Наталья Майорова - Пепел на ветру

– Ноздря с Гришкой спелись, – рассказывает она приятелям. – Третьего дня им пофартило, купца какого-то раздели, болтают, на шесть тысяч, почин знатный, значит, будут еще дела… Пока на «мельнице» не продулись, я Гришку пощипать за свой интерес хочу…

– Верно, Люшка! Давай щипай его!

Огольцы слушают ее новости про воров из «Каторги» с горящими от возбуждения глазами. Им лет по тринадцать-четырнадцать, но каждый мечтает когда-нибудь стать фартовым. Один – сирота, родился и вырос на Хитровке, другой восьми лет отдан был из деревни в мальчики к портному, но не выдержал положенных пяти лет голода, холода и битья, повстречал шайку огольцов и прибился к ним, сбежав от хозяина.

– А чего звали-то меня? – спрашивает Люша. – Дело какое? На стреме где постоять?

– Ах! Забыл! – Старший из огольцов картинно хлопает себя по лбу. – Тебя ж ажник со среды господин разыскивает. Приличный на вид и не злой. Доктор, кажется, – вон, Алешке мазь от коросты дал. Вынь да положь ему Люшку! Не бойтесь, говорит, я ей плохого не сделаю… Чего у тебя с ним, Люшка, а? Стибрила у него вещь какую? А как он узнал?

– Или, может, у вас енто – любовь?! – добавил второй оголец и мелко захихикал.

Люша быстро вытянула над столом руку и, прежде чем мальчишка успел отклониться, щелкнула его по лбу.

– А не пошел бы он, дохтур, куда Макар телят не гонял… – оскалилась она и тут же непоследовательно спросила у старшего: – Так где ж он теперь?

– Да вон за столом сидит, чай пьет, – усмехнулся мальчишка и пальцем указал в угол, где за столом действительно сидели Аркадий и Лука Камарич.

Люша встала, начала рыться в кармане юбки, чтобы заплатить за чай.

– Не ищи, Люшка. Мы уплотим, нам дохтур денег дал, – сказал старший. – Пойдешь к нему? Или уж беги совсем, а мы его тут подзадержим. Не думай: мы ему, где у тебя нора, не заложили, только то, что ты книжки ходишь у букинистов покупать.

– Пойду поздоровкаюсь, что ж теперь… – сквозь зубы сказала Люша.

Аркадий поднялся навстречу девушке. Сказать по чести, он ее не сразу и узнал. Длинная темная юбка, длинный, явно перелицованный из мужского пиджак, пышные волосы как крышкой прикрыты маленькой шапочкой. В руках – книги и маленькая муфта из беличьего меха. В этом облике Люша выглядела года на три-четыре старше, чем ему показалось в прошлый раз. Весь его тщательно подготовленный зачин разговора сразу оказался неуместным. Эта невысокая серьезная девушка с темными тенями вокруг светлых глаз никак не связывалась в его мозгу с отчаянным баррикадным мальчишкой-гаврошем. И уж тем более с обнаженным ребенком, прятавшимся под его одеялом со старой куклой в обнимку…

– Куклу твою не верну, – вымолвила Люша, глядя прямо в глаза Аркадия. – Продала уже.

Зрачки у нее были острые, как булавки. Взгляд неприятно-голый.

– Не в кукле дело, – сказал Аркадий. – Мы с тобой тогда не договорили до конца… Как, кстати, твоя нога? Не болит?

– Как созрело, выпила водки и резнула ножом, – равнодушно отчиталась Люша. – Вытекло все и зажило как на собаке.

– Господи, Люша! – поморщился Аркадий. – Это же опасно, нужна дезинфекция…

– Я знаю, – важно кивнула девушка. – У нас в Кулаковке прежде фельдшер жил. Той зимой по пьянке в канаве замерз. Он, как выпьет немного и до того, как свалится, нас завсегда учил, как надо лечить. Мы слушали. Так нож Марыська на огне прокалила. А водку не только внутрь, но и снаружи рану полили…

Аркадий промолчал, ясно представив себе картину «операции».

– Так о чем нам еще с тобой говорить-то? – напомнила Люша.

– Я… мне кажется, что, раз уж все так вышло, нам с тобой нужно познакомиться поближе. Мне интересно…

– Но мне-то нимало не интересно! – перебила Люша. – С этим как?

– Это просто невежливо, Люша, – улыбнулся Аркадий. – Все-таки я как-никак спас тебе жизнь…

Люша несколько раз моргнула. Длинные ресницы казались синими. Тот же синий отблеск промелькивал и в волосах, выбивающихся из-под шапочки.

– Ага, – сказала она. – Вот это понятно. Да еще и куклу памятную продала. За мной долг. Ты хочешь, чтобы я тебе его вернула, так?.. Подожди! Сама скажу! Я знаю, что у вас, у господ, эдак не принято, но лишних слов тоже не люблю. Они щекотятся… Значит, так: в квартиру я к тебе больше не пойду, для меня там след нехороший остался. А сейчас мы с тобой пойдем на Грачевку во флигель, там у меня знакомая есть, и номера недорогие. На два часа комнату возьмем – нам ведь хватит, ага? Для тебя там, конечно, не очень чисто покажется, но я Фросю попрошу, она специально для ентого случая дезинфекцию карболкой сделает. – Девушка растянула в холодной улыбке синеватые, словно изморозью покрытые губы, обозначая собственную шутку. – Там надо обязательно вино заказать, но тебе это все ничего стоить не будет, а я им потом все оплачу или отработаю – это уж как выйдет. Только учти – я вообще-то не по этому делу, а больше по воровскому, так что особо изысканных утех не ожидай… Ну что, зови полового, плати, и пошли, что ли? Чего тянуть?

Аркадий страшно покраснел. Пока девушка говорила, кровь прилила к его голове таким бурным и напористым потоком, что, казалось, сейчас фонтаном брызнет из ноздрей. Все слова застряли в глотке комком душных тряпок. Побелевшими пальцами он схватился за край стола.

– Эй, Аркадий Андреевич, ты чего? – позвал Камарич, который оставался сидеть и в общем гуле трактира не слышал тихого разговора. – Что-то не так? Девушка, да вы присядьте на лавку, а то его сейчас удар хватит – а из нас двоих доктор как раз он…

– Лука, пойдемте отсюда немедленно! – сдавленным голосом сказал Аркадий.

– А как же…

– Все после! Оставьте деньги, и пойдем!

Камарич послушно забренчал мелочью в кармане. Люша стояла, чуть отвернув голову в сторону, и искоса, с любопытством рассматривала обоих попеременно. Когда мужчины вышли, она пожала плечами и вернулась за стол к огольцам, которые сидели, жадно вытянув шеи, и пытались хоть о чем-нибудь догадаться.

– Ну, Люшка, ну! Ты их знаешь? Чего они от тебя хотели-то?!

– Есть такие люди, которые сами себе признаться не смеют, чего хотят. И получается – не знают. Так вот – эти из них.

– Неужто и вправду бывают такие? – задумчиво, подперев рукой грязную, поцарапанную щеку, спросил младший из огольцов. – Я вот в школах ни дня не учился, а знаю точно – хочу сто рублей денег, рубаху красного шелка, сапоги гармошкой со скрипом и цéпочку золотую в аршин… И догадать не могу: чего бы мне не сметь в этом признаться?

из которой читатель многое узнает о прошлом семьи Осоргиных и о диковинном завещании Николая Павловича, отца Люши

Мужчины меж тем быстро, обгоняя праздно гуляющих по воскресному времени москвичей, шагали по Тверской улице. На них оборачивались.

– Аркадий Андреич, пойдем медленнее, – предложил Камарич. – И свирепость с физиономии слегонца убрали бы, а? Времена-то какие, не забыли? Нас ведь сейчас за боевиков примут и в участок заберут. И будут не так уж не правы, а?..

Лука слегка пнул Аркадия локтем. Тот в ответ прорычал что-то неразборчивое.

– Ну в чем дело-то, скажите уж… Похоже, прежде чем вы успели обрисовать ей суть дела, девушка сама сделала вам какое-то предложение, от которого вы отказались, так? Но это стоило вам некоторых усилий…

– Заткнитесь, Камарич, не то в морду получите, – попросил Аркадий.

– Молчу, молчу. Ценю целостность своей, как вы изволили выразиться, морды. Да и на вид вы сильнее меня. Хотя, кстати, если дойдет до драки, я вполне могу оказаться ловчее и увертливее…

Добродушно-ироническая болтовня Луки постепенно сделала свое дело. Пошли медленнее, лицо Аркадия потеряло кирпичный оттенок и приобрело свой обычный цвет.

– Что ж дальше? – спросил Камарич, когда проходили резиденцию генерал-губернатора. – Каков, на ваш взгляд, наш следующий шаг?

Уже темнело. На Тверской зажглось электрическое освещение, по боковым улочкам привычно побрели с лесенками фонарщики – зажигать газовые фонари. Из высоких окон большого зала слышны звуки музыки, к подъезду подкатывают кареты, запряженные рысаками, – должно быть, генерал-губернатор сегодня дает бал.

– Увольте, увольте меня! – едва ли не взвизгнул Аркадий. – Передать все это в руки людей, так или иначе заинтересованных в судьбе девушки, рассказать им все как есть, и никогда больше…

– Но вы же сами опасались злоупотреблений…

– Само наше с вами участие в деле и информированность обо всем уже представляет какие-то гарантии. Мы же в любой момент можем поинтересоваться и всякого рода произвол заметить. Вам удалось что-нибудь узнать по своей линии?

– Конечно. Если дневник действительно принадлежит этой девушке – после вашего рассказа я, честно сказать, в этом сильно сомневался, но сейчас, взглянув на нее воочию, склонен полагать, что так оно и есть, – то история выглядит преувлекательной и весьма романического толка.

– Если можно, вкратце, – буркнул Аркадий. – Я, видите ли, романов не люблю. Предпочитаю им «Вестники» Академии наук.

– Экий вы, товарищ Январев, скучный, – пожал плечами Камарич. – Романы надо любить. Они, как и сказки народные, суть претворение бестолковой обыденной жизни в гармоническую и законченную, а стало быть, легкоусвояемую форму. А академические «Вестники» есть не более чем сухой горчичный порошок, которым блюдо жизни посыпают для остроты и пряности вкуса, то есть сами по себе питательной ценности не имеют…

– Лука, ради всех святых, хоть вы не учите меня жить!

– А кто вас еще учит?.. Ладно, ладно, простите и извольте – по существу нашего вопроса… Итак: задолго до реформы, без малого сто лет имением Синие Ключи владели помещики Осоргины. Род не из самых знатных, но вполне добропорядочный и служилый. Дед последнего Осоргина в молодости живал в Петербурге, был принят при дворе и достиг при Александре Первом изрядного богатства и положения, а уже на склоне лет вернулся на родину и до самой своей смерти был губернским предводителем дворянства. Умер, кстати, семидесяти четырех лет, причем не от болезни, а обожравшись за званым обедом. Отец предпочитал Москву, имел там недвижимость и ткацкую фабричку, отличился в Крымской войне и имел Святого Владимира третьей степени с бантом… Во время реформы был назначен мировым посредником. У самого же у него крестьяне почти все были на оброке, женщины ходили в Москву за пряжей на ту же фабрику, а с выкупными платежами он поступил более чем по тому времени оригинально – прикупил еще земель и леса. Потому после тысяча восемьсот шестьдесят первого года поместье сохранилось едва ли не самым крупным землевладением в округе. Старший его сын выбрал военную карьеру и гвардейским капитаном погиб в Туркестане в восьмидесятых при усмирении какого-то мятежа. Младший, он же последний, Осоргин по сравнению с предками и даже с братом выглядел вяловато, хотя закончил университет и даже участвовал в каких-то беспорядках, после чего был сослан под надзор полиции в свое же имение. Там и осел. Отец тут же по сговору женил его на дочери соседей, что позволило еще увеличить поместье и расширить какую-то хозяйственную деятельность. Всем этим Николай Осоргин под отцовым руководством, а потом и без оного занимался без огонька, но внятно и вдумчиво. Завел у себя мериносовых овец и сыроварню. Выписал из Англии быка и трех коров. Писал даже какие-то статьи в сельскохозяйственные журналы…

– Камарич, вы меня разыгрываете, это роман господина Тургенева – я его узнал, я по нему в третьем классе гимназии доклад делал.

– Да ну вас, Январев! Слушайте дальше, дальше будет интереснее… Наследников у Николая с его женой все как-то не случалось, а там она и вовсе померла. Он после ее смерти продолжал жить там же и тем же порядком, как будто ничего и не случилось. И казалось, рыбьей его крови хватит до его же веку, а там и имение как выморочное отойдет государству, но… Николаевы друзья молодости все надеялись друга как-то отвлечь, расшевелить – наезжали в имение шумною толпой, возили в гости в Калугу, в Москву, как-то раз повезли к цыганам и…

– Лука! Я знаю уже, что мать Люши была цыганкой! Знаю из ее собственного дневника.

– Вы знаете не все. Есть то, о чем сама девочка знать не могла, так как это происходило еще до ее рождения. Впервые в жизни влюбившись, будучи уже на пятом десятке лет, Николай Осоргин, по общему мнению, решительно обезумел и перестал сам на себя походить. Забрал цыганку из хора, увез в имение, специально выстроил там театр, в котором она могла бы петь и танцевать. Цыганка, как и все из ее племени, любила золото и цветные камни. Он отдал ей драгоценности своей матери и покойной жены. Вы помните, что родные покойницы жили по соседству? Представьте, что они чувствовали, по привычке приезжая с визитами в Синие Ключи и встречая там за обедом или наблюдая на самодеятельной сцене полудикую цыганку, увешанную их фамильными гарнитурами! Неудивительно, что вскоре всякие сношения между соседями прекратились. Но Осоргин на этом не остановился. Не тронув наследственные леса и пашни, он продал доставшуюся в приданое жене усадьбу Торбеево и приобрел на аукционе желтый алмаз «Алексеев», не бог весть какой чистой воды, но знаменитый своими размерами. И еще какие-то драгоценности в придачу. Все это досталось цыганке в благодарность за то, что она почти подряд родила ему двоих детей, мальчика и девочку. Мальчик, впрочем, вскоре умер, не дожив и до года, а вот девочка выжила. Цыганка же в имении откровенно тосковала – не то по табору и кочевой жизни, не то по своим песням в хоре. Украсив себя многотысячными бижу, часами сидела в развилке старой липы, качала босой ногой и низким голосом напевала тоскливые песни. Любила ли она хоть сколько-нибудь своего пожилого мужа – бог весть. Тосковала по умершему сыну, а дочь как будто бы не очень привечала. Да и девочка, должно быть, в ответ кусала мать за грудь. Вообще-то цыганки кормилиц не признают, а здесь по настоянию отца от кормления пришлось отказаться. Но и женщину из деревни дикарка к своему дитю не подпустила, потому в результате девочку выкармливала нянька молоком козы…