглядом, полным несомненной любви, и крепко обнял. Женевьеву давно никто так не обнимал. Все мысли о том, как она будет себя вести, что должна, а что не должна делать, вылетели у нее из головы. Она подалась к Доменику. Парень обнял ее еще крепче и поцеловал.

Первый поцелуй вышел у него не слишком удачным — видно было, что он тоже новичок в подобных делах. Но он учился прямо на глазах, и следующие поцелуи были гораздо лучше. Наконец Женевьева опомнилась.

— Пожалуй, мы так и не начнем говорить, — слегка охрипшим от волнения голосом сказала она.

— А разве надо что-то говорить? — спросил Доменик, не выпуская ее из объятий. — По-моему, и так все ясно. Ты мне нравишься. Очень нравишься! Пока я не могу сказать больше, но, возможно, скоро скажу.

— Ты мне тоже нравишься, — не стала скрывать Женевьева, — но...

— Что — “но”?

— Но я пока не знаю, что это — просто так, увлечение, или... или нечто большее. Давай присядем где-нибудь.

— Давай пойдем в рощу секвойи, — предложил Доменик. — Помнишь, я тебе показывал?

Они отправились в восточную часть парка, примыкавшую к горам. Там росла посаженная предшественником Доменика американская сосна. Сидя на скамье, вдыхая чудесный запах смолистых сосен, они говорили о своем детстве, о годах учебы, об обитателях замка. Разговоры то и дело прерывались поцелуями, которые Доменик стремился сделать возможно более долгими. Они и не заметили, как стемнело. В сопровождении Доменика Женевьева вернулась во флигель. Их могли увидеть — да, наверно, и видели. Ну и пусть! Женевьева еще не знала, что из этого выйдет, но не считала нужным скрываться.



Глава пятая


На следующее утро Женевьева проснулась с чувством, что в ее жизни произошло что-то радостное, и в то же время есть задача, которую ей надо решить. Она быстро поняла, откуда идет ощущение радости — от свидания с Домеником. И это же свидание задало ей задачу. Что это — увлечение, которое скоро пройдет, или нечто серьезное? Она вспомнила его руки, губы, выражение лица, нежность; вспомнила, каким он был, когда неделю назад расправился с тремя негодяями. Да, он славный, милый, но... Желанный ли? Любимый?

Она лежала не шевелясь, глядя в потолок; потом повернулась, так что ей стало видно окно. В прорези между шторами виднелся кусок неба с розовеющими на рассвете облаками. В детстве и потом в лицее она любила так лежать рано утром и размышлять. Много она передумала в эти утренние часы! В лицее они вдвоем с подругой Жанной снимали квартиру у мадам Делонэ. Женевьева всегда просыпалась первой и, пока никто не встал, думала, думала... Именно в эти утренние часы она принимала многие важные для себя решения, меняла свое мнение о людях, прощалась со многими страхами и сомнениями. Сейчас, спросив себя о Доменике, она поняла, что не может сказать ни “да”, ни “нет”. “А ведь это уже плохо, — подумала она. — Если бы ты могла сказать “да”, оно бы уже звучало в тебе. Ну, да видно будет”. Взглянув еще раз в окно, она решила, что пора вставать.

Убрав комнаты Шарлотты и художника, Женевьева по привычке направилась в комнату Брэндшоу. Англичанин, уходя, уже давно не запирал от нее дверей, но теперь дверь почему-то была заперта. Не придав этому значения, Женевьева отперла дверь, вошла и... увидела Лоуренса Брэндшоу. Невозмутимый, несгибаемый кладоискатель спал, сидя за столом. Мигал экран компьютера, весь испещренный цифрами, стол был завален бумагами. Женевьева тронула Лоуренса за плечо. Тот сразу же поднял голову с таким видом, словно он не спал, а лишь притворился спящим, и сразу посмотрел на часы.

— Ого, я, кажется, немного опаздываю! — воскликнул он. — Большое спасибо, что разбудили. Эти расчеты заняли больше времени, чем я думал. Зато теперь у нас полная ясность, можно делать заказ. Да, меня ведь ждут к десяти! Кажется, я не успею выпить утренний чай!