Размышляя так, она обогнула замок и вышла на посыпанные красным песком дорожки парка. Вечерело, воздух уже стал прохладным; пахло лавром и душистым табаком. Внезапно Женевьева почувствовала, что за искусно постриженным лавровым кустом кто-то есть. Инстинктивно она замедлила шаг, но потом подумала, что один раз она сегодня уже пряталась, и второй раз будет перебор. Стараясь ступать, наоборот, тверже и громче, она пошла дальше.

На лужайке за кустом стояли двое. Женевьева узнала смуглого Лоуренса, рассказывавшего о своих приключениях, и сидевшую напротив него хорошенькую девушку. Они целовались; точнее, девушка, расстегнув рубашку своего спутника, целовала его в шею и грудь. Ее руки обвились вокруг его ягодиц, потом правая рука поползла по бедру и легла на брюки мужчины спереди.

— Может, пойдем в комнату? — сдавленным голосом спросила девушка.

— Нет, неудобно, — голос ее спутника был так же бесстрастен, как во время рассказа — пожалуй, лишь чуть мягче и ласковей. — Они ждут, что я буду играть.

— Ну ее к черту, эту музыку. Ты что, исполнитель?

В этот момент мужчина заметил вышедшую на открытую часть дорожки Женевьеву. И вновь ни один мускул не дрогнул на его смуглом лице. Мягко отстранив девушку, в то же время обняв ее за плечи, он поцеловал ее и увлек ко входу в замок. Женевьева, вся красная от того, что стала невольной свидетельницей интимной сцены, машинально прошла еще несколько шагов и остановилась. Ей уже не хотелось гулять, мечтать, думать о своем. Увиденное, вопреки ее воле, взволновало ее. Перед глазами стояло невозмутимое, словно отлитое из бронзы лицо Лоуренса. Да, обитатели замка живут действительно полной жизнью! А она? Как сложится у нее?



Глава вторая


Время приближалось к десяти часам утра, когда Женевьева постучалась в комнату Ричарда Фуллера. В одной руке у нее была стопка чистого белья, в другой — пакет с тряпками и совком для уборки мусора. Она еще с вечера решила, что начнет именно с комнаты американца. Хотя накануне они перебросились всего несколькими фразами, у девушки возникло впечатление, что они давно знакомы. Во всяком случае, она не испытывала перед ним такой робости, как перед мэтром Верноном.

— Заходите, заведение открыто! — услышала она голос Фуллера и, толкнув дверь, вошла. Комната была пуста.

— Мистер Фуллер! — позвала она.

— Я здесь! — голос американца донесся из-за открытого окна. Женевьева с любопытством подошла к окну. Оно было высокое и почти доходило до пола; одна створка играла роль двери. За ней находилась узенькая терраса, заканчивавшаяся лесенкой, которая вела вверх, на чердак. Террасу ограничивала высокая, почти в рост человека, сплошная балюстрада, делавшая того, кто стоял на террасе, невидимым со двора. Ричард Фуллер стоял в конце террасы и разглядывал окрестности. В одной руке у него был стакан с кубиком льда на дне, в другой — сигарета.

— А, это вы! — воскликнул он, увидев Женевьеву, И сделал приветственный жест. Казалось, он был искренне рад ее видеть — или он так приветствовал всех?

— Мадмуазель Женевьева, я не ошибся? У меня не слишком хорошая память на имена и даты. В моем мозгу застревает только что-то необычное, экзотическое. Если бы вас звали, например, Дагмара, я бы наверняка вас запомнил.

— Но ведь вы запомнили и мое имя, — возразила Женевьева.

— Значит, на то были причины, мне пока неведомые. Я вижу, вы приступили к своим обязанностям. А я вот получаю свою порцию утренних наслаждений. Граф, видимо, не случайно дал мне именно эту комнату. Видите, какой отсюда прекрасный вид на горы? Кроме того, с этой террасы очень удобно наблюдать за обитателями замка. А ведь мне, как писателю, полагается быть наблюдательным, подмечать, сравнивать, запоминать детали... да. А скажите, вы уже посетили кого-нибудь? Где уже восторжествовала чистота?

— Нигде, — покачала головой Женевьева. — Вы первый.

— Вот как! В таком случае к чему спешить? Не присоединитесь ли вы ко мне в моих утренних наблюдениях?

— Не слишком логичное предложение, — заметила Женевьева. — У меня еще ничего не сделано. Если бы вы были последним, тогда это выглядело бы логичным.

— А кто сказал, что наша жизнь подчиняется законам, сформулированным этим напыщенным Аристотелем? — американец погасил сигарету о балюстраду и подошел к Женевьеве. — Разве она не подчиняется нашим желаниям? Чувствам?

С этими словами он обнял девушку за талию. Она почувствовала и оценила твердость его руки. Сквозь тонкую ткань платья она ощущала его бедра, чувствовала исходящее от него желание. Секунду Женевьева оставалась в этих крепких объятиях, с улыбкой изучая оказавшееся так близко лицо, затем мягко освободилась. Фуллер не пытался ее удержать; он наблюдал за ней с изумлением.

— Провалиться мне на этом месте, — заявил он, — если я когда-нибудь видел такую реакцию. Бывало всякое, но такое — впервые. Что это значит, прекрасная Женевьева?

— Это значит, что вы мне нравитесь, — просто ответила Женевьева, — и, может быть, даже нравится, как вы обнимаете. Я не откажусь с вами потанцевать, побеседовать. Но ведь вы на этом не остановитесь, верно?

— Совершенно верно, будь я проклят! — заверил ее Фуллер.

— Ну вот, а дальнейшее я совершенно не представляю без любви. Понимаете, не представляю! Искренне не могу понять, как это можно делать. Видимо, это недостаток моего развития, мистер Фуллер, увы, — с притворным смирением она склонила голову.

— Да, вы интересная девушка! — заявил американец. — Я готов сделать вам предложение.

— Как, уже? — продолжая игру, всплеснула руками Женевьева. — Может, все же немного поухаживаете?

— Именно это я и имел в виду! С вами интересно разговаривать. Вы, помимо всего, умеете слушать, а это важно. Кстати, не зовите меня мистером Фуллером. Слово “Ричард” мне нравится гораздо больше.

— Я попробую, — серьезно пообещала Женевьева. — Пожалуй, я начну уборку, а то, боюсь, мы так проболтаем все утро, а ведь я должна закончить все к десяти часам.

— Ну, а я, с вашего разрешения, побуду здесь. Позвольте ваш мешок — туда должен отправиться вот этот окурок. И эта бутылка тоже.

Женевьева вернулась в комнату, подмела пол, застелила чистую постель, вытерла пыль с мебели. Возле стола она остановилась в нерешительности: там стояла пишущая машинка, окруженная разбросанными в беспорядке листами бумаги с какими-то чертежами, схемами, планами.

— Стол не трогать, как я понимаю? — спросила она в открытую дверь.

— Ни в коем случае, — раздался ответ Фуллера. — Каждая бумажка там знает свое место. Все ненужное — в корзинке.

Женевьева пересыпала содержимое корзинки (множество скомканных и порванных бумаг) в мешок, затем отправилась в ванную.

Она уже заканчивала уборку, когда Фуллер вернулся в комнату.

— Так вы еще ни у кого не были? — спросил он.

— Нет, и не знаю, к кому прежде отправиться, — призналась Женевьева.

— Ну, так я могу сказать, что вы смело можете направиться на мужскую половину — в комнаты месье Вернона и мистера Брэндшоу. Мэтр, как я понимаю, отправился работать на природе; что касается сэра Лоуренса... тут информации еще недостаточно, шеф. Но мы работаем, шеф. Одно могу сказать точно: мистер Брэндшоу отбыл из замка в неизвестном направлении и с неизвестными целями в 6.45. Так что его комната, скорее всего, пуста.

— А почему “скорее всего”? — поинтересовалась Женевьева.

— Если там нет трупа девушки, шеф. Я говорю о мадмуазели Жоржетте, шеф, — Фуллер произносил свое “донесение”, вытянувшись в струнку и пуча на Женевьеву глаза.

— Жоржетта? — переспросила Женевьева. Она вспомнила вчерашнюю парочку, встреченную в парке. — Но, может быть... она... действительно там? Удобно ли будет... — встревожилась Женевьева.

— Да нет, шеф. Труп, по моим наблюдениям, ночью убрали в свою комнату. То есть в комнату трупа. Вот туда, шеф, ходить не советую. Мадмуазель Жоржетта все еще там!

Последнюю фразу Фуллер произнес, дрожа от ужаса и так натурально стуча зубами, что Женевьева не выдержала и расхохоталась. Ей очень хотелось расспросить американца о гостях графа, узнать, кто же такой этот мистер Брэндшоу, кто эта хрупкая девушка, сидевшая рядом с художником, и красивая Жоржетта, но время заставляло ее торопиться. Она вышла в коридор и направилась в комнату художника. Та была пуста. Женевьеву поразил царивший в комнате порядок. Она-то ожидала увидеть в жилище знаменитого художника разбросанные тюбики с краской и вообще беспорядок, а тут все было аккуратно сложено, расставлено по своим местам. Что здесь напоминало о профессии хозяина, так это стоящий посреди комнаты мольберт и картины на стенах. Этих работ Вернона не видел еще никто! Она — одна из первых зрительниц. Эта мысль наполнила ее гордостью. Подметая пол, меняя белье, Женевьева все время разглядывала картины. Ах, как бы ей хотелось здесь задержаться, посидеть вон перед тем полотном в синих тонах! Решено: завтра она начнет уборку с комнаты Вернона и придет пораньше.

Затем она направилась в комнату мистера Брэндшоу. В отличие от комнаты художника, эта была заперта. Видимо, хозяин не любил незваных гостей. Но у Женевьевы были ключи от всех комнат. Войдя в жилище мистера Брэндшоу, девушка застыла на пороге. Такого необычного жилища она еще не видела! В комнате было мало мебели, и оттого она казалась очень просторной. Посередине на низком столике стоял макет старинного корабля. Это был какой-то парусник. Рядом лежала книга тоже весьма старинного вида. Прямо на полу была расстелена огромная карта, изображавшая какую-то часть Атлантического океана. Но самое необычное в этой комнате находилось на ее стенах. Здесь были самые разнообразные маски: деревянные, глиняные, бронзовые, они изображали застывших в отрешенности мудрецов и отшельников или приготовившихся к прыжку демонов, еще какие-то необычайные существа. Разглядывать их можно было часами, но Женевьеве приходилось спешить.

Она уже заканчивала уборку, когда дверь бесшумно отворилась, и в комнату вошел ее обитатель. Теперь, вблизи, Женевьева могла рассмотреть его внимательнее.

Он был невысок, ниже среднего роста. Нельзя сказать, чтобы он отличался сильно развитой мускулатурой, но его гибкая фигура, вся, казалось, состоявшая из одних сухожилий, говорила о значительной силе. Он был смугл, как бывают люди, много времени проводящие под солнцем. Глубоко посаженные темные глаза смотрели на все с глубокой невозмутимостью, но чувствовалось, что они могут загораться от гнева или иного сильного чувства.

Поздоровавшись с Женевьевой, он, в свою очередь, представился. Видя, с каким интересом она разглядывает маски на стенах, он сказал:

— В этой комнате, несомненно, много интересного. Думаю, за то время, пока вы здесь будете работать, вы сможете полностью удовлетворить свое любопытство. Спрашивайте о том, что вас интересует, я все расскажу. У меня есть лишь одна маленькая просьба.

— Какая? — спросила Женевьева.

— Если вы будете бывать в городе... Мне бы не хотелось, чтобы все знали о том, что вы здесь видите. Не то чтобы у меня были какие-то особые тайны, но излишняя огласка могла бы повредить моим планам. И не только моим, но и хозяина замка. Надеюсь, я не обидел вас своей просьбой?

— Нет, мистер Брэндшоу, — заверила его Женевьева, — я понимаю, что если люди занимаются делом, то об этом не обязательно должны знать все на свете. Вы, наверно, догадываетесь, что я попала на это место не просто так, граф получил обо мне хорошие рекомендации.

— Я очень рад, что мы поняли друг друга, — скупо улыбнулся Брэндшоу. — Вы сейчас к мадмуазели Ласурс?

— Я, к своему стыду, не знаю, как зовут двух дам, чьи комнаты мне предстоит убирать, — призналась Женевьева.

— Комнату напротив моей занимает мадмуазели Жоржетта Ласурс, — сообщил Брэндшоу. — Она здесь самая молодая, ее легко запомнить.

— Я, кажется, поняла, о ком вы говорите, — сказала Женевьева, делая все, чтобы не покраснеть (хотя что тут можно сделать?): она поняла, что девушка, о которой говорит мистер Брэндшоу — та самая, с которой он целовался вчера вечером, когда она их так неловко застала вдвоем. И это их разговор она невольно подслушала в коридоре.

— Мадмуазель любит поспать, — продолжил свою информацию Брэндшоу. — Так что вы напрасно будете сейчас стучаться — она встает не раньше половины одиннадцатого. Вы сможете убрать ее комнату позже — именно так поступала горничная, которая работала до вас. А вот комнату мадмуазель Жерве убирать можно — она, как и господин Вернон, ушла работать.

Женевьева так и поступила. Открыв комнату мадмуазель Жерве (как она поняла, это была та самая хрупкая девушка, которую она видела возле замка вместе с графом), девушка остановилась в удивлении. Много странного досталось ей увидеть в это утро! Жилище мадмуазели Жерве состояло из двух комнат. Первая не представляла собой ничего особенного, но зато вторая... Она была уставлена столами, верстаками, низкими столиками. И повсюду — на столах, прямо на полу — находились странные, причудливые фигуры. Здесь были гномы, феи, лесные волшебники, были и бюсты нормальных людей. Женевьева узнала головы графа и его дочери. Так вот кем была мадмуазель Жерве — скульптором! Кроме скульптур, Женевьева заметила в комнате и картины. Некоторые из них, как видно, принадлежали месье Вернону, другие написала мадмуазель Жерве. Женевьева, как зачарованная, бродила по мастерской, совершенно забыв о том, ради чего пришла сюда. Из оцепенения ее вывел женский голос, спросивший: