Словно в ответ на его слова, в дверь постучали, и в щель просунулась голова Марселя.

— Машина подана, мистер Брэндшоу, — сообщил он.

— Да-да, иду, — кивнул англичанин и принялся собирать бумаги.

— Может быть, я успею разогреть вам чай? — предложила Женевьева.

— Нет, спасибо, не надо беспокоиться, — покачал головой Лоуренс. — Меня действительно ждут, а я терпеть не могу опаздывать.

Собрав все свои расчеты в папку, он бросил ее в заранее собранную сумку и, не переодеваясь, направился к выходу. Женевьева машинально вышла за ним в коридор. Ей почему-то было жалко Лоуренса Брэндшоу, хотя невозмутимое лицо англичанина каждым мускулом говорило о том, что обладатель лица в жалости не нуждается.

Проходя мимо комнаты Жоржетты, Лоуренс на секунду задержался и даже взялся за ручку, словно хотел открыть дверь, затем повернулся и своим ровным шагом спустился во двор и сел в машину. Женевьева выглянула из окна, чтобы пожелать кладоискателю счастливого пути, но не успела: дверца хлопнула, загудел мотор, и машина скрылась из виду. Почему-то в этот момент Женевьева вспомнила о террасе Ричарда Фуллера, с которой можно было наблюдать за всем, происходящим во дворе, самому оставаясь незамеченным.

За завтраком Доменик, получая из ее рук чашку кофе, шепнул:

— Сегодня там же?

Она молча кивнула. И вновь с сожалением отметила, что в момент, когда их руки соприкоснулись, ток не пробежал по жилам, ее не обдало горячей волной, как было тогда в лицее в первые моменты ее знакомства с Даниэлем: ее сердце оставалось теперь холодным. Она придет на свидание, ответит на его поцелуи, но... Она должна ему сказать, что ответить на его чувство не может. Но как это сказать? Она поняла, что ей жаль Доменика, такого большого и сильного.

После завтрака, убрав комнаты Жоржетты и Фуллера, Женевьева взяла учебники и направилась в парк. На этот раз она миновала свою любимую скамью и пошла дальше. Ей не хотелось, чтобы сегодня ей кто-то мешал. На душе было неспокойно, и девушка хотела заглушить эту тревогу упорными занятиями. В нижней части парка рос старый платан, такой огромный, что на скрещении его нижних сучьев можно было не только сесть, но и лечь. Его-то и выбрала Женевьева в качестве своего нового рабочего кабинета. Взобравшись на нижний сук, она устроилась там, прислонившись к стволу дерева, и погрузилась в чтение. Ветерок шевелил листву, и ее узорчатая тень скользила по странице, между тем как Женевьева с трудом пробиралась вглубь сложного текста. Две синицы перекликались неподалеку в кустах сирени.

Неожиданно Женевьеву вывел из сосредоточенности незнакомый ей женский голос.

— Простите, — услышала Женевьева, — вы мне не поможете?

Взглянув вниз, девушка увидела приехавшую вчера гостью графа. Женщина с портрета! Вчера, оттесненная другими, Женевьева так и не смогла ее хорошенько рассмотреть. От волнения она даже забыла, как ее зовут, однако женщина пришла ей на помощь:

— Мы только вчера приехали, — сказала она. — Меня зовут Камилла, Камилла Хаген. Я хотела пройти к мастерской месье Вернона, но сбилась с пути и все время попадаю не туда. Вы не сможете мне помочь? Простите, что отвлекла вас — я вижу, вы занимаетесь...

— О, я с удовольствием... я сама собиралась... вы нисколько мне не помешали... — забормотала Женевьева, поспешно складывая плед, книги, свои записи, ручки. Как обычно бывает при спешке, все получилось не совсем складно, так что вначале вниз посыпались листки с записями, затем почти на голову Камилле упал толстенный том “Общего курса социологии”, а затем из рук Женевьевы выскользнул и плед. Таким образом, к тому времени, когда девушка наконец спустилась с платана, она застала Камиллу ползающей под деревом и занятой сбором ее вещей.

— Что вы, вам же нельзя! — воскликнула Женевьева, — я сама, я сейчас...

И она кинулась собирать вещи, при этом они с Камиллой столкнулись лбами, от чего гостья охнула.

— Ой, я, кажется, вас задела, — проговорила Женевьева, готовая провалиться сквозь землю.

— Ничего страшного, даже синяка не будет, — махнула рукой Камилла, и по этому беспечному милому жесту видно было, что она действительно не придает всему происшедшему никакого значения. — Но я вижу, вы и правда занимались, и я вас отвлекла.

— Да нет же! — воскликнула Женевьева. — То есть я, конечно, занималась, но мне самой хотелось сходить к месье Вернону, так что вы подошли очень кстати, и мне совсем нетрудно. Это вон туда, идемте.

По посыпанной красным песком дорожке они двинулись в сторону мастерской. Женевьева осведомилась, видела ли гостья творения рук Шарлотты, и узнав, что нет, повела ее окружной дорогой, так чтобы можно было посмотреть “Лесную королеву” и несколько других скульптур. Вокруг “Лесной королевы” Камилла обошла несколько раз — видно было, что ей понравилось. Женевьева была рада за подругу.

— А вы, я вижу, изучаете социологию, — заметила Камилла, когда они двинулись дальше. — Собираетесь где-то учиться?

Женевьева рассказала о своих планах.

— Мне интересны люди, — призналась она. — Почему они поступают так, а не иначе, почему одни одиноки, а другие окружены множеством друзей, хотя ничего не делают для этого. Иногда мне кажется, что я их понимаю, но чаще — нет.

— Но это ближе скорее к психологии, чем к социологии, — заметила Камилла. — А если такой интерес соединяется с владением пером, то вы можете стать журналистом или даже писателем.

— Я еще не знаю, кем я стану и кем хочу стать, — призналась Женевьева. — Пока мне больше нравится социология за ее точность: все можно проверить, все доказать. А в психологии можно объяснить поведение человека, какой-то его поступок так, а можно совсем иначе.

Женевьева отметила, что у ее спутницы было одно свойство: с ней хотелось быть откровенной, рассказывать то, что не говоришь никому. Они были знакомы едва полчаса, а она уже рассказала загадочной женщине с портрета о себе так много, как никому в замке. Она знала, что у нее самой есть такое свойство: люди часто бывают с ней откровенны. И вот она, пожалуй, впервые встретила человека, в этом отношении похожего на нее и даже превосходившего. Девушка прямо физически ощущала исходившую от гостьи симпатию и доброжелательность. При этом Женевьева заметила, что ее спутница в основном слушает и не любит распространяться о себе.

Так за разговорами они незаметно дошли до мастерской Вернона. У художника как раз был перерыв. Стоя у плиты, он караулил закипающий кофе.

— О, какие гостьи! — воскликнул он, увидев входящих.

Камилла с любопытством огляделась.

— Как здесь много новых работ! — воскликнула она.

— Да, с тех пор, как вы были у меня в Париже, я не сидел без дела, — подтвердил Вернон.

Камилла внимательно осмотрела все картины, висевшие на стенах, а затем ее внимание, как это было и с Женевьевой, привлекла незаконченная картина, стоявшая на мольберте.

— Какая здесь буря! — воскликнула она. — Я прямо-таки чувствую ярость ветра. А эти двое под кипарисом, конечно, влюблены друг в друга. Но кто они? У них нет лиц!

— Да, это влюбленные, — подтвердил художник. — Я уже рассказывал милой Женевьеве об этом замысле. А теперь могу сообщить и ей, и вам: сейчас я уже знаю, кто будет изображен на картине, в чьих душах разразится эта буря. Собственно, она уже началась, я слышу первые раскаты грома. Скоро все мы станем свидетелями больших потрясений, которые ожидают наших знакомых.

— Почему же вы не дописываете? Почему у них все еще нет лиц? — допытывалась Камилла.

— Возможно, я сделаю это уже сегодня, — сказал Вернон. — Закончу картину — и запру мастерскую на ключ. Помочь нашим друзьям ничем нельзя, они сами все должны решить за себя, а знать о том, кто они, буду только я. Зачем это знать кому-то еще?

— Но потом, когда все закончится, мы сможем ее посмотреть? — спросила Женевьева.

— О да, конечно! — заверил ее художник. — Обещаю вам, что вы с Камиллой будете первыми зрителями.

Вернону пора было вновь приступать к работе. Женщины собрались уходить. Перед уходом Женевьева еще раз взглянула на склонившихся друг к другу влюбленных. То ли Вернон немного тронул кистью их фигуры, то ли еще почему, но они показались Женевьеве немного другими, не такими, как в первый раз, когда она их увидела. Она склонилась к полотну, и внезапно в ее голове сверкнула догадка. Она еще раз взглянула на полотно. Да, очень похоже! Она ничего не сказала ни художнику, ни Камилле, но подумала, что если ее догадка действительно верна, то буря предстоит, действительно, сильная.

Вечером, собираясь на свидание с Домеником, Женевьева неожиданно для себя самой решила одеть свое новое золотистое платье, которое она в первый раз отвергла как слишком открытое. Теперь же ей почему-то хотелось одеть его. Возможно, ей хотелось таким образом поднять настроение. Она так делала в лицее: обновка улучшала настроение и придавала ей сил. К тому же, рассуждала она, наступила жаркая погода, самое время ходить в открытых и коротких платьях.

Направляясь в рощу секвойи, где должен был ждать ее Доменик, Женевьева проходила мимо зарослей жимолости. Внезапно она расслышала смех и чей-то голос. В прогале между кустами она увидела Жоржетту и Фуллера. Девушка и американец стояли друг напротив друга на коленях. По всей видимости, они играли в какую-то игру — одну из описанных Жоржеттой.

Оба одновременно взмахивали сжатыми кулаками, а затем открывали ладони. Как видно, игра более успешно шла у Жоржетты: девушка сняла только блузку и оставалась в короткой белой юбке, между тем как ее партнер был в одних только плавках. Как раз в тот момент, когда Женевьева задержалась возле кустов, американец проиграл в очередной раз. Жоржетта дернула за шнурок, стягивавший плавки и, обняв партнера, повела рукой по его бедру вверх, а затем, захватив плавки, вниз.

Женевьева отпрянула от кустов и на цыпочках, стараясь, чтобы ее не услышали, поспешила прочь. Лицо у нее горело, руки вспотели. Идя к роще, она старалась успокоиться, однако это никак не удавалось. Увиденное подействовало на нее сильнее, чем она думала. И когда она увидела Доменика и ответила на его приветствие, и когда они что-то говорили, она чувствовала себя так, словно это не она сидит на скамье и говорит, а кто-то другой. И когда парень обнял ее и поцеловал, она внезапно ощутила такое желание, которого никогда не ощущала. Она ответила на его поцелуй со страстью, которой не подозревала в себе. Сердце ее билось учащенно. “Ты теряешь голову, — говорила она себе. — Не делай этого. Не делай...” Однако сопротивляться этому зову она была не в силах, и когда Доменик, чувствуя исходящий от нее ток, крепко обнял ее и положил руку ей на грудь, она не стала протестовать. Окружающее исчезло для них обоих, время остановилось. Ласки Доменика делались все более настойчивыми. Наконец он потянул за край платья, приглашая Женевьеву снять его.

— Нет... — прерывающимся голосом произнесла Женевьева, — не здесь... не надо...

— У меня в теплице есть комната, — прошептал Доменик (оба говорили шепотом, хотя их никто не слышал), — там... кровать...

Он поднялся и потянул девушку за собой. Она повиновалась. Доменик крепко обнял ее за талию, и они двинулись в сторону теплицы.

Они уже сворачивали на аллею, ведущую туда, когда впереди, на следующем перекрестке аллей, мелькнула другая пара, идущая так же, как они, в обнимку. Женевьева узнала их: это были Фуллер с Жоржеттой.

Как и в первый раз, вид этой парочки подействовал на Женевьеву, но теперь по-другому. Словно что-то щелкнуло у нее в голове, она будто внезапно протрезвела.

“Что я делаю, — мелькнула мысль. — Я поступаю в точности как эта... особа. Я же не люблю его! И что будет потом? Он решит, что... Я буду его только мучить”. Она мягко высвободилась из объятий Доменика и остановилась.

— Что случилось? — удивился парень, пытаясь вновь обнять ее.

— Нет, — покачала головой Женевьева, отводя его руку. — Ничего не случилось, просто... не нужно.

— Но почему? — еще больше изумился Доменик. — Ты же согласилась!

— Нет, не надо. И не надо объяснений. Просто... Ну, я поняла, что не нужно этого делать.

— Ну перестань, Женевьева! — уговаривал ее парень. — Ведь нам обоим было так хорошо. Я же чувствовал, что тебе это нравится. Я понимаю, ты боишься... Но все будет хорошо!

— Нет, Доменик, — уже твердо покачала головой Женевьева. — Я ничего не боюсь, но лучше, если этого не случится. Просто я на какое-то время потеряла голову, а теперь она снова на месте. Ты хороший, замечательный, я очень хорошо к тебе отношусь, но...

— А хочешь, я скажу тебе, что именно сейчас случилось, что так на тебя подействовало? — другим, изменившимся голосом внезапно спросил Доменик и, не ожидая ответа, продолжил: — Думаешь, я не заметил этого твоего любимчика, Фуллера? И ты его, конечно, заметила. Вот почему ты стала другой! Мне сообщили, что ты перед нашим первым свиданием вначале приняла его в своей комнате. Я не хотел верить, думал, враки, но теперь вижу — правда. Было такое, а, Женевьева?